Замыкая круг

«Нет... Нет, нет, нет, нет, нет!» — бьется в голове одна и та же мысль. Его брат, жестокий, бессердечный, лишенный рассудка массовый убийца, от которого он прятался всю сознательную жизнь, мёртв. Сам отпустил держащую его руку и упал. По словам гребаного Гордона, неожиданно зло напоминает внутренний голос. И его смерть ощущается как нечто чудовищно неправильное, будто что-то пошло совершенно не так, как должно было быть. План был другим. План? Какой ещё... Ксандер замирает, наткнувшись взглядом на Брюса. Глаза мальчишки отражают массу непонятных эмоций, на фоне которых четко выделяется удивление и... непонимание? Неприязнь? Отвращение? Что с ним не так? И в этот момент Ксандер и сам это чувствует: дорожку слез на щеке, болезненно надломленные брови, горечь утраты, несомненно, отразившуюся сейчас на его лице. Не говоря ни слова, он отворачивается и резким шагом направляется подальше от места гибели — убийства — своего брата, растворившись в непонятных, пугающих эмоциях, возникших словно из ниоткуда. Он подумает об этом завтра. Ксандер с трудом разлепляет глаза, ощущая на себе все очаровательнейшие эффекты первого в его жизни похмелья. После душа и пары обезболивающих таблеток он чувствует себя чуть более живым, но все ещё явно недостаточно. В кабинете на столе лежит коробка, подписанная «Уэйн энтерпрайз», глядя на которую, он не может подавить истеричного хохота и едва не швыряет её в угол, но вовремя останавливает себя. Нет, это не может быть издевательством. Может, Брюс таким образом пытается извиниться за тот взгляд? Богатенький мальчик Брюси считает, будто всё, включая дружбу, можно приобрести за деньги. В этот раз внутренний голос звучит настолько выразительно, что его уже нельзя спутать ни с чем иным — с такими интонациями говорил только Джером. Уайлд надрывно смеётся, не замечая, что по лицу вновь потекли слезы. Он что, сходит с ума? Эмоциональные реакции никогда не были его коньком, это только Джей мог похвастаться их наличием. Стоп! Нет, он боялся, постоянно боялся и ныл, настолько, что даже сгущал краски в надежде, что мать решит вопрос с психопатическими наклонностями брата. Да нет же, всё было не так! В висках ломит вдвое сильней, нежели утром, и Ксандер роняет подарок, который до сих пор вертит в руках. От удара коробка раскрывается и оттуда вырывается лиловое облачко какого-то газа, а затем с ним непривычно ласково заговаривает знакомый до последнего оттенка голос. Забрать вещи брата из Аркхэма удается на удивление легко. И лишь добравшись до вожделенного дневника, он понимает, почему — на первый взгляд в нем нет ничего примечательного, обычный поток сознания человека, одержимого жаждой зрелищных убийств. Но нет, разумеется, Джером умнее этого. И, как оказалось, заботится о своём непутевом младшем брате даже после его предательства, несмотря на всю свою вспыльчивость. И до того, как вообще начал подозревать, что всё могло сложиться иначе, чем они оба думали — первые зашифрованные известным лишь им двоим кодом записи появляются задолго до упоминаний об Освальде Кобблпоте и докторе Стрендже, на имя которого висок отзывается короткой, но сильной вспышкой боли. Тоскливо вздохнув, он допивает остатки виски и швыряет бутылку в один из бесполезных сейчас макетов. Все мысли сосредотачиваются лишь на том, кто до последнего был верен ему, а теперь его нет, и сердце заходится в ритме стаккато, наполняя девятым валом неиспытываемых прежде эмоций. По волосам будто пробегает фантомная рука, и он, не сдержавшись, всхлипывает. Наедине с собой можно позволить себе слабость. Джеремайя захлебывается аккуратными строчками, как одержимый. Джером — гений, глупцы все те, кто считает иначе. На основании столь скудных данных, парочки наблюдений и вороха недоказуемых предположений он выстраивает достаточно правдоподобную картину. Джером не из тех, кого можно удивить экспериментами над людьми, однако происходившее в Аркхеме его как минимум насторожило. За суховатыми строчками скрывается нечто, подозрительно напоминающее страх, и от этого внутри у Джеремайи что-то словно обрывается. Метаморфозы личности того самого Кобблпота пугают, и Джером боится быть следующим — но доктор за ним так и не приходит, а подслушанный обрывок разговора убеждает в его полной незаинтересованности в таком, казалось бы, многообещающем объекте, как Джером («второй раз уже не даст нам ничего нового»). Картинка начинает складываться, а в голове у Джеремайи мелькают смазанные образы, за которые никак не удаётся зацепиться. Джером не думает, что поместить его брата в Аркхем могла мать — иначе пришлось бы признать, что она оказалась умней и различила всю их игру. Нет, скорее это новая приёмная семья заметила, что с мальчиком что-то не так — без него младшему легче было оступиться и выдать себя. Джеремайя смутно не согласен, но не знает, говорит ли в нем гордость или обрывки памяти. Дочитав последние записи, Джеремайя устало откидывается на подушки и тянется за единственной оставшейся на столе бутылкой, обещая себе, что это — последний раз (брат на краю сознания издевательски хмыкает). Видимо, окончательно Джером утвердился в своих подозрениях в бункере и не терял надежды достучаться до близнеца. Виски и очередная разбитая бутылка лишь подогревают вину и злость на себя, такого беспомощного и жалкого с промытыми мозгами. В конце концов он забывается в пьяном угаре и разговоре-исповеди с братом, а протрезвев спустя каких-то пару часов, с отчаянием вспоминает, что родной голос звучит лишь у него в голове, и, сгорбившись, застывает. Брюс Уэйн донимает своими звонками по поводу генераторов. Да, когда-то этот проект был очень важен для Джеремайи, но теперь все, что имеет значение — это Джером. Тем не менее, голос брата убеждает, что это прекрасный шанс продолжить славную традицию Валесок. Джеремайя понимает его с полунамека, как и всегда, и макет генератора пополняется одной неприметной деталью. Когда Уэйн приезжает, Валеска-младший никак не может взять в толк, что же именно он нашёл в этом идеалистичном ребёнке, но, тем не менее, отыгрывает свою роль до конца. Ксандер сам поднимается встречать его ко входу в бункер, и в первое мгновение Брюс, не сдержавшись, отшатывается, но тут же одергивает себя. Сейчас, когда тени скрадывают отсутствие шрамов и чуть менее спортивное телосложение, его друг до безумия похож на брата, но внешнее сходство отнюдь не равняется сходству внутреннему, кому как не Брюсу знать об этом лучше других. Волосы Ксандера чуть встрепаны, очки не скрывают покрасневших белков, на припухших нижних веках, если приглядеться, виден, должно быть, тональный крем. И это так сильно контрастирует с обычно безупречным — даже слишком — внешним видом собеседника, что Брюс вновь теряется. — Извини за... беспорядок, — как всегда проницательный, Ксандр легко считывает его дискомфорт и стремительно проводит мимо гостиной, стараясь как можно более естественно закрыть собой то, что внутри, но Брюс всё равно выхватывает взглядом пустые и разбитые бутылки. Ему неловко, он не знает, что сказать, ведь все сожаления в любом случае прозвучат неискренними. Это Ксандер Уайлд потерял брата, последнего живого родственника, а весь остальной Готэм вздохнул спокойно со смертью этого психопата. В мастерской Ксандер оживляется, с энтузиазмом рассказывая о своём проекте и том, как положительно он скажется на беднейших слоях населения города. На мгновение Брюсу вдруг кажется, будто собеседнику откровенно плевать на это самое население, но он одергивает себя. Это же Ксандер, гениальный инженер, его друг, в конце концов! Тем не менее, душевное состояние Ксандера очевидно, хоть он и старается не показывать этого (почему? Неужели боится, что Брюс осудит его за скорбь по близнецу?) Владелец лабиринта иногда запинается на полуслове, путает термины, уходит в себя на миг-другой. Кому-то ещё на месте Брюса это ни о чем бы не сказало, но подростку хочется верить, что за короткое время знакомства он успел узнать своего визави достаточно хорошо. Итак, очевидно, что работа не поможет Ксандеру отвлечься, а значит, придётся оставить его наедине с собой. Брюс прерывает его после очередной оговорки, улыбнувшись со всей возможной мягкостью: — Позвони, когда придёшь в себя. Буду ждать, — и уходит, коротко сжав напряженное предплечье друга в знак поддержки, оставив листок со своим личным номером на столе прямо поверх неопрятной груды чертежей. Проводив заблудившегося Уэйна до выхода и напряжённо обняв его на прощание для закрепления эффекта, Джеремайя устало утирает метафорический пот со лба, оголяя полоску неестественно белой кожи, ощутимо контрастирующей даже с природной бледностью всех рыжеволосых. Прикоснуться к кому-то, кто не является его братом, стало на удивление большим испытанием, но он добился привязанности со стороны наследника многомиллионной корпорации, готового профинансировать его бомбы, которые явно ещё понадобятся, а это многого стоит. И выиграл немного времени на необходимые поиски. Прежде не изменявшая ему многозадачность теперь недоступна. Джеремайя не может сконцентрироваться ни на чем, кроме брата и единственной цели, связывающей их. Джером в голове довольно смеётся и говорит, как гордится своим братишкой-манипулятором, и от этих слов в груди становится тепло. Младший Валеска осознает, как сомнительная здравость рассудка ускользает всё дальше, но не находит в себе сил бороться. Не тогда, когда кажется, будто тот, кто дороже всего, совсем рядом. На глубине шести футов на готэмском кладбище покоится муляж, искусно выполненная кукла, а тело настоящего Джерома — в идеальных для сохранности условиях в глубинах лабиринта. Джеремайя часами разговаривает с ним, раскачивая подвешенный на цепях хрустальный гроб, когда не занят поисками Кобблпота и Стрэнджа. Бесполезные культисты, до которых до сих пор так и не дошло, что послания с того света им передаёт Джеремайя через Экко, наконец доказывают свою не совсем безнадежность, и Валеска отправляется на встречу с бывшим мэром. — Оззи, — в унисон с братом протягивает он из глубины кабинета, погружённого в полумрак. Пингвин вздрагивает всем телом, роняя бокал. При таком освещении красное вино ощутимо походит на кровь, а осколки добавляют картине живописности, и Джеремайя, не сдержавшись, смеётся. — Как ты выжил? — голос Кобблпота наполнен таким неизбывным ужасом, что смех становится лишь громче. Джеремайя не собирается убивать его, ведь, в конце концов, дирижабль выступил лишь в роли отвлекающего манёвра для реального плана, но собеседнику знать об этом не обязательно. Да и доверять предателю, все же опосредованно приложившему свою руку к гибели брата, он не собирается, поэтому не спешит развеивать сложившееся впечатление. — Будь так добр, расскажи мне о докторе Стрэндже, — требует он, словно не услышав вопроса. — Ты опять носишься со своим братом!? — восклицает немного пришедший в себя Пингвин, и Джеремайе на мгновение становится больно оттого, что кто-то ещё оказывается посвящён в их историю. — Говорил же, я ничего не знал о том, чтобы до меня были другие пациенты, тем более, подвергшиеся не просто перепрограммированию, но и стиранию памяти! И я не знаю, что ещё с этим можно сделать! В моем случае оказалось достаточно глубокого эмоционального потрясения, но если даже твоя смерть не затронула его, то я и представить не берусь, что сможет! И где скрывается Стрэндж, я по прежнему не в курсе и не горю желанием, знаешь ли! Дался тебе вообще этот жалкий набор идентичных твоим хромосом! Может, ты вообще себе всё это придумал, как Тэтч, а твой брат на самом деле ничтож... Джеремайя неуловимым глазу движением перемещается к слишком много взявшему на себя ублюдку и сдавливает горло, не давая договорить. Кобблпот с выпученными глазами и лицом, покрытым неравномерными красными пятнами, царапает его по тонкой коже перчатки, а потом, не добившись эффекта, тянется куда-то вниз, и Джеремайя, не глядя, ножом пришпиливает его руку к столешнице. Не раздаётся ни звука — для крика необходимо как минимум дышать. Опустив уже почти потерявшую сознание жертву в кресло и чуть ослабив железные тиски своих пальцев, Джеремайя, наклонившись, свистящим шепотом синхронно транслирует угрозы Джерома по поводу невоздержанности их собеседника и даже не пытается понять, кто он сейчас в большей степени — Джеремайя или уже Джером. А потом, отстранившись и не обращая внимания на хрипы и кашель Пингвина, добавляет, словно спохватившись: — Ах да, Оззи, ты все-таки найди мне Стрэнджа, и тогда я, возможно, закрою глаза на некоторые вещи. Не забывай, сейчас ты живешь в долг, предатель. — Мои друзья заглянут к тебе через несколько дней, — голосом, лишенным и намёка на какую-либо эмоцию, заканчивает диалог теперь уже точно Джеремайя, обернувшись на пороге. Джеремайя подспудно ожидает эксгуматоров на кладбище в ту же ночь и устанавливает пару незаметных камер, но никто не приходит. Однако он не спешит расслабляться и четыре дня спустя отвечает на звонок обеспокоенного Брюса. Мальчишка лжёт слишком неумело, и Джеремайя добивается от него полуправды — признания о якобы пошедших слухах об оживившихся культистах. Поблагодарив с положенной степенью тревожности, он вешает трубку. Что ж, предатель однажды — предатель навсегда. Он по памяти набирает знакомый уже многие годы номер и замирает. Трубку берут после первого гудка. — Экко, привези мне Кобблпота, — требует он и сбрасывает, не дожидаясь ответа. Он и так знает, каким он будет — положительным и ничуть не удивленным, как и всегда. Остаётся лишь подождать какое-то время. Пингвин предсказуемо не сдержался и слил его — вернее, «Джерома» — Гордону, а значит, теперь будет прятаться и защищать себя телами наемников с удвоенной, а то и утроенной паранойей, но никто не справится с этим лучше, чем его незаменимая помощница. Пора переходить к следующей стадии плана. В компании любимого брата он восстанавливает относительное душевное равновесие и возвращается к телефону. — Брюс, пожалуйста, я не могу сейчас оставаться один, — дрожит голос уже не Джеремайи Валески, но Ксандера Уайлда.