scarlet sunset

      Он помнит тот день, как будто это было вчера. Крики на улице, ржание лошадей. Мужчины с мечами и копьями, бегущие неизвестно куда. Женщины, рыдающие и прижимающие к себе детей. И он, маленький Клеменс, сидящий на земле у стены какого-то дома, не понимающий, почему мама плачет, а у отца вся голова в чём-то тёмно-красном, глаза открыты в немом изумлении, а тело застыло в неестественной позе. Ханниган ещё толком не знает, что такое смерть, но от трупа в паре метров от него, прямо посреди дороги, веет неизведанными ранее чувствами: несправедливостью, страхом и отчаянием. К матери подъезжает мужчина на коне и спрашивает, её ли это сын, указывая на него. Она бежит к Клеменсу, закрывает его от, как позже он узнаёт, легионера, и, глотая слёзы, кричит, что не отдаст его. Но всё напрасно. Ханнигана буквально отрывают от юбки матери и тащат на главную площадь их поселения к остальным жителям. Он оборачивается, пытается вырваться, рыдает, просит отпустить его, но римских захватчиков это ни капли не волнует. Позже его отправляют в группу таких же детей, как он сам, и Клеменс краем уха слышит незнакомое слово — гладиатор.       Спустя два месяца он и ещё около пятисот человек в качестве пленников прибывают в столицу Римской Империи. В толпе одинаковых плетущихся живых мертвецов Ханниган отыскивает своего двоюродного брата. Маттиас немногим старше него, но держится значительно лучше. Увидев Клеменса, тот хватает его за руку и шепчет, что они попробуют сбежать. Протеснившись к краю колонны, они ждут подходящего момента, но, как только появляется возможность улизнуть, рядом с ними возникает легионер и, уточнив, куда это они собрались, больно бьёт их по спинам древком копья, отправляя таким образом беглецов обратно к остальным детям.       На следующий день на рынке их продают как рабов. Два подошедших богача, наслышанных о доблести иноземных, причём более северных воинов, решают приобрести выгодный товар, пока он продаётся почти за бесценок.       — Как тебя зовут, мальчик? — спрашивает первый рабовладелец.       Маттиас, к которому обращается незнакомец, не понимает, что от него хотят, ведь их племена разговаривают на другом языке, и вопросительно оборачивается на торговца. Тот тут же соображает, в чём дело, и сам представляет его:       — Маттиас Харальдссон. А этот, — указывает на блондина, — Клеменс Ханниган.       — Говоришь, они из белгов*, да? — второй в это время внимательно рассматривает Клеменса.       — Да, отменные будут парни лет через пять, — заискивающе отвечает торговец, — сам их выкупил только вчера втридорога, но вам двоим, как постоянным покупателям, сделаю скидку.       — Ну что, Гектор, берём их? — первый с интересом бросает взгляд на Маттиаса.       Тот, которого зовут Гектором, молча кивает и говорит:       — Ты, светлый, пойдёшь со мной.       После он бросает под ноги торговцу пару монет и презрительно добавляет:       — Большего они не стоят.       Новый владелец Ханнигана разворачивается и уходит. Клеменс смотрит на торговца, и тот показывает сначала на него самого, а потом на Гектора, как бы объясняя, что он продан. Мальчик понимает весь ужас ситуации и, не желая подчиняться, умоляюще просит брата сделать что-нибудь. Но Маттиас говорит ему, чтобы он шёл за тем человеком и что всё будет нормально.       Через несколько дней он узнаёт, что Харальдссона купил рабовладелец из Неаполя, что исключает возможность их скорой встречи. Он остался один в незнакомом городе.       Клеменсу двенадцать. Его детство закончилось.

***

      Жестокое обращение, изматывающие тренировки и строгий режим к семнадцати годам превратили доброго и отзывчивого Ханнигана в бесчувственную машину для убийств.       Благодаря Гектору, он получил прекрасную подготовку в школе гладиаторов, выучил латинский и древнегреческий языки, а в шестнадцать впервые вышел на арену в качестве димахера*. Среднего роста и телосложения, в целом с виду безобидный, он с особой маниакальностью за пару минут прикончил какого-то тяжело вооружённого плечистого парня. Когда тело последнего с грохотом от доспехов упало на землю, Клеменс надрезал ему кожу на горле и, окунув в хлынувшую кровь пальцы, медленно провёл ими по светлым волосам, окрашивая несколько прядей в ярко-красный цвет. Затем он поднялся, ногой отодвинул труп противника от себя, окинул холодным взглядом замолкнувшую арену и молча ушёл. Толпа восторженно заревела.       «Необязательно было убивать его» — эта мысль слишком поздно посетила голову Ханнигана. Ничего уже не изменить.       С тех пор каждый его бой превращался в своеобразное представление, где он неторопливо и беспощадно загонял очередную жертву в угол, где либо убивал её, либо щадил, что было само по себе позором для поверженного. Постепенно зрители, жаждущие "хлеба и зрелищ", полюбили его и в народе даже стали называть Алым. Ничтожных людишек завораживало то, что он красит волосы кровью своих противников. Самые заядлые фанаты гладиаторских боёв даже стали делать ставки, когда на арене сражались два сильных воина, в числе которых часто был и сам Клеменс.       Новичок в этой сфере, за год он стал одним из лучших. Его вид страшил всех и вся. И его это вполне устраивало. Хозяин был им доволен, а потому условия содержания и в принципе жизни были вполне сносными. В свободное от "работы" время он был занят тем, что помогал Гектору обучать детей в школе гладиаторов. Друзьями за эти годы он, к счастью или к сожалению, не обзавёлся, но он в них особо и не нуждался, поэтому и не страдал из-за таких, по его мнению, мелочей. Да и какие могут быть друзья у гладиатора. Сегодня вы так называемые товарищи, а завтра этого товарища убивают на арене, и тебе приходится рыть могилу для его трупа. Конечно, у него были соотечественники и знакомые, но они пачками гибли каждую неделю. Ханнигану было, в общем-то, плевать. Единственным важным человеком для него остался Маттиас, с которым они виделись раз в два-три месяца, когда он приезжал со своим владельцем на очередной турнир в Колизей. Эти встречи и ещё очень немногие вещи были его смыслом существования, причиной, почему он не позволял себе умереть от дротика какого-нибудь сагиттария*.       Надо сказать, у него появились десятки поклонниц, происходивших как из прислуги, то есть рабов, так и из довольно знатных семей. Особенно он завораживал молоденьких шестнадцатилетних девушек, волнующихся за его жизнь больше, чем он сам. Ему это было, безусловно, приятно, но особого интереса он, впрочем, не выказывал ни одной из них. По опыту зная, что жизнь раба не настолько легка, чтобы обременять её ещё и тупиковыми в своей сущности отношениями, Ханниган предпочитал держаться на безопасном расстоянии от подобных ванильностей. Тем не менее, иногда ради забавы он всё же позволял себе улыбнуться или подмигнуть какой-нибудь хорошенькой брюнетке. Обычно он так делал, когда проходил мимо большой компании, чтобы тут же вызвать шумный спор по поводу того, какой счастливице посвящалось его мимолётное внимание. Похабная по своей природе, его натура таким образом тешила своё неугасающее самолюбие. Нет, Клеменс не зазнался и не стал самовлюблённым, ведь так он просто пытался почувствовать себя, в какой-то степени, более живым. Хотя бы на пару мгновений.       Всё, о чём он когда-либо мечтал на протяжении этих пяти лет, была свобода. Поэтому он и желал настолько сильно впечатлить Нерона*, чтобы тот разрешил ему жить как гражданину с собственной волей, своими решениями и телом, принадлежащим только ему и никому больше. Поэтому он так старался стать лучшим на арене. Он хотел быть достойным. Хотел, чтобы его называли по имени, а не этим ничего не значащим прозвищем. Он хотел быть человеком, а не его жалким подобием.

***

      — Сегодня ты выйдешь против Никона, — Гектор изучающе вглядывался в лицо Ханнигана, медленно осушая бокал с вином.       — Это обязательно? — парень скучающе взял со стола хозяина виноградину и закинул её себе в рот.       — Да, я поспорил с его владельцем на твою победу.       — Кто его владелец? Септимус? — на самом деле, ему было дико лень что-либо делать в такой солнечный майский день, но, похоже, выбором он был обделён.       — Верно. Он сказал, что Никон намного опытнее и искуснее тебя. Лично я был глубоко оскорблён этим заявлением, ведь мы оба прекрасно знаем, что это неправда. Так что я принял вызов. Ваш бой будет первым после обеда.       — В самую жару... — Клеменс прищурился, разглядывая через раскрытое окно хихикающих в саду девушек, — ты хорошо меня знаешь.       — Не заставляй меня жалеть о высокой ставке, — Гектор изобразил подобие улыбки.       Через несколько часов Ханниган был на арене. Люди со всех сторон громко скандировали его прозвище, а он лишь надменно поглядывал по сторонам, заранее выбирая, откуда лучше напасть. Из противоположного выхода появился тот самый Никон, оказавшийся, к удивлению парня, сагиттарием. Что ж, прекрасно. Это ему на руку.       Как только начался бой, Клеменс сразу же метнулся в ту сторону, откуда светило солнце. Расчёт был предельно простым: противнику будет плохо его видно из-за палящих в лицо лучей, что негативно скажется на его меткости. Видимо, он был достаточно хорошим стратегом, потому что всё сложилось именно так, как он того хотел. Пока противник целился в него одним из дротиков-копий, щурясь так сильно, что весь его лоб был испещрён глубокими морщинами, Ханниган применил один из своих излюбленных методов, а именно зигзагообразный скоростной бег. В ситуации с сагиттарием эта техника была максимально действенной и в большинстве случаев элементарно необходимой для выживания.       Приблизившись на относительно безопасное расстояние, он замер на пару секунд, позволяя Никону выполнить первый бросок. Промах, что, в принципе, очевидно. Снова немного отбежав, парень взглянул на "врага" с издевательской ухмылкой. Последовавшие за предыдущим с переодичностью приблизительно в полминуты второй и третий дротики также пролетели мимо, хотя последний и задел слегка левое предплечье Клеменса, пуская по руке тонкую струйку крови. Его это ни капли не смутило. Пусть почувствует вкус победы хотя бы на время. Спустя пару секунд Ханниган решил, что этого самого вкуса победы Никону будет достаточно, и, развратно облизнувшись, сорвался с места.       Всё больше разгоняясь, Клеменс по кривой нёсся в сторону своей новой жертвы. Серьёзные раны он наносить не хотел да и, по правде, ленился, а потому избрал самый лёгкий путь достижения цели. Подняв облако пыли и перекрыв таким образом обзор противнику, Ханниган обогнул его, ударил ногой по голени, и неожидавший такого сагиттарий подкосился и упал. Во время падения последнего Клеменс вовремя прошёлся гладиусом* по пальцам его левой руки, и тот выронил щит, который тут же был отброшен подальше. Ханниган незамедлительно наступил ногой на грудь Никона, приставил к его горлу меч (на всякий случай) и вопросительно обратил свой взор к ликовавшей публике. К счастью для поверженного, люди были благосклонны и подняли сжатые кулаки, что означало дарование жизни*. Клеменс нашёл в толпе Гектора и рядом с ним незнакомого мужчину, отдававшего ему мешочек с монетами. Должно быть, это и есть Септимус.       — Говорят, твоё имя значит "победа", — иронично улыбнулся красноволосый, подавая руку противнику и помогая тому вновь подняться на ноги.       — Говорят, ты красишь волосы кровью побеждённых тобой гладиаторов, — Никон саркастично прищурился.       — Так и есть, — серьёзно ответил Ханниган, направляясь в сторону выхода с арены.       — Тогда возьми и мою кровь тоже, я же проиграл.       — Когда я беру чью-то кровь, я отдаю дань уважения и памяти их жертве. Но ты ещё жив. Когда умрёшь, я возьму немного и у тебя.

***

      Через неделю жизнь Клеменса приобрела новые краски, а желание стать ещё сильнее многократно увеличилось, что произошло по причине предложения Гектора, от которого он просто не мог отказаться.       — Ханниган, у меня для тебя новость. В этом году Нерон устраивает очередные Гладиаторские Игры. Чемпион получит право стать свободным. Я могу разрешить тебе участвовать при условии, что если ты одержишь победу, то останешься помогать в моей школе, я буду платить тебе и выделю дом рядом со своим. Ты согласен?       — Ради свободы — всё что угодно.