Исповедь

Слэш
NC-17
Завершён
1976
автор
Пэйринг и персонажи:
Размер:
5 страниц, 1 часть
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
1976 Нравится 30 Отзывы 374 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
      — Отец, я согрешил.       Меня окружала густая темнота и удушающий запах ладана. Пот стекал ручьями по спине, со лба я вытирал его каждые полминуты. Узкая комнатка, картонные стены которой были обиты чёрной тканью, навевала ассоциации с гробом, скрипучая табуретка впивалась необработанными ножками в открытые лодыжки, оставляя десятки мелких заноз в коже.       — Ты можешь рассказать всё, сын мой. Он простит.       Я хмыкнул.       Голос из-за ширмы звучал не так громко и уверенно, как несколько минут назад, на богослужении. Он звучал приглушённо и устало. Но воображение всё равно уже рисовало образ обладателя голоса: мужчина в самом расцвете сил, высокий и статный, облачённый в строгую форму чёрного цвета, которая ему невероятно шла. В воспоминаниях уже плыли отрывки, когда глубокого цвета голубые глаза случайно натыкались на мою фигуру в углу церкви, как хмурились брови, как кривились губы, как в уголках глаз появлялись чертовски привлекательные морщинки.       Я чуть помотал головой, отгоняя назойливые картинки. Потянулся рукой в карман брюк и, нашарив мятую упаковку сигарет, облегчённо выдохнул. Не забыл.       — Отец, я не верю в Бога.       Щёлкнула зажигалка. На пару секунд моё лицо опалило теплом от пламени. Я звучно втянул никотиновый дым, ощутил, как жар прошёлся по горлу прямо в лёгкие. На пару секунд замер, прислушиваясь к неловкому молчанию за стенкой, а потом выдохнул, прогоняя дым через нос.       — Почему?       Дым просачивался через редкую сетку в перегородке, подсвечивался зажжённой сигаретой. Я усмехнулся, развалился на табуретке, привалившись к стене спиной и чуть сползая вниз.       Он звучал любопытно. Заинтересованно. Он бы мог уже давно выгнать меня за курение в храме, но, видимо, слишком устал, чтобы держать маску священника.       — Возможно, Вы помните мою мать, — сквозь плотные шторки плыли лучи заходящего солнца. Я снова выдохнул ядовитый дым, чувствуя холод, окружающий меня. С силой сжал переносицу, а потом продолжил, — Она была бесплодной. А ещё христианкой. Каждое воскресенье молилась у иконы Святой Богородицы. Просила дать ей дитя. И появился я, — хмыкнул в пустоту, снова затягиваясь. Воспоминания нагрянули неожиданно, и я чуть не закашлялся от смеха, — Потом каждое воскресенье она водила на молитвы и меня. На исповеди водила. На освящение куличей в пасху водила. Я верил в Бога, Отец. Я был счастливым верующим ребёнком.       Церковь была моим вторым домом, священники — отцами, ведь мой настоящий сбежал, едва мне исполнилось два. Я играл у ручья за храмом, учился в христианской школе, ездил с детской актёрской труппой на представления в церкви других городов. Я играл ангела Михаила. Справедливого, смелого и невероятно светлого.       — Что же пошатнуло твою веру?       — Рак, — повисло тяжёлое молчание. Казалось, священник за ширмой понимал меня. Я снова усмехнулся, стряхивая пепел прямо на пол. Это место больше не было мне домом, — Она не хотела ходить на химиотерапии. Пила святую воду и приговаривала: «На всё воля божья». Молилась. Много молилась. Считала, что это поможет. Я тоже так считал, — голос невольно сорвался на хрип, и я откинул голову к стене, выдыхая никотин к куполу. Холодный мрамор помогал прийти в себя. Наверное, — И два года назад похоронил её.       — Да упокоится её душа.       — Да, хорошо бы так. Если душа существует.       — Она сейчас в лучшем мире, сын мой.       На некоторое время снова стало тихо. Закат отгорел, сигарета потухла, только мы всё ещё сидели на местах, не двигаясь и продолжая вдыхать наполненный дымом, серый воздух. Я перебирал пальцами уже мокрый от впитавшегося в ткань пота с ладошек край рубашки. Совсем забыл, как нужно исповедоваться. За два года отвык.       — Отец Арсений, Бог меня ненавидит.       — Почему ты так решил?       — Я гей.       Послышался чуть усталый выдох. Он не был удивлён. Наверняка, слышал такое от прихожан не раз. Или заметил, как я уже два года ходил каждое воскресенье в церковь на его богослужения и пялился стеклянным от обожания взглядом из угла. Наверняка, ему было противно сейчас.       — Это не так, сын мой. Желания страстные от дьявола нам даны.       — Тогда Вы тоже от дьявола, Отец Арсений?       — О чём ты, сын мой?       Стало совсем уже темно. В многочисленных помещениях храма остались только мы одни. Невольно моё воображение начало рисовать картины не библейских сюжетов. Дым рассеялся, тонко сплетаясь с ароматом ладана. Я пытался заставить мысли вернуться в верное русло:       — Знаете, всё детство провёл в коридорах этой церкви. Отец Павел был крутым священником. Он всегда добро улыбался мне, давал книги из своей библиотеки почитать. Он многих детей тут воспитал, как своих собственных. Да, — улыбнулся, закидывая ногу на ногу и почёсывая саднящую лодыжку, — Два года назад я хотел разнести эту церковь в щепки. Вбежал сюда, полный ярости и печали, а здесь Вы, Отец Арсений. Вы-то меня тогда и усмирили.       Два года назад он остановил меня на пороге с монтировкой в руках, отчитал так, что я начал плакать от слишком большого эмоционального накала. Он не пустил меня в церковь, но проводил до дома и убедился в том, что я успокоился и больше не собирался покушаться на сохранность древних реликвий.       В тот вечер я, чувствуя как сгораю от стыда изнутри, впервые дрочил на священника.       — Все мы служители Господа, сын мой.       — Вот. Сын мой, — чуть со стоном протянул я, ещё ниже опускаясь на табуретке и прикрывая глаза. По телу прошлась волна наслаждения, закручиваясь узлом где-то в животе, — Отец Арсений, а я ведь и правда хочу называть Вас отцом, — папочкой. Руки потянулись вниз, к ширинке, но я всё ещё пытался держаться. Уединение с объектом воздыхания пьянило, — В первый раз Вас увидел, и в голове будто дыму напустили наркотического. У меня тогда ноги подкосились, представляете? А в голове черти плясали.       — Ты можешь мне всё рассказать, сын мой. Я отпущу тебе все грехи.       Его голос чуть хрипел от удивления, будто он хотел прокашляться от шока, но не место и не время. Я облизнулся, представляя его нахмуренное, недовольное лицо.       — Я такой грязный, Отец Арсений. Мой самый большой грех — Вы. Я так сильно хочу склониться у Ваших ног, упасть на колени. Хочу прижаться щекой к Вашему животу, чувствуя прохладу рубашки и жар тела, а потом несдержанно простонать и спуститься вниз, к ширинке...       — Антон, остановись!       Он злился на меня.       Теперь меня ничто не останавливало, ведь, если бы он действительно хотел, давно бы уже вышвырнул на улицу, как вшивого котёнка.       Я без стеснения расстегнул ширинку джинс и, минуя трусы, насухую провёл по полувставшему члену. Выдохнул рвано, чуть прикрыв глаза, отчётливо представляя горящие гневом глаза священника:       — Да, Вы считаете? О, я думаю, Вы в этот момент схватите меня за волосы и оттащите от себя. Я выгляжу развратно. Мои щёки горят от стыда и трения о грубую ткань ваших брюк, губы чуть приоткрыты и опухают, я напрашиваюсь на поцелуй, постоянно кусаю их. Кайфую от ощущения вашей власти надо мной. Отец Арсений, вы слушаете? — за стенкой были слышны лишь негромкие выдохи. Пока никто не собирался меня сжечь на жертвенном огне, я продолжил, — Вы наверняка проволочёте меня за волосы через всю церковь и кинете на алтарь, у креста. Я не смогу сопротивляться, мой разум заволочёт плотный туман желания. Я распластаюсь грудью на холодном мраморе и громко всхлипну от потерянного контакта. Отец Арсений, Вы наверняка придёте в ярость?       — Антон! Это непозволительно!       Я простонал уже совсем нескромно, слыша стальные нотки в строгом тоне священника. Задрал голову к потолку, глубоко дыша, задрал кофту, царапая живот короткими ногтями, оставляя яркие, красные полосы, нетерпеливо иногда срываясь на быстрый темп. Хрипло говорил, пока узел удовольствия закручивался внутри всё туже:       — Да, всё верно. Вы прижмёте меня коленом к алтарю сильнее, так, что рёбра начнут трещать от давления, наклонитесь и повернёте мою голову к себе. Я выгляжу в этот момент по-блядски. Я готов ко всему, Отец Арсений, — пережал член у основания, отсрочивая слишком быстрый конец, картинка перед глазами была слишком яркой, — Вы не подарите мне поцелуй, не заслужил. Я мечтаю, что Вы окунёте свои чётки в чан со святой водой, намотаете их на ладонь отточенным годами практики движением и дадите мне пощёчину. Крепкую, звонкую. Я вскрикну от боли, обжёгшей щёку, и от невозможности прикоснуться к уже давно вставшему члену, ведь, уверен, не позволите, а Вы за волосы задерёте мою голову, заставляя смотреть на скульптуру распятого Христа, и прикажете молиться.       — Это богохульство, Антон!       — Именно так Вы и скажете, когда достанете жёсткий ремень из шлевок своих слишком строгих брюк, — больно стукнулся о стену затылком, язык еле двигался, слова лились сами собой, я над ними не был властен, а органы чувств не реагировали ни на что, кроме тяжёлого дыхания из-за стены, — Вы спустите с меня штаны, а за ними и бельё. Отец Арсений, я замру, прекращу читать молитву. А продолжу, знаете, когда? Когда первый громкий и сильный шлепок обрушится на мой зад. О, молитва из моих уст с каждым последующим шлепком доносится всё громче и громче, всё отрывистей и отрывистей. Я почти кричу от боли и стыда. Слёзы катятся по моим щекам. Но Вы не останавливаетесь до тех пор, пока нежная кожа моих ягодиц не покрывается багровыми синяками, а моя речь не превращается в сплошные рыдания и мольбы о пощаде. Почему Вы больше не кричите на меня, Отец Арсений? — я резко втянул воздух через стиснутые зубы, почти мучительно медленно поглаживая каменную от возбуждения плоть, — Я люблю, когда Вы на меня кричите, — говорил, как в бреду, тягуче сладко и просяще, — Вы не ждёте, когда я приду в себя. Вы разворачиваете меня и сажаете голой, горящей от порки задницей прямо на холодный гранит. Я взвываю от контраста температур и яркой боли, а вы отвешиваете мне несколько тяжёлых пощёчин. Это помогает. Я прихожу в чувство, ощущая кожу собственного лица горячей и тяжёлой. Вы стоите прямо передо мной и прожигаете своим адским взглядом ледяных глаз. Вы потратите всего пару секунд на то, чтобы расстегнуть до конца свои штаны одной рукой, второй держите меня за шею, крепко сжимая, почти перекрывая мне воздух. Боитесь, что убегу? Нет, я так чертовски возбуждён, — потерял опору позади себя, чуть заваливаясь в бок, греховно громко всхлипывая в тонкую перегородку, — Я полюблю Ваш член. Такой изящный, длинный и толстый, увитый яркими, голубыми венками. Я хочу изучить его медленно, покрыть своей слюной, целуя ласково и нежно, но Вы не даёте мне такой возможности. Большим пальцем ввинчиваетесь мне в рот, заставляя разомкнуть челюсти, пару мгновений наслаждаетесь моим уязвимым видом, а потом врываетесь без предупреждения. Слёзы снова брызгают из моих глаз, я давлюсь и пытаюсь отстраниться, руками упираясь в ваши бёдра. Вы хмуритесь, — задушено всхлипнул, будто мне действительно не хватало воздуха, выравниваясь на табуретке и вновь набирая темп, — Так очаровательно хмуритесь. А потом укладываете ладонь свою на мой затылок, крепко сжимая короткие волосы, и начинаете быстро двигаться. Я держусь за грубую ткань Ваших брюк, боюсь отпустить, чтобы не прикоснуться к своему члену и не вызвать в Вас ещё больше злости, а Вы держите меня за горло, пальцем всё ещё удерживая челюсть. Головка Вашего члена упирается мне в горло при каждом толчке, воздуха начинает не хватать, — чувствуя близкую разрядку, зажмурился, стонами сбивая себя с мыслей, — Я задыхаюсь. Руки уже соскальзывают с Ваших бёдер, плачу от бессилия и адского удовольствия. Я смотрю на ваше сосредоточенное, покрытое туманом удовольствия лицо сквозь пелену слёз и, не притронувшись к себе ни разу, кончаю в штаны, как какой-то малолетка, — узел в животе развязался, я выплеснулся себе в кулак, громко крича от мощного разряда тока, прошедшего по всему телу. Через пару минут понял, что за стенкой всё ещё находился священник, что внимательно слушал мою исповедь. Я сглотнул от острого привкуса стыда на языке и продолжил, — Вы не обращаете на это внимание, Отец Арсений. Вы продолжаете вбиваться в моё расслабленное горло, и только в этот момент я чувствую, как катастрофически мало воздуха остаётся в лёгких. Когда перед глазами начинают появляться чёрные пятна, а мозг отключается, Вы отпускаете руку с моей посиневшей синяками в форме Ваших пальцев шеи, вытаскиваете свой член и, доведя себя до разрядки в пару движений, выплёскиваетесь мне на лицо, — я выдохнул, оканчивая фантазию. Услышав стон за стенкой, улыбнулся, застегнул штаны, — Вы быстро одеваетесь и уходите по своим делам, оставив меня, грязного и использованного, у ног скульптуры Христа, — не слушая уже ничего, я резко встал, подхватывая рюкзак и уверенность в том, что больше никогда в эту церковь не вернусь, — Я верю в Вас, Отец Арсений.       С немного хамской ухмылкой я отодвинул шторку, резко выходя наружу, туда, где не пахло сигаретами и спермой. Не успел и шагу сделать, как затылок обожгло острой болью. Я вскрикнул, когда меня прижали к холодной мраморной стене животом, всё ещё горячим от недавно пережитого оргазма. Сильная рука крепко удерживала меня на месте за волосы, мне оставалось только шипеть и выдыхать пар на гладкую поверхность.       — Отец Арсений?       В отражении я видел только его горящие возбуждением голубые глаза и уже только от этого готов был пасть на колени. Он прижимался ко мне близко-близко, так, что я чувствовал жар его мощного тела и размер возбуждения.       Отец Арсений дёрнул рукой с зажатыми в ней прядями, и я снова вскрикнул, поворачивая голову так, как он желал. Обдавая мою щёку адским жаром и намеренно избегая тесного с нежной кожей контакта, дразня, он искусительно прошипел:       — Не думай, что отделаешься простым минетом, сын мой.       Я улыбнулся радостно, кидая быстрый взгляд почерневших глаз на икону Богоматери.       Да, Бог меня ненавидит. Но Дьявол от меня в восторге, будьте уверены.
Отношение автора к критике
Приветствую критику только в мягкой форме, вы можете указывать на недостатки, но повежливее.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.