A Snowflake in Spring

Впервые Анна увидела ее, когда навещала своего брата Ханса. Ханс был помещен на лечение около двух месяцев назад, после нервного срыва. Ее брат был квотербеком “Эренделльских оленей” со средней школы. В этом не было ничего удивительного: кроме того, что он был физически развит, старший брат Анны (старше на целых два года) обладал определенным шармом, главным образом, в общении: его сокомандники практически превозмогали себя, чтобы следовать его инструкциям. Независимо от того, какой плохой была игра, Хансу всегда удавалось найти способ привести “Оленей” к победе. По крайней мере, так было еще два месяца назад. Тогда проходила игра за звание чемпиона, и все были возбуждены. Чирлидеры сделали все возможное и украсили практически каждый коридор. Куда ни посмотри, везде были зеленый, фиолетовый и золотой – цвета школы; небрежно раскрашенные оленьи головы в огромном количестве были напечатаны и расклеены по всем шкафчикам. Когда пришло время игры, смотреть пришла вся школа, а Анна стояла в первом ряду, подбадривая громче всех. Это должна была быть легкая игра. Соперники, “Саутсайдовы Жеребцы”, никогда не побеждали “Оленей”; чудом было даже то, что они дошли до финала. Ханс не волновался; он подбежал к Анне для своего предыгрового напутствия, улыбаясь, как взволнованный ребенок, пока его сестра все болтала в стиле “Иди, борись, побеждай!” Закончив, она быстро поцеловала его в шлем и так мягко, как могла, ударила его по голове. Помахав, он выбежал на поле, и игра началась. Все шло отлично – к концу второй четверти “Олени” вели 33-13! Но по какой-то причине после начала третьей четверти хозяева начали сдавать позиции: они пропускали легкие пасы, теряли мяч, и когда-то грохочущая толпа начала умолкать. К тому времени, как заканчивалась последняя четверть, и оставалось всего несколько минут, немыслимое уже произошло. “Жеребцы” отыгрались, и счет был 33-28, однако “Олени” все еще вели. Толпа же бесновалась, более не поддерживая свою команду. Анна, сидя на трибунах, смотрела на игру, все крепче сжимая поручень от переживаний за брата. Мяч был у "Оленей", и победа была бы у них, только если они не ошибутся в оставшееся время. Может быть, они даже смогли бы заработать тачдаун. Об этом думал и Ханс, поэтому отдал 30-тиярдовый пас вдаль, и стадион затаил дыхание. Это был точный пас, направленный прямо в руки ресивера "Оленей". Но из ниоткуда появился "Жеребец" и перехватил мяч. "Олени" были шокированы, как и эренделльская половина стадиона; саутсайдцы же сходили с ума, глядя на своего игрока, который, как сумасшедший, рванул в зачетную зону. Анна помнила крик Ханса, наполненный злостью и страхом, и помнила, как со страхом наблюдала за попытками "Оленей" вернуть мяч. Однако это было бесполезно, и финал, который должен был принести легкую победу, закончился позорным поражением. Ханс плохо его перенес. После недели косых взглядов от студентов, некоторых учителей и сокомандников, заталкивающих его в шкафчики, Ханс окончательно психанул и в приступе гнева разнес раздевалку, отправив при этом двух товарищей по команде в больницу. Он всегда был вспыльчивым, подумала Анна, когда они сидели вместе в зале для посещений и смотрели покерный турнир на маленьком телевизоре, стоявшем в углу. И он всегда любил выводить людей на чистую воду. Это все, что Ханс делал с самого начала турнира. Каждые пару минут он тыкал ее в плечо и, указывая на кого-то, говорил что-то вроде: "Видишь, как он только что почесал бровь? Значит, он блефует", или "Кого этот парень надеется обмануть?" Анна же просто хихикала и кивала, издавая соответствующие звуки, когда кто-то проигрывал в пух и прах или, наоборот, срывал банк. Это же называется “банк”, да? Она не очень разбиралась в покере – единственной карточной игрой, которую она понимала, была “Пьяница”, но покер был единственной вещью в мире (после футбола), которой действительно наслаждался ее брат. Поскольку футбол теперь был опасной темой для разговоров до “особого распоряжения”, Анна была более чем счастлива наблюдать за турнирами вместе с ним. Он получал удовольствие, спрашивая, кто, по ее мнению, победит, и наблюдая, как девушка концентрировалась в попытках вспомнить разницу между стритом и флэшем. Обычно она ошибалась, и Ханс смеялся. Не то чтобы она действительно думала. Она сделает все, чтобы Ханс был счастлив; Анна считала, что чем счастливее Ханс, тем с большей вероятностью он послушает своего терапевта и тем быстрее вернется домой. Она действительно скучала по своему старшему брату, даже если каждый в школе теперь считал его психопатом и без стеснения высказывал свое мнение Анне в лицо. Она не принимала это близко к сердцу – никто в школе по-настоящему не волновал ее. Только она сама, ее брат и ее лучший друг Кристофф. Он был парнем, которого ты не мог не любить: всегда дружелюбный, всегда добрый, и если ты заслужишь его доверие, то не найдешь друга хотя бы вполовину такого, как этот парень. Анна и Кристоф любили друг друга платонической любовью с 9 класса, и по воле судьбы у них был хотя бы один общий предмет, так что они никогда не были слишком далеко друг от друга. Иногда Кристофф приходил вместе с ней, чтобы навестить Ханса. Эти двое подружились, защищая Анну, и хотя Кристофф был категорически против участия в общественной жизни школы, он всегда был рад помочь Хансу потренироваться. Это было единственное, что он делал для школы, хоть он и думал, что одержимость одноклассников “командным духом” и их постоянное наблюдение за играми, некоторые из которых они даже не понимали, были идиотскими. Анна даже не помнила, сколько раз блондин разглагольствовал о полном идиотизме школьной иерархии и текущем положении вещей, но она помнила прошлогодний случай, когда парень так сосредоточенно молол языком, что привел в замешательство одного из профессоров. Тогда он был вечно краснеющим, заикающимся и бестолковым из-за своей влюбленности в мисс Колетт, устрашающую, но странно харизматичную учительницу домашнего хозяйства. Навязчивый звук рекламы снова притянул Анну к телевизору, и когда она поняла, что начался перерыв, она повернулась к брату: “Ничего не хочешь из торгового автомата?” Ярко-зеленые глаза посмотрели в ее собственные, бирюзовые, и ее брат улыбнулся: “Я бы мог сгонять за газировкой. Сама хочешь чего-нибудь?” Анна кивнула и отвернулась к сумочке, чтобы найти кошелек: “Да, я возьму воду, дай мне только…” “Эй, эй, я понял. Сиди, я сам схожу”. Анна нарочито закатила глаза в ответ на навязчивое желание брата всегда быть джентльменом, но уступила и дала Хансу несколько долларов. Он подмигнул ей и вышел из зала в коридор, где стояли торговые автоматы и телефоны. Несколько других пациентов, тоже сидевших в зале, проводили его взглядом. Сам зал состоял из, собственно, комнаты отдыха (уставленной столами и относительно удобными стульями и хорошо освещенной благодаря окнам), бронированной двери, разделяющей зал и само заведение, через которую пациенты выходили к посетителям, и тупиковый коридор, куда сейчас направлялся ее брат. В ближайшем к двери углу был кабинет дежурного. Обычно санитары просто оставляли посетителей наедине со своими близкими и занимались в кабинетах бумажной работой – в любом случае, камеры записывали все происходящее, так что невмешательством в личную жизнь Эренделльская лечебница для душевнобольных похвалиться не могла. За что Анна была иногда благодарна. Она откинулась на спинку дивана, позволив голове запрокинуться, и прикрыла глаза. Эти посещения всегда приводили ее к истощению, несмотря на то, что требовали минимум физических затрат. Было трудно видеть брата… таким: растрепанные волосы, неопрятные бакенбарды. Если раньше он был таким красивым, таким опрятным (Анна не могла вспомнить день, когда Ханс до срыва не выглядел идеально, хотя сама всегда просыпалась поздно и тратила на внешность всего пять минут), то сейчас тени стали вечными спутниками его глаз, а спал он вообще, казалось, в одежде. Тем не менее, Анна была рада снова видеть блеск в глазах брата. Первые несколько посещений они были унылыми и блеклыми, стеклянными от боли и покрасневшими от гнева. Надо признаться, Анна тогда боялась своего брата. Он постоянно огрызался на нее, хотя так ни разу и не поднял на нее руку. Но то, что было в его глазах... Паника. Злость. Обида. Как у пойманного животного. Но если эти визиты помогают, то единственное, что нужно сделать – это продолжать их. Чем раньше он вернется домой, тем быстрее жизнь станет проще. Анна позволила себе улыбнуться на этой мысли и приоткрыла глаза. Взгляд ярких, пронзительных глаз определенно не был тем, что она ожидала увидеть. Если бы в последнее время она не видела так часто кислое лицо своего брата, она почти наверняка бы закричала и упала самым безобразным образом на пол. Однако за эти месяцы она стала мастером сдерживания своих… ярких эмоций, так что она только удивленно посмотрела в ответ и мило улыбнулась, лишь плотнее усевшись на подушке. “Привет”. Обладательница ярко-синих (прямо как топаз, заметила Анна) глаз моргнула и слегка наклонила голову набок. Прядь светло-белых волос упала ей на лицо, но девушка не предприняла ничего, чтобы вернуть ее на место. И это было неудивительно, учитывая, что руками пациентка вцепилась в свою чуть распущенную и неряшливую косу так, как будто она была спасательным кругом. Анна не двигалась, она просто продолжала улыбаться этой невинной девушке, смотревшей на нее сверху вниз. И чем дольше они смотрели друг на друга, тем больше Анна понимала, что эта девушка потрясающе красива. Ее бледная кожа (прямо-таки снежная, как будто она никогда не выходила на солнце) была безупречна, светлые веснушки, рассыпанные на переносице, были слишком восхитительными, чтобы считаться недостатком, а сам нос был маленьким и изящным, дополненный четко очерченными скулами. Руки, теперь неуверенно двигающиеся и теребящие косу, которую держали в плену, отлично ей подходили. Анна могла сказать это, глядя на длинные, тонкие пальцы, заканчивающиеся ухоженными ногтями. Анна улыбнулась шире, когда одна из рук поднялась в робком жесте. Рыжая откинулась назад, ощущая тепло в груди, видя, как на щеках незнакомки вспыхнул легчайший румянец. "Как тебя зовут?" Голубые глаза снова моргнули, а брови с подозрением нахмурились. Анна сдержала хихиканье, глядя на это, но ее щеки сама собой растянула широкая улыбка. Несколько минут снова прошли в молчании, и уверенность Анны начала спадать. Может, у нее было что-то на лице, иначе, почему эта девушка просто уставилась на нее? Хотя и нелюбви какой-то не было, если посмотреть. В глазах незнакомки не было ничего враждебного, нет, но их глубина и то, что в них невозможно было что-то увидеть, немного напрягали. Анна подвинулась вперед, надеясь, что это сделает ситуацию менее неловкой, зеркально наклонила голову и закусила губу перед тем, как снова начать говорить. "Меня зовут Анна". Та рука, которую девушка поднимала и которая неуверенно висела в воздухе, вернулась ко второй руке, и продолжила теребить лежащую на плече косу. Снова повисло молчание. Анна чувствовала, как сама потихоньку краснеет, но она не отрывала взгляда, несмотря на желание нарушить тишину кашлем или отвернуться. Спустя напряженную и неуютную почти вечность, пациентка отвела глаза в сторону и вжала голову в плечи, при этом прикусив нижнюю губу. И это было довольно таки мило. Наконец, блондинка вздохнула и открыла рот, чтобы заговорить. Глаза Анны раскрылись, а ее сердце забилось в предвкушении. Но за миг до того, как с губ сорвался хоть один звук, послышались шаги. “Анна?” Та прищурилась и посмотрела на брата. Он вернулся от автомата с бутылкой воды в одной руке и с колой – в другой. Его глаза угрожающе смотрели на блондинку, которая, внезапно, сжалась и вцепилась руками в косу еще сильнее, чем минуту назад. Анна послала брату благодарную улыбку, выпрямилась и потянулась за водой. “Эй, спасибо, что принес мне... “ Но Ханс прервал ее рыком: “Что ты тут забыла?” Рука девушки замерла на полпути. Глаза Анны сузились, а челюсть отвисла от того гнева, что был в голосе ее брата. Откуда это? Ведь блондинка не сделала ничего плохого! Что так задело Ханса? Она знала, как он ограждал ее от всего, однако это не повод быть таким гадким по отношению к девушке, которая просто поздоровалась. “Ханс…” “Вали отсюда”. “Ханс!” Анна вскочила в попытке остановить девушку, но та практически убежала на другой конец комнаты и кинулась в кресло, где, как догадывалась рыжая, она сидела с самого начала, и уткнулась в оставленную на столе книгу. И хотя блондинка не увидела это, Анна послала ей извиняющуюся, застенчивую улыбку, прежде чем развернуться к брату. Ее кулаки сжались так, что побелели костяшки, глаза сузились от гнева, а голос опустился до сердитого шепота. “Что это было? Она не сделала ничего плохого!” Не отвечая ей, Ханс плюхнулся на диван. Черты его лица стали мягче, а злоба исчезла. Казалось, теперь, когда девушка была далеко, она его вообще не волновала. Он поставил сестрину бутылку с водой на пол и открыл свою газировку. Анна недоверчиво уставилась на него, а потом вздохнула. Девушка бросила грустный взгляд через всю комнату, но кроткая улыбка украсила ее лицо, когда она увидела, как блондинка сжимает в левой руке карандаш и скользит им по странице. Художница, да? Хмм. Она смотрела еще мгновение, прежде чем снова подсесть к брату. Рыжая потянулась к бутылке, открутила крышку и откинулась на мягкий диван. Записав этот день в “один из тех, трудных”, она попыталась снова сосредоточиться на турнире. Ее брат не сказал ни слова до момента прощания.