Wake up, say good morning to That sleepy person lying next to you.
Чуя нервно вцепился в рыжие волнистые волосы, спрятав искаженное паникой лицо за ладонями. Он обещал себе, что не заплачет. К его радости, почти все уже свалили из школы — уроки кончились, наверное, часа три назад. Он ненавидел те дни, когда образ молодой девушки, что подрабатывала в их школе медсестрой, метался перед глазами так же, как и осознание того, что её больше нет, он ненавидел прятать свои мысли под тупой улыбкой, а потом тихо плакать в туалете после уроков, возвращаясь с элективов по французскому, он ненавидел, о боже, нет, не её саму.If there's no one there then there's no one there But at least the war is over.
Он ненавидел себя и свое притворство. Ненавидел лишь один факт того, что не может открыться кому-то, боясь быть растреляным на брундершафт. На его шее выцветает всегда закрытая тонкой полоской чокера надпись, которая ранит сильнее, чем лечит. «Я всегда буду рядом». Чуя Накахара обещал себе, что не заплачет. Кое Озаки покончила с собой полгода назад. Холодные солёные слезы покапали, и рыжий выпустил измученный вздох, не выдерживая собственного давления и невольно, ненавистно, позволяя себе слабину. Настолько выдохся, что даже на заметил, в какой момент на его плечи лёг бежевый пиджак, и осознание того, что сейчас стало теплее, чем обычно, тоже пришло не сразу. Осаму не посмел спрашивать, какого черта Накахара сидит здесь на полу уже где-то с сорок минут и тихо нашептывает «прости меня, я не успел». Когда осознание пришло, он удивлённо поднял красные заплаканные глаза, и встретился с обеспокоенный взглядом шатена, что остался в одной рубашке, из-под которой выглядывали небрежно завязанные бинты. — Какого ты здесь заб… — тот не понимал, сколько уже времени провел здесь, а главное сколько времени за ним, кажущимся таким слабым сейчас, вот так наблюдают. — Молчи, — Дазай перебил его, резко обхватив руками и прижав к своей груди, пытаясь игнонировать взгляд, полный непонимания. Чуя от неожиданности чуть пошатнулся, однако был пойман худыми руками суицидника и крепко как зеница ока прижат к себе. — Как тебя зовут? — прервал тишину шатен, пытаясь увести мысли рыжего в другое русло. Хоть немного облегчить его боль. — Ч-чуя. Накахара Чуя. А ты… — Дазай Осаму. Я никому не скажу о том, что ты тут делал, можешь не волноваться. Накахаре не оставалось ничего более, как кинуть тихое «спасибо» и прикрыть глаза. У него не было сил ни сопротивляться, ни собирать осколки здравомыслия по шершавому полу школьного туалета.Lift your head and look out the window, Stay that way for the rest of the day and watch the time go. Listen, the birds sing, listen, the bells ring, All the living are dead and the dead are all living, The war is over and we are beginning.
***
Чуя возвращался от репетитора по высшей математике — вполне радостный, несмотря на то, сколько на дом задал Рьюро-сенсей, оправдываясь лишь тем фактом, который отрицать было бы как минимум глупо — у Накахары талант к точным наукам. В телефоне висело уведомление, сообщение от сестрёнки Кое. У них была традиция кидать друг другу селфи, у Кое — во время смены медсестрой в школе, а у Чуи — после занятий. Он уже открыл камеру, чтобы сделать ещё одну фотографию в их небольшую коллекцию, как увидел в отражении надпись на своей шее. «Я всегда буду рядом». Ответа не последовало ни через 5 минут, ни через полчаса. Взявшись за телефон вновь, тот набрал номер своей старшей сестры, как и делал всегда после выхода с последних на сегодня занятий. И тогда сердце обеспокоенно пропустило удар. Она не брала трубку. Совсем. Никакого ответа, нигде и никак: молчал телефон, соцсети и переписки. Это молчание дрожью проходило по пальцам, не давая покоя, заставляя их снова и снова набирать знакомый номер и слышать гудки, один за другим, абонент тебе больше не ответит. Он не помнит, как добежал до квартиры, буквально влетая и чуть не выбив скрипучую дверь, с пеленой перед глазами и полным непониманием (или страшным ужасом перед тем, как осознать). Он нашёл её в ванной. Даже не переоделась со смены — чистый белый медицинский халат безобразно залился кровью. Он не увидел ничего, кроме мёртвого тела в порезах и ссадинах, слезах и крови, и собственной слабости. Он понимал, что мог её спасти. Если бы чуть-чуть не опоздал. Кое Озаки скучала по маме. Пальцы судорожно набирали скорую, а горло надрывалось от крика. Это не был клич о помощи. Это был предсмертный хрип. Кое Озаки, 24 года. Медсестра старшей школы Йокогамы. Умерла в результате самоубийства. Словно через пелену Чуя видел и события последующих дней и месяцев — похороны, слезы отца, теперь единственного оставленного заботиться о Чуе, и последующие несколько недель — сплошной туман. Он обещал себе, что не заплачет.***
Они оба проснулись около часа спустя, так и не сказав друг другу ни слова больше. Никто не стал беспокоить двух парней, еле знакомых, но прижимающихся друг к другу со слезами на глазах. Дазай не понимал, когда все пошло по наклонной. Может, когда он связался с плохой компанией, а может и когда впервые понял, что ему нехорошо. Этот пацан при желании вертел людьми как хотел, но предпочитал отсиживаться в тишине на задних партах, но здесь было… нечто другое. Он и сам не понял, в какой момент в его дневнике вместо расписания и оценок страницы начали зарастать цветами, самыми разными, но чертовски красивыми. Они словно заполонили его сознание, выбивались из лёгких и прорастали прямо из кожи. У него были одни «отлично» по ботанике, и эта его маленькая тайная слабость, казалось, известна только ему. Пришедший в себя после панической атаки Чуя увидел скетчбук на коленях задремавшего шатена, и не удержался, начав рассматривать заполненные акрилом и карандашами шершавые страницы, проводя по ним пальцами, словно это была мнимая исповедь. А Дазай лишь тихо подглядывал чуть приоткрытым глазом. Так он узнал, что любимые цветы Накахары — самые обычные ромашки. И это «Значит, ты любишь ромашки?» теперь красуется аккуратным буквами на его спине. А Накахара Чуя все же заплакал.but at least the war is over.