Пока смерть не разлучит нас. Книга 1

      Не удивительно ли, как один единственный день, миг или встреча, могут изменить целую жизнь. И не имеет никакого значения, сколько времени, сил или средств было положено на возведение фундамента собственного благополучия и стабильности. Достаточно лишь одному непрошеному капризу судьбы ворваться в наш хрупкий идеальный мир, как твердокаменные крепости рушатся на части, рассыпаются в пыль прямо на глазах. И мы никогда не можем сказать наверняка, хорошо это или плохо.       В тот жаркий июльский полдень над крепостью семьи Майер нависла грозовая туча. Город задыхался в плотном, разогретом добела воздухе, сгустившемся в осязаемое марево на многолюдных улицах и проспектах промышленного центра. Монотонный гул моторов машин время от времени разрезал свист покрышек, скользящих по раскаленному асфальту, иногда то был крик случайного прохожего или сигнал автомобиля. Движение на главных улицах сегодня больше напоминало огромный встревоженный улей.       Но в просторной светлой квартире, расположенной в самом центре этого упорядоченного хаоса, будто существовал иной мир. Белые глянцевые дверцы подвесных шкафчиков поблескивали на солнце, располосовав пространство кухни на свет и тень. Худенькая, еще немного мальчишеская фигура, легко скользила по лакированному паркету в потоках прохладного кондиционированного воздуха, пританцовывая под ведомую только ей мелодию. Смотав длинные темные волосы в объемный пучок на макушке, девочка что-то напевала себе под нос, покачивая головой в такт. Сунув кисти в кухонные рукавицы, она заглянула в духовку, проверяя процесс приготовления индейки, затем сверилась с часами. Сердце трепетало в приятном возбуждении. Еще пара минут, и самолет приземлится в аэропорту города Пассе́, а от него около часа езды, и она снова увидит их. Девочка улыбнулась, доставая из навесного шкафчика белые фарфоровые тарелки. Лицо мамы, наверное, будет все усыпано веснушками. Но разве это плохо, если они ее совершенно не портили, а лишь придавали озорства? Она словно становилась моложе. А папа? После трехнедельного отпуска, который они провели на островах, наверняка обзавелся сногсшибательным загаром. Теперь, когда он наденет свой деловой костюм, отправляясь на работу, будет выглядеть почти как Джеймс Бонд. Даже лучше.       Ожидание будоражило ее до мурашек по коже. Она очередной раз взглянула на сотовый телефон и даже слегка разозлилась, не обнаружив там входящего сообщения. Нетерпеливо вздохнув, девочка поправила на себе ярко-голубой фартук и занялась сервировкой стола. Папа ценил в приеме пищи не только ее вкус, но и сам процесс трапезы, но никогда не доходил в этом вопросе до крайностей. Через пятнадцать минут тарелки, и столовые приборы стояли на своих местах. Соусники были наполнены, а все стаканы и бокалы, отполированные до блеска, еще раз проверены на наличие следов и отпечатков.       Девочка взяла сотовый телефон и села на стул. Она уже мысленно проговаривала про себя нравоучительную тираду, набирая номер отца, как фраза «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети» совершенно выбила ее из равновесия. С телефоном мамы была та же история. Тишина кухни вдруг стала зловещей, грудь сдавило в тревожном предчувствии. Конечно, их сотовые телефоны могли разрядиться, или случились проблемы со связью. Но нет, это было не про ее родителей. Тогда она, взволнованная и напряженная, позвонила в аэропорт, но ей подтвердили, что рейс прибыл по расписанию. Ядовитые мысли, словно змеи, моментально закрались в сознание и отозвались леденящим ознобом по коже.       Измученная ожиданием, девочка несколько часов провела, беспокойно меряя квартиру из кухни до гостиной и обратно. Самолет прилетел в два тридцать по полудню, а по телевизору уже вот-вот начнется вечерний выпуск новостей. Поглядывая из кухни в комнату, она уже сотый раз набрала их номера. Еще немного, и у нее разорвется сердце от этой мучительной пытки. Задушенная своими переживаниями, она вдруг выпрямилась и застыла, прислушиваясь к голосу из гостиной. Местные новости были прерваны для экстренного сообщения. Девочка выглянула из-за арки дверей и уставилась в голубой экран. Грузовой фургон, обгоняя на скоростной полосе, не справился с управлением и протаранил сразу несколько машин. Она перестала слышать голос диктора, как только ее взгляд выцепил очертания знакомого седана, смятого в половину своей длины, словно прессом. Внезапный рвотный позыв вынудил девчушку броситься к ванной комнате. Пронзительная головная боль ударила ей в затылок, и девочка сползла от унитаза на холодный кафельный пол. Ей показалось, что она теряет сознание, но каким-то невероятным усилием воли бедняжке удалось толкнуть дверь и лечь на пол коридора, чтобы слышать голос ведущей новостей. Пострадавших доставили в ближайшую больницу. В висках лихорадочно застучало от усилий вспомнить, какие больницы находились в том районе. Нет, ее снова мучила рвота. Только спустя полчаса ей удалось привести себя в дееспособное состояние, и еле ворочая языком, она вызвала такси, кое-как объяснив адрес. У нее все еще сильно кружилась голова, и в горле стоял ком, когда она вышла из квартиры. Медленно ступая к лифту, она держалась за стену, не чувствуя собственных ног.       Ординатор за стойкой приемной скорой помощи резко встала, когда заметила тень, сползающую у стола. Девочка тщетно пыталась ухватиться руками за опору, теряя равновесие.       — Тебе плохо?       Женщина придержала за плечи белую как мел девочку и заглянула ей в лицо. Проводив ее в ближайшее кресло, она подозвала свободную медсестру. После обтираний висков раствором аммиака, девочка немного оживилась.       — Я ищу родителей, — еле слышно выдохнула она, — их должны были привезти сюда после аварии на автобане.       — Как твоя фамилия?       — Майер.       — Хорошо, — женщина жестом призвала еще одну медсестру и в полголоса дала ей какие-то инструкции, после чего снова обратилась к девочке, — пойдем со мной, голубчик. Как тебя зовут?       Ординатор по-матерински обхватила девочку за плечи и прижала к своему мягкому теплому боку.       — Куда мы?       — Полежишь немного в приемной на кушетке.       — Зачем? Что с родителями? Они здесь?       — Как тебя зовут?       — Лу́на.       — Давай, Луна, приляг. Сейчас подойдет медсестра и все тебе объяснит.       Девочка отпрянула, когда ординатор как-то уж слишком участливо сжала ей плечи.       — Что с ними? — ее сердце вдруг сжалось, сдавленное тисками ужаса, она с трудом могла дышать и судорожно хватала воздух, — что с ними?!       Женщина присела на край кушетки, заметив, что у девочки начинается приступ панической атаки. Ее худенькое тело пробила крупная дрожь, такая сильная, что у бедняжки даже заклацали зубы.       — Они умерли?… — осипшим голосом выдавила девочка, и ее огромные глаза вмиг превратились в две бездонные черные дыры, словно ее грудь пробили колом.       Маленькое нежное сердце пропустило пару ударов, голова покачнулась и упала под собственной тяжестью, и хрупкое тело безвольно обмякло на руках ординатора.       Когда девочка открыла глаза, перед ее затуманенным взором расплылись мятно-зеленым пятном стены больничного коридора. Приподняв голову, она огляделась в поисках ориентира и заметила взволнованное лицо бегущей к ней молодой медсестры. Та настойчивым движением руки уложила пациентку обратно, указывая на болтающийся над ее головой пакет, и принялась заглядывать ей под веки, ослепляя медицинским фонариком.       — Помнишь свое имя?       Луна не ответила. В ее теле звенело настолько сильное, поражающее оцепенение, что она не сразу нашла в себе силы пошевелить губами. Втянув носом немного воздуха, она услышала, как с ее губ слетел сиплый шепот:       — Майер… Луна.       — Сколько полных лет?       — Семнадцать.       Сестра сделала какие-то пометки в регистрационном листе.       — У тебя есть родственники, с которыми можно связаться? Кто-нибудь может забрать тебя из больницы?       Девочка отрицательно покачала головой.       — Тебя некому забрать из больницы?       Сестра учтиво прекратила допрос и, отложив карту девочке в ноги, повезла ее каталку в одну из свободных палат. Там она помогла ей перебраться на высокую кровать. По-матерински укутав ее в одеяло и проверив капельницу, она сообщила, что ночь ей придется провести в больнице. Если бы Луна могла ей ответить, то сказала бы, что ей теперь все равно, где спать и что есть. Но снотворное уже начало действовать, и она быстро погрузилась в глубокий искусственный сон.       Утром ее разбудила все та же медсестра. Усадив «больную» на кровати, она поставила перед ней тарелку с кашей, но отметив абсолютную апатию пациентки к каким-либо предложениям поесть, начала кормить. Луна механически проглатывала ложку за ложкой, отметив тот факт, но пища совершенно потеряла всякий вкус и пролезала в горло не лучше, чем куски земли. Потом в палату приходила полная женщина в белом халате, накинутом поверх объемного кремового кардигана. Гостья была слишком тактична и терпелива, что Луна почти сразу догадалась об истинном назначении визита этой почтенной дамы. Она говорила тихим, убаюкивающим голосом и почти не задавала вопросов. Ее речь больше напоминала монолог, нежели беседу врача с пациентом. А может она и не ждала ответов? Нет, ждала, но не ответов, а ответной реакции, время от времени, поглядывая на отстраненно сидящую девочку. Но Луна молчала. Она не желала говорить. Ей до сих пор не удалось осознать случившегося. Все казалось страшным сном, словно она видела себя со стороны, словно ее сознание отделилось от тела, изолировав хрупкий рассудок от нечеловеческой боли. Если она заговорит о своей трагедии, то перед ней распахнется ужасающая реальность.       Ее молчание — было единственной соломинкой, что удерживала ее разум от падения в пропасть помешательства и слепого отчаяния. Если бы она открыла рот, то вместо слов из ее груди вырвался бы пронзительный, безумный вопль спятившего от горя человека.       Не осталось даже надежды. Луна чувствовала, что эта боль прожжет ее воспаленный мозг как раскаленная игла, сделает ее безвольной, просто телом. Спустя час женщина ушла, и эта немая пытка прекратилась.       Некоторое время к ней никто не приходил, и она сидела совершенно одна, уставившись перед собой невидящим взором. Потом сестра снова кормила ее кашей с земляным вкусом, а вечером пришел мужчина в полицейской форме и сообщил о необходимости провести процедуру опознания и заполнить бумаги. Он был очень тактичен и с пониманием отнесся к ее затяжному молчанию. Лишь теперь Луна осознала, что самое страшное ожидало ее впереди, а вчерашний день стал лишь подготовительным этапом на пути к истинному аду. Взывая ко всему оставшемуся у нее здравому смыслу, она попыталась убедить себя, что иного пути нет. Приподнявшись на ослабших руках, она с трудом опустила ноги с кровати и уперлась пальцами в пол. Наверное, мужчина заметил, как сильно дрожали ее колени, потому что тотчас шагнул к ней и подхватил под руку. Затем они вышли в коридор, чтобы спуститься на цокольный этаж в морфологическое отделение.       Уже в лифте Луна почувствовала сильное головокружение и, теряя силы в ногах, сильнее припала на руку мужчины. Когда двери лифта распахнулись, они шагнули в темный коридор, похожий на тоннель, ведущий в ад, где ни один живой звук не нарушал гробовую тишину. У одной из дверей их ждала медсестра. Она заботливо обхватила девочку за талию и потерла ее виски ватой, смоченной в растворе аммиака. После этой манипуляции в голове девочки значительно прояснилось. Они не спешили открыть дверь в комнату, и лишь удостоверившись, что девочка может стоять на ногах, позволили ей войти. Луна испытала дикий ужас при виде высоких металлических столов с белыми простынями. Она вся затряслась, охваченная ужасом, и отчаянно вцепилась в руки сопровождавших ее людей.       — Я не буду… я хочу запомнить их живыми… — все, что она успела сказать прежде, чем ее тихий стон эхом отозвался в холодной комнате. Сестра сжала ее руку и буквально подтащила ближе к одному из столов.       — Они целы. Смерть была мгновенной, от сильной встряски повредились шейные позвонки… — голос сестры затих, когда она взялась за край простыни.       Резкий запах формальдегида ударил Луне в лицо и, увидев родные, но изменившиеся до неузнаваемости лица, она отпрянула и без чувств обмякла на руках стоящего позади нее офицера полиции.       Следующие после опознания сутки она металась по кровати в бреду, а после еще несколько дней не приходила в сознание, находясь под действием транквилизаторов и снотворного. Время от времени у ее постели появлялась уже знакомая полная женщина в халате, и в те часы, когда Луна бессознательно открывала глаза, то могла слышать тихую убаюкивающую речь специалиста. Так проходили день за днем — часы пассивного бодрствования сменялись искусственным сном, и снова начинались периоды пассивного бодрствования. Время тянулось медленно, но несмотря на внутренние протесты и апатию девочки, состояние ее постепенно нормализовалось. Она все еще продолжала упорно молчать, но от пищи не отказывалась, и вскоре ее выписали из больницы под ежедневное наблюдение участкового, передав ее документы в центр опеки несовершеннолетних.                                                                                                        ***       Выйдя из здания больницы на улицу, девочка застыла в растерянности. Воздух был до тошноты плотным, наполненным запахами и звуками. Ей не хватало стерильности. Некоторое время она простояла у ворот, не зная, куда пойти. Домой? Домой идти она боялась. Друзья? Их у нее не было. Во всяком случае, тех, которым было бы дело до ее трагедии. Дальние родственники? Это был худший вариант. Не найдя нужного решения, она отправилась бесцельно бродить по городу и была потрясена, как ужасающе сильно изменился он за то время, что она провела в больнице. Все вокруг стало чужим.       Она ловила на себе малодушные взгляды прохожих, которые поспешно отводили глаза и проходили мимо, заметив ее затравленный вид. Но ей не было дела до их черствости, в ее сердце была пустота, звенящая и огромная, заполнившая собой весь ее мир, и теперь она не могла найти в себе даже слез, чтобы выплакать свое горе. Почти сутки она слонялась из квартала в квартал, избегая знакомых мест, но вскоре ей пришлось признать, что в этом городе ей было знакомо определенно все и, рано или поздно, придется вернуться домой. Подавляя в себе главный протест, она пришла к своей квартире и долго стояла у дверей, не решаясь войти и пытаясь осознать, что там больше никого нет.       Шагнув за порог, она была оглушена безмолвием опустевших стен. Эта большая светлая квартира, всегда такая уютная и теплая, теперь казалась блеклой и холодной. С кухни донесся запах испортившихся продуктов, брошенных ею на столе уже более двух недель назад. Собрав все в мешки и сгрудив посуду в мойку, она вынесла мусор. После уборки кухня выглядела голой и неуютной, осиротевшей от потери своей хозяйки, и девочка поспешила уйти оттуда. Чем больше она бродила по комнатам, тем более разрасталась в ней боль от каждого прикосновения руки или взгляда к знакомому родному предмету. Она стала понимать, что в ее груди была не пустота, а огромный, разрастающийся ком, именно то пресловутое отчаяние неизбежно подступало к горлу.       Несколько часов она пролежала на широкой кровати в спальне родителей, свернувшись калачиком, но, так и не сумев уснуть, села и уставилась на оконную раму. Спустя несколько минут девочка вскочила, ощутив острое желание выброситься из окна. Резко распахнув рамы, она свесилась по пояс с подоконника, хватая воздух ртом в приступе удушья. Раскачиваясь около минуты, но так и не решившись отпустить оконный проем, она яростно вдохнула, наполнив легкие до отказа, и дикий нечеловеческий вопль вырвался из ее глотки, разорвав тишину ночи.       Ее тело забилось в судорожных конвульсиях, и малышка упала на пол подле окна, продолжая яростно кричать. Она не смогла отпустить раму, не смогла!       Словно гирлянды зажглись окошки многоквартирных домов, и взволнованные люди сбежались к ее дверям. Кто-то вызвал скорую помощь. Перепуганная до смерти соседка скрутила девочке руки, постоянно что-то причитая. Она изо всех сил прижимала голову несчастной к своей груди, чтобы та не билась ею о пол. Вскоре крики перешли в протяжный вой, и соседи начали расходиться, тихо бурча себе под нос проклятия. Девочка все стонала, изгибаясь от мучительной боли, и рыдала от отчаяния. Соседка тоже заплакала в ожидании скорой помощи, не то от страха, не то от беспомощности перед спятившей от горя девочки. Укачивая ее в своих удушливых объятьях, она тихо шептала молитвы.       В себя Луна пришла только в больнице, и все началось заново. Пассивное бодрствование, транквилизаторы, снотворное. Круг замкнулся. Через неделю ее перевели в реабилитационный центр для людей с психологическими травмами. Там ее принудили к групповым занятиям с психологом, где она отмалчивалась в углу, вслушиваясь в тихие беседы о несчастьях других людей. Так постепенно, день за днем, к ней начало приходить понимание того, что все случившееся — не было концом ее жизни, а только одним из ее этапов, располосовавшим сердце кровоточащими ранами, этапом, который навсегда оставил на нем глубокие шрамы, но который ей, все же, предстояло преодолеть.       Она поняла, что придется заново научиться жить, и хотя уже не будет все как прежде, но в этой изменчивости и заключается все течение жизни. И все же девочка категорически отказывалась идти на контакт с другими людьми. Однако иногда центр посещали люди, уже пережившие в своей жизни трагедию, они приходили, чтобы помочь справиться с бедой тем, кто нуждался в их словах поддержки, протянуть руку тем, кто временно потерял ту нить жизни, за которую нужно держаться.       Именно такой человек дал Луне надежду на будущее. Невысокая худощавая женщина с бледным лицом, чьи рано поседевшие волосы всегда были собраны в аккуратный пучок на затылке, с первого взгляда выглядела неприветливой из-за плотно поджатых сухих губ и глубоко посаженных глаз. Но в этих печальных серых глазах таилась искренняя доброта и сострадание. Беда состарила ее раньше времени, но сердце смогло сохранить в себе душевное тепло и способность дарить людям любовь. Она тоже не могла вернуть свою утраченную семью и она увидела в этой дрожащей, худенькой девочке свою дочь.       При первой встрече женщина нашла ее забившуюся в угол, осторожно прислушивающуюся к тихим речам присутствующих. В ее груди сжалось сердце при виде ее огромных темных глаз, в которых застыло выражение беспомощности, она увидела в них отчаяние и страх перед будущим. Тогда она подошла к девочке после занятий, и та не отстранилась. Их первое общение было немногословным. Луна сторонилась живых людей, принимая закрытую позу, подобно тому, как животное поджимает уши при виде своего обидчика. Но с этой женщиной все оказалось иначе. С первых же минут между ними завязалась невидимая связь, побуждающая обеих продолжать общение. Майоле Леа Мертенс, так звали эту леди, стала приходить в центр чаще, проводя с девочкой тихие вечера, все более убеждая ее, что жить дальше можно и нужно!       Луне едва исполнилось семнадцать, и она все еще чувствовала себя ребенком, маленькой беспомощной девочкой. В ее возрасте большинство подростков уже грезило свободой и жаждало самостоятельной жизни, но не она, не сейчас и не так. Родители давали ей защиту, а теперь словно подняли стеклянный купол, и на нее обрушились все реалии этого мира. Холодность посторонних, малодушие, трусость и невежество, все люди в один миг погрязли в грехах в ее глазах, она впервые увидела людские недостатки так ясно и близко, что захотелось отвернуться от всего человечества в целом.       Прошло чуть более месяца, прежде чем состояние юной пациентки сочли «нормальным» и «адекватным реальности», миссис Леа Мертенс лично поручилась за ее здоровье и забрала домой, тем самым став ее негласным опекуном. На пути из реабилитационного центра домой они заехали в супермаркет, где Майоле наполнила корзины необходимым для жизни набором продуктов. По прибытии она помогла девочке навести порядок в квартире, сделать ее снова уютной. У миссис Леа Мертенс была некая идея о том, что необходимо лишь изменить привычное место нахождение вещей, будь то перестановка мебели или новые занавески, и тем самым дать человеку зрительную установку на то, что жизнь движется, вещи меняются, таким образом не позволяя зацикливаться на определенном моменте прошлого. Майоле знала, что оставлять маленькую, абсолютно беспомощную в этот момент ее жизни, девочку в первую же ночь одну в четырех стенах, по меньшей мере, жестоко и бессердечно, а потому, не задавая лишних вопросов, она осталась с ней, приготовила ужин и теплую постель.       В эту первую ночь Луна захотела говорить. Она говорила много, вспоминая родителей, плакала, а порой даже не сдерживала рыданий, но потом снова говорила и не могла остановиться, чувствуя, что слишком долго держала всю эту боль в себе. Слова потоком лились из ее уст, и хотя в груди горело, она, наконец, смогла почувствовать, что родители были еще живы, живы в ее сердце, и если не она, то кто тогда сохранит светлую память о них. В этой тихой, сокровенной беседе ее жизнь наполнилась новым смыслом — ее естественной обязанностью было стать продолжением своих любящих, всегда верных друг другу родителей, их достойным продолжением.                                                                                                        ***       Шли дни, и миссис Леа Мертенс постепенно втягивала девочку в жизнь, дозировано преподнося ей информацию о делах земных, материальных. Вопрос о похоронах стоял особенно остро. Но к удивлению Майоле Луна сама проявила инициативу. Для девочки это значило нечто большее, чем формальность, для нее это была возможность достойно попрощаться с родителями, оставить укромный уголок, где она могла бы найти уединение для себя и своих воспоминаний, место, где светлая память о ее родителях будет придавать ей сил двигаться дальше.       Похороны состоялись не на действующем городском кладбище, а на старом, уже закрытом для захоронений, благодаря неустанной помощи Майоле. Тихое, уже поросшее травой и деревьями, оно оберегало их могилы от посторонних глаз, и редкий посетитель вряд ли мог потревожить ее скорбь здесь. На отпевание пришло несколько коллег ее родителей. Луна крепко держалась за руку Майоле, стараясь не обращать внимания на их молчаливые, отстраненные лица. Ей было сложно понять, зачем эти люди пришли сюда, потому что кроме учтивой скорби на их лицах ничего не отражалось. Несколько сухих слов поддержки слетело с их губ, и это только еще больше разожгло в девочке злобу и отвращение к ним. Луна была уверена, что они скорбели не более чем об утерянной вещи. Ее душа устремилась к Майоле, чье сердце было столь велико, чтобы уместить в нем еще чье-то горе, к той, что была готова в любой момент протянуть ей руку помощи. Они сидели молча, прижавшись друг к другу. Все мысли девочки было хорошо известны и понятны миссис Леа Мертенс, и в беседе не было необходимости.       — Скоро здесь все порастет травой. И мы с тобой посадим цветы и небольшое деревце вот тут, — сказала Майоле, когда они уже уходили. Луна кивнула. Это было согласно ее желанию — цветы, живые, они прекрасны и украсят собой любое место, даже этот скорбный уголок. Видеть, что здесь теплится жизнь, пусть и в виде деревца и цветов, было бальзамом на ее разбитое сердце. Похороны были официальным началом другой жизни. Луна призвала всю свою волю, чтобы смириться с этим травмирующим фактом.       После похорон она решительно направилась в колледж, чтобы прервать свое обучение. Видеть сочувствующие лица и слышать жалость в словах, за которыми скрывалось безразличие — было бы невыносимой мукой. К тому же, платить за обучение было ей теперь не по карману, если что-то вообще могло быть по карману безработному человеку. Как она и ожидала, на кафедре ее встретили жалостливые лица и слова сочувствия, но сокурсники сторонились ее, словно она была смертельно больна, и они опасались подцепить заразу. Луна без сожаления забрала документы. Прежде она не замечала этого равнодушия, ведь она всегда находила отклик своим чувствам и потребностям дома. Но теперь это одиночество ощущалось особенно остро, вызвав в сердце девочки непреодолимую неприязнь к окружающим ее людям. Если бы не Майоле, она замкнулась бы в себе, желая доверять только своему прошлому.       Миссис Леа Мертенс не замедлила предложить помощь в денежном вопросе, но Луна наотрез отказалась от любой финансовой помощи, решив, во что бы то ни стало, стоять на ногах собственными силами. Но Майоле не отступилась, и они сошлись на том, что женщина взяла девушку на подработку в свой книжный магазин. Лучшего занятия она не могла и придумать. Все дни Луна проводила за чтением книг, пытаясь забыться, под неустанной опекой Майоле.       Так постепенно потянулись обычные будни, настолько похожие друг на друга, что трудно было понять, где заканчивался один день и начинался другой. Несмотря на все усилия миссис Леа Мертенс, девочка часто уходила в себя, ее мучили бессонница и кошмары, временами она впадала в депрессию и совершенно отказывалась есть.       Луна надеялась на время, но оно не лечило ее, лишь затягивало в бездонную воронку безграничной боли. Так, проснувшись очередным утром в мертвой тишине, изнеможенная ночными кошмарами, она поняла, что не жила, она застряла в определенном промежутке прошлого, не приходя в настоящее и не видя будущего. Она знала, что это тихое, ограниченное существование на краю в один прекрасный день сведет ее либо снова в лечебницу, либо уже в могилу. Но думать о будущем ей не приходило в голову. У нее не было сил жить. И желания. Хотелось лечь и зарасти паутиной. Ее мучили головные боли и рвота. Боли порой не прекращались по несколько дней. Возможно из-за большого количества снотворного или антидепрессантов. Возможно из-за недоедания. Майоле подозревала, что у девочки развилась анемия, ведь она почти ничего не ела, но все ее попытки подкормить малышку оканчивались ничем. А о больнице не могло быть и речи.       С усилием поднявшись с кровати, Луна с трудом сдвинула тяжелый полог штор, подняв в воздух облако пыли. Окно было настолько грязным, что едва пропускало тонкие лучи утреннего солнца. Она уже не знала, сколько дней прошло с тех пор, когда этих окон касалась ее рука. Дней, недель или месяцев? Когда-то она попыталась сделать уборку. В конечном итоге, вычистила квартиру до стерильности, ожесточенно натирая полы и мебель. Но когда это было? В голове снова гудело. Или это гул машин доносился снизу. Из состояния полусна ее вырвал резкий звонок телефона. Она вздрогнула. Около минуты она игнорировала разрывающийся аппарат, но потом все же подошла и сняла трубку.       — Луна, девочка моя, тебе нужно взять себя в руки, — тихий встревоженный голос Майоле донесся с другого конца провода, — когда ты придешь?.. Ты придешь?       Луна не ответила. Отстранившись от трубки, девочка прижала ее к своей груди, отчаянно силясь не разрыдаться. С трудом проглотив ком, стоящий в горле, она снова поднесла к губам трубку, хрипло выдавила «я не смогу» и повесила ее. Едва тишина окружила ее снова, как она в бессилье опустилась на колени и разрыдалась. Работа в книжном магазине была ее единственным спасением. И хотя Майоле всегда с пониманием и великим терпением относилась к ее затяжным депрессиям, продолжаться это вечно не могло. Эта добрая милая женщина ни на миг не опускала руки, она приложила столько усилий, чтобы жизнь ее подопечной наладилась, что вести себя столь эгоистично было в высшей степени неблагодарно. Но Луна пыталась! Она обязала себя, не смотря ни на что, ежедневно принимать душ и чистить зубы. Раз в неделю по часу гулять в парке. Ей даже удалось прочесть несколько книг. Просто, что бы она ни делала, боль не отпускала! Невыносимая, неизлечимая, словно раковая опухоль, эта кровоточащая и гниющая день за днем рана медленно и неизбежно разрушала ее.       После опустошительных рыданий девочка заставила себя выйти из дома и пойти в магазин мадам Леа Мертенс. Она медленно шагала по улицам, где каждый дом или переулок, визг машин и суета прохожих вызывали в ней острую неприязнь. Ей было трудно дышать в этом замкнутом пространстве и хотелось смести их всех в огромную мусорную яму, расчистить дороги, дать деревьям воздух и пустить по этой высохшей земле живительные ручейки. Но город был надежно затянут вязкой паутиной, и вряд ли крик души одного отдельно взятого маленького человека мог выпутать его из этих сетей. Постепенно и она сама начала превращаться в эту серую массу, позволяя налету времени покрывать ее мозг и сознание. И то сердечко, что билось волнительно и ритмично, теперь глухо отзывалось неровными ударами. Ее мучительная прогулка окончилась, когда, наконец, на горизонте показалась вывеска магазина Мертенс. Майоле уже ждала ее, тревожно выглядывая в окно.       — Майоле, прости меня…       — Ничего-ничего, — женщина обняла ее за плечи, и они сразу прошли в подсобное помещение магазина. Там она усадила ее на диван и, устроившись рядом, погладила девочку по бледной впалой щеке.       — Ты снова плакала, — разочарованно прошептала она, заметив припухлость век девушки.       — Мне нужно еще снотворного.       — Разве ты выпила уже всю упаковку? — женщина нахмурилась, прижав ладонь к сухим губам, — это уже вторая за этот месяц?       — Соседи меня ненавидят, — Луна опустила голову, ощущая стыд и бессилье, — я слышала сегодня под дверью, как соседки по этажу ругались из-за меня.       — Какое им дело?       — Они молились, чтобы меня забрали в приют или сумасшедший дом.       — Луна, снотворное не решит твоих проблем, — тяжело вздохнула женщина, — только добавит новых. Я не могу смотреть, как ты губишь себя и свою жизнь. Позволь мне помочь тебе.       Девушка вскинула голову и недоуменно покосилась на женщину.       — Майоле, ты моя спасительница, о чем ты говоришь? Ты сделала слишком много для меня.       — Неважно, сколько я сделала, если результата нет.       — Что значит, нет? Я же здесь, сижу и разговариваю с тобой. Встаю по утрам!       — Встаешь по утрам, чтобы дождаться вечера и поскорее выпить очередную пилюлю. Ты застряла на одном месте, не движешься вперед.       — Вперед? — рука девушки непроизвольно коснулась груди, где-то в области сердца. — Куда вперед? Я не знаю, в какую сторону мне двинуться, всюду эти проклятые люди… — ее темные глаза вновь наполнились слезами, бледное личико исказилось от горечи.       — Это этот город тебя угнетает. Эти улицы, хорошо знакомое окружение. Все это напоминает тебе о прошлом, принося лишь мучительные переживания.       Миссис Леа Мертенс замолчала, украдкой наблюдая за девушкой, позволяя тишине сформировать повисшую в воздухе мысль, но, кажется, намека малышка так и не поняла.       — Уезжай, Луна. Уезжай отсюда немедленно…       Красные, воспаленные глаза девушки округлились и в ужасе застыли на лице женщины.       — Уехать? — ошеломленно переспросила она, — куда?       Майоле неопределенно пожала плечами.       — А есть разница? Здесь тебя ничто не держит. — Она взяла тонкие прохладные кисти девушки, сжала в своих сухих горячих ладонях и внимательно посмотрела в ее темные, влажные от слез, глаза. — Ты должна жить, Луна, слышишь? Твоя жизнь только начинается, сколько счастливых дней ждет тебя впереди, стоит тебе только захотеть этого. Ты понимаешь это?       Девочка замотала головой, беспокойно дыша, тщетно пытаясь остановить подступающие к горлу рыдания.       — Нет, что ты такое говоришь? Кроме тебя у меня никого нет, Майоле, ты же знаешь! Я никуда не хочу уезжать от тебя! Я снова останусь одна!       Миссис Леа Мертенс обхватила ее голову руками, чтобы остановить панику, вновь охватившую девушку, и спокойным уверенным тоном продолжила.       — Ты не останешься одна, я буду звонить тебе каждый день, столько раз, сколько это будет необходимо. Новое место, новая обстановка принесут тебе облегчение, я уверена. Будет лучше, если твои воспоминания уйдут в прошлое. Каждая улица в этом городе, каждый дом, что были связаны с твоими родителями, вызывают в тебе острую боль. Нет необходимости так мучить и истязать себя.       — Нет, пожалуйста, — девушка заплакала, хватаясь за плечи женщины, — не заставляй меня пережить это еще раз… Майоле, скажи, что ты шутишь! Я не вынесу одиночества…       — Это не будет одиночеством… Это только расстояние. Ты всегда будешь в моем сердце, и я буду счастлива, если ты начнешь жить.       — Я начну жить здесь. Я обещаю, Майоле. Завтра же ты увидишь улыбку на моем лице! Я сделаю это, буду делать изо дня в день, ведь у меня есть ты, и больше мне ничего не надо!       Миссис Леа Мертенс с горечью во взгляде покачала головой.       — Моя маленькая глупышка…. Эти жесткосердечные, твердолобые людишки растопчут тебя. Твое место не здесь. Ты не можешь хоронить свою молодость, свою жизнь вот так. Ты должна двигаться вперед и развиваться, быть среди тех, чей мозг не затуманен жаждой наживы, и сердце не бренчит пустотой.       Женщина отстранилась и задумчиво уставилась перед собой. Когда она снова обратилась к ней, Луна заметила в ее глазах странный блеск.       — Я знаю, куда ты должна поехать. В Авиньон, — произнесла она с легкой улыбкой на губах.       — В Авиньон? — испуганно переспросила девушка.       — Да. Там ты могла бы почувствовать жизнь.       — Это… — Луна настороженно покосилась на собеседницу, хмуря брови, — Франция?       — Да, Франция, и тем оно и лучше для тебя. Авиньон — небольшой университетский городок на юге Франции. Я училась там, когда была твоих лет. Тогда я любила проводить время в тени деревьев огромного парка или прогуливаться по гладким камешкам на побережье. Этот чистый, свежий воздух Авиньона наполнял мою душу светлыми надеждами. Это было прекрасное время, моя дорогая. Безмятежность этого южного провинциального городка, я уверена, вылечит и твое больное сердце.       Женщина мечтательно вздохнула. Луна никогда не видела Майоле такой прежде, морщинки на ее лице почти разгладились, губ коснулась едва заметная печальная улыбка. Эти искренние слова о лучшей жизни посеяли в голове девушки странные мысли. Мог ли обычный переезд принести перемены в ее жизнь, а главное, дать облегчение от душевных терзаний?       Переезд в другой город был прекрасной идеей, но девушка далеко не сразу согласилась на такие разговоры. Прошли недели, прежде чем ее мозг созрел для этого важного, решительного шага. Миссис Леа Мертенс не давила на нее, вместо того, чтобы убеждать, она открыла ей свое сердце, поведав историю своей молодости, прошедшей в том тихом приморском городке. Женщина знала, как уязвима и беззащитна была девочка перед новым миром, но все же верила, что там найдутся добрые люди, которые не дадут опустить ей руки, ведь молодые сердца несут в себе жизнь. Она не настаивала на университете открыто, но где-то глубоко в душе надеялась, что рано или поздно Луна захочет поступить на литературный факультет, о котором так мечтала прежде, и ее интерес к занятиям проснется снова.       В конечном счете, девушка зажглась идеей переезда, она полностью погрузилась в поиски нового жилья и осуществление задуманного предприятия. Самым болезненным был вопрос о продаже квартиры. Это решение далось ей особенно трудно, но она не могла отрицать, что почувствовала некоторое облегчение, закрыв за собой эту дверь, раз и навсегда. Эта идея «побега» от своего прошлого вдруг стала главной в ее бесцельном существовании, она стала самой его целью. Продав все свое имущество, она приобрела небольшую двухкомнатную квартиру на побережье в самом уединенном и тихом районе города.       Когда пришло время расставаться, Луна долго держала Майоле за руку, не решаясь разжать пальцы.       — Я позвоню сразу же по приезду, Майоле.       — Я знаю, милая, знаю… Риэлтор встретит тебя прямо на перроне и отвезет по нужному адресу. Я уверена, что тебе понравится твой новый дом, ты ведь сама видела, какой он светлый и красивый.       — Видела, конечно, но это ведь была только картинка…       — Не сомневайся! Еще 30 лет назад я видела эти дома, и они были точно такими, какими их сейчас показывают в журнале. И прекрасные зеленые террасы, и деревья прямо под окнами, и прохлада моря всего в нескольких шагах от дома…       Миссис Леа Мертенс с легкой грустью вспомнила те прекрасные времена, она тоже желала бы вернуться в этот город, но прежде не задумывалась об этом.       — Может, через пару лет и я приеду туда, — она загадочно улыбнулась, ободряюще похлопав девушку по плечу. Луна хотела бы улыбнуться в ответ, но нервное напряжение настолько сковало ее, что она только небрежно кивнула. Она молчала, судорожно переминаясь с ноги на ногу, говорить было уже не о чем, и она просто тянула время. Но Майоле не нужно было слов, бледное, нервно подергивающееся лицо девушки могло выразить все ее чувства лучше любых фраз, и когда подали последний гудок, она крепко прижала ее к себе.       — Я всегда с тобой, моя дорогая, — горячо прошептала она на ухо, — ничего не бойся, у тебя все получится, — и с этими словами она энергично затолкала остолбеневшую девушку в вагон трогающегося поезда.       Луна стояла словно оглушенная, лихорадочно ловя глазами родную сердцу фигурку, стремительно теряющуюся на горизонте. Когда вокзал скрылся из виду, она медленно прошла по вагону и села на свое место. За окном мелькали серые здания, промышленные постройки и эстакады, сменяясь одноликими бетонными коробочками загородных гаражей и ангаров. Затем появились скошенные луга, фермы и сельские домики небольших поселений, закрепившихся вдоль железнодорожных путей. Она наблюдала, как менялась картинка за окном по мере удаления от центра материка к побережью, как медленно расцветала природа своими акварельными красками — лазурью рек, пестротой полевых цветов, зеленью трав и изумрудной прохладой лиственных деревьев.       Но яркая красота пейзажа не могла излечить боль о навсегда утраченном, заглушить ноющую в сердце тоску по милой, родной женщине, оставшейся среди темных великанов в полном одиночестве. В итоге от этих мыслей ее охватила паника и гнев, что она согласилась на переезд и оставила единственного родного человека в этой выгребной яме один на один. Она нервно вцепилась в кресло, подавляя в себе настоятельное желание немедленно покинуть вагон на ближайшей станции и отправиться обратно. Она знала наверняка, что Майоле вряд ли обрадуется такому повороту дел. Стараясь держать себя в руках, она прижалась затылком к спинке сидения и закрыла глаза. Ее задачей было гнать от себя все негативные мысли, хотя голова кишела ими. Но вскоре усталость и общее истощение взяло над ней верх, и под монотонный стук колес она задремала.