Пролог.
1976 год. Аргентина. На чердак старого дома, впервые за многие годы, кто-то зашел. Молодая девушка, отмахиваясь от летающей в воздухе пыли, с коробкой книг в руках, прошлась вдоль ящиков со старыми вещами, что-то ища глазами. - Мам, а ты уверена, что это хорошее место для книг? – спросила она у кого-то внизу. - Выбросить их будет оскорблением, так как это подарки, – ответил женский голос. - Им место на помойке, дорогая, – с неким раздражением прозвучал мужской голос, обращающийся к женщине внизу, – Не понимаю ваши русские традиции не выбрасывать что-то, даже совершенно бесполезное, если это подарок. Это не книги, а сортирное чтиво, – закончил мужчина свою мысль, шумно вздохнув. Девушка на чердаке улыбалась, слушая разговор родителей в доме. Она поставила ношу на полку самого дальнего стеллажа, как вдруг конструкция пошатнулась, и откуда-то сверху на вошедшую свалилась алюминиевая коробка, с грохотом рухнув на пол и раскрывшись. Из нее вылетели листы бумаги. Видимо письма, и маленький потрепанный блокнот. Девушка подняла все выпавшее и с интересом стала это рассматривать. Листы, пожелтевшие от времени, и исписанные на немецком мелким аккуратным почерком, лежали вперемешку с вырезками из газет и документами. Дневник же был заполнен на русском языке. - Ольга, что это был за грохот? Ты упала? – послышался снова голос матери. - Нет, мам, все хорошо, я спускаюсь, – девушка убрала все обратно в коробку и спустилась с чердака, прихватив находку с собой.Дневник Шоне.
20 мая 1941 года. « Мама посоветовала мне вести дневник, чтобы я могла возвращаться в те или иные моменты моей жизни. Я решила прислушаться, и вот я здесь. Я буду писать только яркие моменты из своей жизни, чтобы не захламлять записи. Сегодня я, Андрей, Ася, Тимур и Зоя ходили на реку недалеко от деревни на рыбалку. Рыбачили только мальчики, а нам удочки не давали. Оставив их наедине с пустой рекой, мы, девочки, ушли в поле. Оно было усыпано цветами до самого горизонта, и мы стали плести венки, а затем пускать их по течению. Я плела венок только из васильков, и каково было мое удивление, когда мой венок зацепился за удочку Андрейки. Он выловил его, подошел ко мне, надел венок на мою голову, так что вода с цветов капала мне на плечи. Я думала, что Андрей, как всегда, начнет меня отчитывать за выходку, но он почему-то рассмеялся. Девочки стали дразниться песенкой про жениха и невесту, зная о нашей симпатии. Я готова сгореть со стыда. » 22 июня 1941 года. « Мы только-только вышли на каникулы, как вдруг нам объявляют, что началась война. В деревню пришел приказ об отправке всех мужчин и юношей призывного возраста на фронт. Мы очень напуганы, но наши мальчики уже рвутся зачем-то на фронт. Их не взяли из-за возраста. » 15 августа 1941 года. « Вышел указ о понижении возраста призывников. Андрей и Тимур сразу же записались в добровольцы, хотя мы уговаривали их этого не делать. Андрей обещал после войны жениться на мне! » 21 сентября 1941 года. « В деревне остались только женщины и дети. Мы работаем вместо мужчин. С фронта приходят письма, и даже смертники. От Андрея вестей нет. » 12 октября 1941 года. « Мы с девочками вступили в партизанский отряд. Надеюсь, скоро и мы сможем попасть на фронт, чтобы помогать стране! Временами мы слышим взрывы, а вот к звуку выстрелов мы привыкли быстро. От Андрея вестей все еще нет. » 4 января 1942 года. « Меня согласились перевести из партизан на фронт. Я так рада! Хотя для этого и пришлось поправить возраст в моем паспорте. Зоя пошла добровольцем медсестрой, Ася осталась в партизанском отряде. Мы получили весточку от Тимура. Он уже дослужился до младшего сержанта. Но даже Тимур не знает, что с Андреем, и где он. Взрывы становятся все ближе. » 17 марта 1942 года. « Я уже три месяца в армии в качестве помощницы. Фронт отличается от партизанства. Мне сложно привыкнуть видеть столько смерти, слышать крики умирающих и раненых, слышать взрывы, выстрелы. Каждый раз при виде самолета, или его звуке, у меня внутри все сжимается. А ведь мы даже не в центре военных действий! Кроме того, я впервые увидела немцев так близко. Иногда меня отправляют помочь в лазарет. Не понимаю, как Зоя может там не то что работать, но даже находиться в этом месте! Меня выворачивает от запаха крови. Бедная Зоя. Тимур получил ранение в руку, но все обошлось. Мы на разных частях фронта, но продолжаем переписку. Ася заслужила славу хорошей разведчицы. » 19 марта 1942 года. « Сегодня я услышала об Андрее! Оказывается, он каким-то образом стал пилотом, и при чем, как говорят бойцы, очень хорошим! Скоро мы с ним встретимся. Я в нетерпении. » 10 апреля 1942 года. « Я наконец-то встретилась с Андреем. Он сказал, что не писал, потому что не было времени. Не знаю, насколько это правда, но тем не менее, я очень рада, что встретила его снова. Он все еще говорит, что любит меня, и что обязательно женится. Когда же закончится война? » 2 августа 1942 года. « Нас перенаправили в новый штаб, который базируется около деревни в двадцати километрах от нас. Там же находится и аэродром, так что мы с Андреем какое-то время будем служить вместе. » 11 августа 1942 года. « Мы прибыли в деревню. Меня, Андрея и еще нескольких солдат разместили в одной избе, в которой нас приютила старушка и девушка с грудным ребенком. Впервые за последние несколько месяцев мне так спокойно. » 3 сентября 1942 года. « Сейчас раннее утро, около 4, и пока у меня есть время, я буду писать. Сегодня наступил второй день, как я, почему-то миновав фильтрационный лагерь, нахожусь в карцере уже немецкого концлагеря. Я не знаю, где он располагается. Возможно, я даже не в России. Я бы не попала сюда, будь немного умнее. Наш самолет ночью подбили во время посадки. Машина на огромной скорости врезалась в землю совсем рядом с домами. Пилот был мертв. Оставшееся в баке топливо загорелось, и пламя вскоре перешло на избы. Большая часть лагеря спала, и мы не сразу поняли, что произошло. Я выскочила из дома и стала помогать остальным. В одной из изб остался ребенок, о чем кричала его мать, силясь войти в огонь, но солдаты ее держали, уводя в безопасное место. Изба горела еще не вся, и я успела войти в нее, пока вход еще не был охвачен огнем, игнорируя приказ старшины не делать этого. Девочка стояла в углу, оцепенев от страха. Я взяла ее на руки и хотела выйти, но вдруг прямо передо мной упало несколько бревен. Начинал рушиться потолок. Вдруг я услышала голос. Та женщина разбила окно, чтобы мы могли спастись. Я передала ей девочку, и хотела вылезти сама, как вдруг передо мной рухнуло бревно, закрыв проход. Тут я увидела Андрея. Я кричала, просила его помочь. Нужно-то было всего одну балку убрать, и я бы вышла, но он просто посмотрел на меня, и убежал дальше. Скорее всего, он побежал за подмогой, он не мог меня бросить. Теряя сознание, я шагнула назад, как вдруг подо мной что-то треснуло, и я потеряла сознание. Как я поняла, очнувшись, подо мной треснули доски, закрывающие вход в погреб. Пожары прекратились. Я слышала шаги снаружи и голоса, и подумала, что это солдаты из нашего лагеря все потушили, и постепенно возвращаются к жизни. Но я ошиблась. Стоило мне вылезти из погреба, как меня встретило дуло пистолета промеж глаз и совершенно непонятная мне речь. По одежде я поняла, что это немец. Меня подняли и повели куда-то. Видимо, к их начальнику. Я мало что понимала и практически ничего не видела, так как все еще плохо себя чувствовала себя из-за дыма и падения. После меня втолкнули в грузовик, и куда-то повезли. В дороге я снова потеряла сознание. В себя меня заставил прийти сильный удар по щеке. Открыв глаза, я поняла, что нахожусь в какой-то комнате. Я сидела на стуле, передо мной стоял стол, за которым сидел мужчина в немецкой форме. Перед ним лежала бумага и перо. Позади меня стояло двое солдат. Видимо, охрана. Тот, что за столом, стал мне задавать вопросы на немецком, но так как я не знала языка, то я просто сидела, пытаясь жестами показать, что не понимаю. Так прошло несколько минут. Эсэсовец вздохнул, выругался. Затем он обратился к одному из солдат, и тот ушел, но вскоре вернулся, а вместе с ним пришел какой-то молодой офицер. Офицер стал говорить со мной на ломаном русском. Спросил имя, род войск, и вскоре начал полноценный допрос. Я поняла, что меня сюда привезли как военнопленную, с целью узнать что-то о советской армии. Спрашивали о количестве войск и их местоположении. Никогда не думала, что окажусь в подобной ситуации. В этот момент я понимала, что чем больше я молчу – тем больше злятся мои дознаватели. Но кроме того я знала, что я ни в коем случае не должна ни о чем рассказывать, и что мне необходимо продержаться хотя бы пару дней, чтобы информация перестала быть актуальной, если они не убьют меня раньше. » 4 сентября 1942 года. « Они злятся с каждым разом все сильнее. Их терпения хватило всего на пару дней. Они прекрасно понимают, почему я молчу, и решили получить от меня информацию силой. Мне разбили глаз. Его залило кровью, я это чувствую. » 5 сентября 1942 года. « Старший эсэсовец уже не присутствует на допросах. Осталась только я, да офицер. Молодчик почувствовал свободу и власть. Будет тяжело. Глаз все еще болит. » 6 сентября 1942 года. « Велел бить меня палками. 10 раз. Болит спина. Я все еще молчу. Им нравится надо мной издеваться. Я до сих пор в карцере. » 7 сентября 1942 года. « Пытаются понять, когда я сдамся, и где мой предел. Сегодня офицер схватил меня за волосы, и отрезал их. Затем велел положить руку на стол, и сжал большой палец каким-то приспособлением. Я терпела, но в какой-то момент из меня вырвался такой крик, что один из охранников отшатнулся в сторону. На мне все меньше живого места. » 19 октября 1942 года. « Ночью с 7 на 8 сентября меня подняли двое солдат, и куда-то повели под руки. Они втолкнули меня в незнакомую мне комнату, встав у дверей. Открыв здоровый глаз, я увидела офицера, ранее допрашивающего меня. Он что-то произнес, и солдаты ушли, смеясь. Я не понимала, что происходит, и зачем я тут, но заметив в комнате постель, ко мне пришло осознание того, что он хочет сделать. Схватив меня, он толкнул меня на кровать, и... (дальнейшие слова были закрашены). Я отвернулась в сторону двери. Тело дрожало и болело. Офицер душил меня крестом, который висит у немцев на воротнике. След от этого болел больше всего. Еще никогда мне не было так страшно. Я боялась даже плакать, чтобы не привлечь этим его внимание. Я сжалась на краю. Он курил у окна, и что-то привлекло его внимание. Он куда-то позвонил, затем взял оружие, снова подошел к окну, и выстрелил. Я вздрогнула, он обернулся, и спросил, улыбаясь: «Страшно?». Было еще какое-то слово, но я не разобрала. Я думала, что меня вернут в камеру, но этого не произошло. Я старалась как можно быстрее уснуть, но вздрагивала от каждого звука. Мне все мерещилось, что он взводит курок, и вот-вот пристрелит меня. » Из воспоминаний адъютанта коменданта концлагеря *** , Вильгельма Рауха: « ...Она лежала ко мне спиной, и я видел следы, оставленные палкой. Кроваво-фиолетовые полосы выглядели пугающе. Я до этого видел и ранения, и оторванные конечности, но почему-то меня напугали именно эти отметины. Она спала, но когда я дотронулся до одного из пятен, она так вздрогнула, что вместе с ней задрожала и кровать... » 28 октября 1942 года. « Поняв, что от меня ничего не добиться, 20 октября меня перевели к остальным заключенным. Писать буду всю ночь, пока есть возможность. Сейчас мой глаз почти зажил, а вот палец все еще болит. Отобрали военную форму, всучив какую-то тряпку, названную платьем, и косынку. На одежду прицепили красный перевернутый треугольник с буквами «SU». Нанесен на левую сторону груди, рядом с номером, и на левый рукав. Хорошо, что оставили солдатские сапоги. Эти нашивки называют «винкелем», и при помощи них охранники определяют, кто перед ними. От женщины, Аньки, я узнала, что красные винкеля с буквами, как у меня – у военнопленных русских, красные перевёрнутые – у шпионов, дезертиров, пленных, у евреев – звезда Давида. На некоторых винкелях тоже были буквы, определяющие национальность. » 1 ноября 1942 года. « Заключенных здесь вообще мало. Видимо, лагерь основан сравнительно недавно. Настолько недавно, что заключенные все еще его достраивают. Строят, в основном, бараки, в которых и живут. Спят на тесных нарах, установленных аж в три ряда от пола до потолка. Бараки отапливаются двумя печками, но этого мало. Зимой, если дотянем, будет очень холодно. Паек состоит из хлеба, похлебки или каши. На вкус отвратительны, но с голоду и не такое съешь. Кормят два раза в день. С моего тела не сходят синяки. Надзиратели бьют по поводу и без. » 6 ноября 1942 года. « Смерть тут – дело обычное, но сегодня я стала свидетельницей необычного случая. Нескольких заключенных, приговоренных к расстрелу, поставили к стенке. По команде солдаты взвели оружие. Но один солдат не пошевелил и рукой. Комендант подошел к нему, стал что-то говорить, видимо, отчитывать рядового. Рядовой что-то ответил, что не на шутку разозлило коменданта. Он отобрал у рядового винтовку, и выстрелил в одного из заключенных, затем толкнул рядового на землю, и велел встать на место только что убитого заключенного. Вот что становится с противниками режима. » 9 ноября 1942 года. « В каждом бараке есть старосты, капо. Они работают на немцев. Как по мне – обычные стукачи. Меня, чаще всего, отправляют на сортировку вещей, либо как прислугу, в столовые, либо уборщицей. Мыть казармы и квартиры. В столовую отправляют тех, что посмазливее. Иногда мне удается что-то стащить с тарелок. Немцы любят выпить по вечерам, а как только выпьют – начинают приставать, так что нередко девушки из служанок становятся проститутками. На меня они смотрят косо. Их будто что-то останавливает. Девушка с кухни оказалась медсестрой, это не может не радовать, так как лагерные врачи не лечат, а только убивают. » Из воспоминаний офицера СС, члена охранного отряда концлагеря ***: «...Вильгельм всегда называл эту русскую военнопленную «schöne», и вскоре ее стали называть так все, отбросив значение этого слова, и употребляя его как имя собственное. Раух явно ей симпатизировал, что стало благодатной почвой для шуток с нашей стороны. Он запретил нам спать с Шоне, так что нам оставалось только смотреть и облизываться...» 10 ноября 1942 года. « Лагерь полностью обнесен высоким забором, через который пропущен ток. Через каждые 70 шагов стоят вышки с наблюдателями, вооруженными винтовками. За колючей проволокой – нейтральная зона. Часовые меняются каждые 3 часа. На воротах с башней установлен прожектор. Там еще один пост охраны и площадка. Сразу за воротами – аппельплац, где дважды в день проходит перекличка. От аппеля расходятся дорожки к баракам, лазарету и хозяйственным помещениям. Также на перекличке иногда объявляют, кто что будет делать. В основном, все работают на стройке. Женщин иногда отправляют сортировать личные вещи, отобранные у заключенных, либо же прислуживать в столовых эсэсовцев. Низшие эсэсовцы, рядовые, живут в казармах. Управление и администрация – в небольших квартирах. » 11 ноября 1942 года. « Мне приснился очень странный сон, будто я снова в том карцере, стою на коленях, лицом к окну, в белой рубахе, словно молясь. Вдруг, позади открывается дверь, и входит адъютант. Он достает кинжал, и перерезает мне горло. На этом моменте я проснулась. Надеюсь, это не знак близкой смерти. » 13 ноября 1942 года. « Самый главный в лагере – комендант, и его два адъютанта. За нами следят три «лагерфюрера». Работают посменно. В подчинении у «лагерфюреров» находятся «раппортфюреры». Они осуществляют связь между верхушкой и нами. Ниже – «блокфюреры», управлявшие бараками. Они могут появляться в бараках в любой момент дня и ночи, выбирать узников и наказывать их по собственному усмотрению. Ниже «блокфюреров» находятся «командофюреры» – эсэсовцы, отвечающие за рабочие команды. » Из записей Вильгельма Рауха: « ...C началом войны мне очень редко снятся сны. А если и снятся, то очень короткие и тусклые. Но этот сон я запомню на всю жизнь. Мне снилось, будто я очнулся в траве посреди молодого березняка. Все было залито солнцем, пели птицы. Я ходил среди молодых деревьев, и вдруг услышал смех. Недалеко от меня бегали девушки. Некоторые из них были одеты в национальный немецкий костюм, остальные – в славянский. Они веселились, все вместе. Затем я видел семейство оленей. Где-то поодаль ржала лошадь. Но вдруг солнце исчезло, в небе пролетело несколько самолетов, а я упал в окоп. Все, что я видел пару мгновений назад исчезло, и вместо молодого березняка я видел из окопа лишь поле боя. Спиной ко мне стоял солдат. Я развернул его на себя, но вместо живого человека, на меня смотрел полуразложившийся труп. В испуге выскочив из окопа, я наткнулся на изуродованные тела тех девушек. Я схватился было за оружие, но кобуры на мне не оказалось. Вокруг все гремело и рушилось. Мимо меня проскакали олени, но через мгновение они уже лежали замертво. Раздалось лошадиное ржание. Я обернулся на звук. Прямо на меня неслась сама смерть, уже замахнувшись, чтобы разрубить меня. Затем я услышал голос с другой стороны. Это была другая лошадь. Светлая, а верхом на ней – Шоне, в той военной одежде, в какой ее доставили. Она протягивала руку, и звала меня. Я ринулся к ней навстречу, уже практически чувствуя затылком холодное дыхание смерти, и вот я протягиваю руку… И просыпаюсь, вытянув руку и наяву... » 15 ноября 1942 года. « Мне противно об этом писать, но адъютант часто вызывает меня к себе, чтобы якобы убрать что-то, но на самом деле мне приходится с ним спать. Я смирилась с ролью фашистской игрушки, ведь пока ему интересно – я жива. » 30 ноября 1942 года. « Из разговоров офицеров я начинаю понимать, кто есть кто. Того, что бегло говорит по-нашему, зовут Вильгельм Раух. Когда я убираю в его квартире, он пытается со мной заговорить. Иногда предлагает еду, что мне кажется странным. Я начинаю понимать некоторые немецкие фразы. Я частично понимаю, о чем меж собой говорят офицеры. Анька немного учит меня языку. » 5 декабря 1942 года. « Приход зимы все ощутимее, с каждым днем становится все холоднее. Все больше людей начинает болеть, и все больше – умирать. Еды все меньше, а новые поставки совершать все сложнее. » 20 января 1943 года. « На зимние праздники комендант с одним адъютантом уехали. За главного поставили адъютанта Рауха. Ночью 31 декабря я и еще несколько человек, решив воспользоваться тем, что весь охранный состав смертельно пьян и празднует новый год, во время отсутствия начальства, устроили побег. Недавно во время работ мы обнаружили слепую зону забора, а из-за сильнейших ураганов в лагере пропало электричество. Этой ночью так же была сильная вьюга. Мы не могли упустить свой единственный шанс и решились. Все шло отлично, пока нас не заметили, и не открыли огонь. Мы побежали. Меня ранило в ногу, но я не останавливалась до тех пор, пока не рухнула без сил в снег. Лучше бы я тогда замерзла насмерть... » Из писем офицера СС, члена охранного отряда: « ...Мы сидели на посту и пили. Прожектора работали от запасного источника тока, которого хватало только на них. В какой-то момент я хотел отойти по нужде, но встав с пола, заметил, что прожектор выключился. Каково было мое удивление, когда я включил его, и в луче света увидел следы на снегу. Проведя прожектором дальше, я мельком заметил среди деревьев пробегающие тени. Я тут же поднял тревогу. Мы все моментально протрезвели. За беглецами были отправлены люди. Я еще долго слышал выстрелы... » 23 января 1943 года. « Мне сложно писать о событиях той ночи. Меня и еще двоих заключенных вернули в лагерь. Остальные 5 смогли сбежать. Меня отправили в лазарет. Повреждение оказалось несерьезным, так что после перевязки меня отправили в барак, к остальным. На следующее утро после переклички нас не отправили на работы, как обычно, а оставили на месте. Весь наш барак отделили от остальных, и поставили к стене. Всех расстреляли. Всех, кроме меня. Среди убитых была и Анька... Никогда себя не прощу. » Из писем члена охранного отряда концлагеря ***: « ...В качестве урока и примера остальным заключенным, весь барак №3 был расстрелян. Весь, кроме зачинщицы, Шоне. Вильгельм объяснил это тем, что это должно стать уроком и ей, и остальным, но я предполагаю, что ему просто приглянулась это русская шавка с немецким именем. Возможно, оно правильно, что мы зовем ее Шоне, а не Инга, иначе можно было бы подумать, что она одна из нас... » 24 января 1943 года. « После исполнения приговора, мне на спину нанесли мишень. Мое положение опаснее некуда. Пусть это будет моим наказанием за смерть Ани. Той ночью, лежа в снегу, а потом в лазарете, я впервые за долгое время вспомнила о родителях и ребятах. Мне стыдно, что я вспомнила о них только сейчас... Интересно, как они, живы ли? » Из журнала штатного врача концлагеря ***: « ...Я закончил процедуру и вышел на улицу, как раз во время расстрела. Заключенная Гусарова, которую все зовут Шоне, вела себя достаточно спокойно, но за ней было интересно наблюдать. Она поджимала дрожащие губы, а ее глаза бегали. Она не смотрела на приговоренных. Она думала. Причем очень активно, хочу отметить. Когда все закончилось, она отвернулась, и уже никто не мог заставить ее смотреть на тела. Рядовой Миллер толкнул ее прямо к трупам. Она упала ничком, и что-то сжала в руке. Об этом стоит доложить... » 25 января 1943 года. « После расстрела я сняла с тела Аньки ее деревянный крестик, который она сама вырезала находясь уже в лагере. Он висел на шнурке, который она взяла во время работы на сортировке. Я привесила к нему на шнурок звезду с моей пилотки. Осколки прошлого приходят ко мне во снах. 2 января меня привели к Рауху. Кто-то доложил, что я что-то стащила с тел. Он отобрал шнурок, и выбросил звезду, но оставил крестик, сказав по-русски: «Тут нет твоего вождя, но есть Бог», и отпустил меня. » Из воспоминаний Вильгельма Рауха: « ...она что-то сжимала в руке. Приказу показать, что это, она не повиновалась. Тогда мне пришлось схватить ее руку и поднести к пламени свечи. Она упиралась, но затем вскрикнула и разжала ладонь. Что-то мелкое упало на пол, и я отпустил ее руку. Шоне бросилась к упавшему предмету, и обязательно схватила бы его, если бы я не наступил ей на пальцы, и не поднял вещицу раньше. Это оказался деревянный крестик, на шнурке которого была закреплена красная звезда. Я снял ее и выбросил, а крестик повесил Шоне на шею. Заключенным нужна вера во что-то... » 1 февраля 1943 года. « С момента попытки побега прошло два месяца. Меня переселили в соседний блок, а в тот, где я жила раньше, стали селить новых узников. Мне постоянно страшно, что меня убьют, ведь мишень на моей спине дает наблюдателям полное право меня пристрелить в любой момент. Остальные заключенные относятся ко мне с презрением. Среди застреленных были их друзья, родственники, так что я понимаю их неприязнь ко мне. В середине января вернулся комендант. На сортировку вещей меня больше не отправляют. Чаще всего стали ставить уборщицей. Адъютант Раух часто стал у меня спрашивать, как по-русски будет звучать то или иное слово, фраза. Я же, в свою очередь, узнаю от него новые фразы на немецком. Ани больше нет, так что даже эти короткие разговоры с Раухом могут мне помочь. » 13 марта 1943 года. « Прошло достаточно времени с расстрела, но ненависть ко мне только растет. Чем хуже обстоят дела у заключенных – тем хуже они ко мне относятся. Они словно обезумели. Сократились поставки еды в наш лагерь. Они винят в этом меня. Считают, что так нас наказывают немцы за неповиновение. Они бы меня убили, если бы не адъютант. Однажды заключенные пошли на меня, окружая, и оттесняя все ближе к колючей проволоке, но вдруг я почувствовала чью-то руку на своей спине, затем последовал выстрел, и один из узников упал. Остальные замерли. Я даже не заметила, как этот эсэсовец подошел. Раух вывел меня с рабочей площадки и отправил в столовые, под предлогом того, что там не хватает рабочих рук. » Из записей коменданта концлагеря ***: «...Со временем я заметил, что солдаты хорошо относятся к заключенной, которую мы подобрали в сгоревшей деревне. Особенно Вильгельм. Она явно ему симпатична. За такое ему положено наказание, но его можно понять, он очень молод. Я буду закрывать на это глаза, пока он скрывает это, или старается скрыть, но если произойдет так, что я поймаю его с поличным, то мне придется принять меры...» 18 марта 1943 года. « Я практически полностью изолирована от остальных заключенных. Работаю только в столовой, либо убираю казармы и офицерские комнаты. Я меньше контактирую с заключенными, но все еще нахожусь в состоянии постоянного страха. Особенно среди пьяных офицеров. Кто знает, когда им взбредет в голову выстрелить в мишень на моей спине? Я уже не помню, когда в последний раз спала, а не просто сидела с закрытыми глазами. » Из журнала Вильгельма Рауха: « ...Шоне думает, что я не замечаю, как она таскает еду, когда убирает в моей комнате. ( Она не знает, что я специально ставлю пищу для нее). Она угасает с каждым днем... » 20 марта 1943 года. « Заключенные забирают у меня еду. Я не сопротивляюсь. Я это заслужила. Мне все хуже. Нет сил даже писать. » Из записей члена охранного отряда концлагеря ***: « ...Мы все чаще видим Шоне в столовых и казармах. После прибытия к нам она резко похудела. Настолько, что это стало заметно. Сейчас она как будто уменьшается с каждым днем. Обидно будет потерять такую служанку... » Из записей Вильгельма Рауха: « ...В последний раз, когда я вызвал Шоне к себе, она еле стояла на ногах. Мне пришлось напоить ее шнапсом, чтобы она заговорила. Мне удалось узнать о ее жизни до того, как она попала сюда. Она меня не боялась, и просто говорила, будто я не «фашист», как они нас называют, а обычный человек. Я много раз видел ее спящую, но всегда со спины. В этот раз она уснула прямо за столом, так что я впервые увидел ее спящее лицо. Никогда не думал, что скажу это, но я хочу ей помочь... » 24 марта 1943 года. « Я не знаю, сколько еще продержусь. Надеюсь, мои записи не будут уничтожены и помогут кому-то. Возможно, это последнее, что я пишу. » Из письма Вильгельма Рауха другу: « ...я знаю, Вы сможете мне помочь. Я прошу не за себя. Через две недели я буду близ Мюнхена, в Розенхайме, у своей тетки. Вы ее знаете. О документах я позабочусь... » 28 марта 1943 года. « Адъютант снова вызвал меня к себе. Он был так же серьезен, как во время допроса, что меня не на шутку напугало. Поставил меня перед выбором. Если я соглашусь, то предам свою страну, своих друзей, родственников. А если откажусь — умру... » 29 марта 1943 года. « Я дала согласие. Когда-то Раух сказал мне, что тут нет моего вождя, но есть Бог. И возможно, этот шанс на выживание послан мне именно Богом. » 12 мая 1943 года. « Адъютант вывез меня в Германию. У меня поддельный паспорт на имя Инга Герц. Я уже отвыкла от своего имени. Привыкла, что меня зовут «Шоне». Он обеспечил мне помощь доктора. (Среди немцев есть противники режима, которые согласны помочь.) Я все еще плохо знаю язык, и потому Раух занялся моим обучением. Русский он выучил явно лучше, чем я — немецкий. » 13 мая 1943 года. « До сих пор я не знала, что значит «Шоне». Сегодня Вильгельм объяснил мне, что это значит «красавица». Почти два года все звали меня красавицей, а я не знала. Очень глупая ситуация. Раух узнал, что я веду дневник. Я испугалась, что он будет зол, и выбросит его, или захочет прочесть, но он просто молча дал мне три карандаша, чтобы я могла писать дальше. » 14 марта 1943 года. « Мы живем у тети Рауха, Эммы, и его бабушки, Хельги. Они оказались очень хорошими женщинами. Я боялась их реакции на то, что я русская, но оказалось, что им абсолютно все равно на мою национальность. Я помогаю им по дому. Мне сложно вернуться в сравнительно мирную обстановку, но я стараюсь, как могу. » 15 марта 1943 года. « Через несколько дней после приезда в Германию, меня с Вильгельмом обвенчал в церкви священник, его друг, несмотря на то, что членам СС запрещено венчаться в церкви. Вильгельм, видимо, все продумал заранее, так что теперь я Инга Раух, жена офицера СС. На родине это будет звучать, как приговор, но иного шанса выжить у меня не было. » Из журнала Вильгельма Рауха: « ...Инга быстро поправилась, расцвела. Это не может не радовать. Тетя и бабушка души в ней не чаят. По нашему приезде они долго хлопотали над Шоне, охали, ворчали на меня. Закупили на нее одежду. Им доставляет удовольствие наряжать Ингу. Она быстро учит язык, и с каждым днем все больше ко мне привыкает, хотя все равно немного скована. Сложнее всего было приучить ее звать меня по имени...» 18 апреля 1943 года. « И в немецком, и в родном паспорте у меня был изменен возраст, так что по документам я на год старше, чем на самом деле. Сегодня мне исполнилось 18. Это первый раз за войну, когда я праздновала свой день рождения. Мы с Эммой и Хельгой вместе пекли торт по этому случаю. Они учат меня готовить национальные блюда. Я начала поиски ребят и родственников через Вильгельма. » Запись Вильгельма Рауха в дневнике Инги: « С Днем Рождения! Я очень сожалею за то, что было в лагере, и прошу твоего прощения. » (на немецком) 3 мая 1943 года. « В нашем доме часто бывают сослуживцы Вильгельма. Они не знают, кто я. Я не говорю с ними. Я боюсь, что по акценту они могут понять, что я не немка. Я вообще стараюсь уйти, когда они в нашем доме, и не выходить до их ухода. » Из воспоминаний Вильгельма Рауха: « ...по дому разливался громкий смех. Я очень удивился, узнав, что это Инга. Я никогда до этого не слышал, как она смеется. Она говорила с бабушкой Хельгой. Я подслушал их разговор. Старая ведьма рассказывала, как это делают многие женщины в ее возрасте, о моем детстве, и о моем детском прозвище «Гиги». Испанский стыд... » 5 июня 1943 года. « В Германии лучше, чем в лагере, конечно, но ситуация накаляется в связи с кризисом в стране и общей мобилизацией населения. Всех мужчин и женщин с 16 до 65 лет призывают служить в вермахте. В семье боятся, что меня могут найти и призвать. » 29 июня 1943 года. « Вильгельм решает вернуться в лагерь, и упрятать меня у друзей. У них летний домик недалеко от лагеря, откуда он меня вывез, чтобы иметь возможность и служить, и навещать меня, не мозоля глаза коменданту. » 8 июля 1943 года. « Друзья Гиги тепло приняли нас. Они знают мою историю. Уилл вернулся на службу адъютанта, и редко приезжает, но часто присылает письма и записки. Оно и к лучшему. Я живу с семейством Мейер и их детьми. Фрау Лина (так положено говорить в Германии) очень добра ко мне. Она с мужем и детьми живет тут уже год, в полном уединении среди лесов, так что ей приятно в кои-то веки поговорить с женщиной. (ведь ее окружают только мужчины в лице мужа и двух сыновей). » Из писем Вильгельма Рауха к Инге: « ...в лагерных журналах ты числишься как умершая. Комендант ничего против не имеет, а вот мой надоедливый коллега-адъютант что-то заподозрил. Если он куда-то об этом доложит – я сам его пристрелю. Но если этого не сделаю я – это обязательно сделает кто-то другой, уж больно он надоедлив. Через пару дней постараюсь приехать. С нетерпением жду нашей встречи... » <i>16 августа 1943 года. « С июля месяца дом Мейеров стал практически курортом для немецких военных. К сожалению, мои контакты с ними неизбежны. Они думают, что я просто с далекой провинции Германии, поэтому у меня такой акцент. Бывает такое, что люди с севера Германии не понимают людей с юга страны, хотя говорят на одном языке. Их наивность не может не радовать, но мне все же тревожно. Мне впервые хочется, чтобы Уилл был где-то рядом. Я чувствую, что он моя единственная защита. »</i> Из писем Вильгельма Рауха тете: « ...вчера вечером я приехал к Мейерам, и застал Ингу за чтением одного из моих последних писем. Она подняла на меня глаза, и сказала по-русски: «А, вот и ты, Вильмошка». Так мое имя еще не коверкали, но эти слова звучали так по-домашнему тепло, что мне показалось, будто я не посреди леса в разгар войны, а в нашем доме в Розенхайме... » 21 октября 1943 года. « К нам прислали одного из заключенных в качестве слуги. Он узнал меня и закричал по-русски: «Что, хорошо устроилась, фашистская подстилка?». Его слова поняла только я и Гиги. Вильгельму пришлось его "убрать". Даже сейчас из-за меня гибнут люди. Анька, прости меня. » 26 декабря 1943 года. « По католической традиции ночь с 24 на 25 декабря – это рождество, поэтому мы украсили дом, насколько это было возможно, поставили ель. По сути, тот же самый русский новый год. Фрау Лина подарила мне плитку шоколада. Я сначала забеспокоилась, слыша о разработках шоколада с каким-то веществом для армии, но Вильгельм заверил меня, что это обычный шоколад. До этого я пробовала настоящий шоколад лишь однажды. Я рада, но мне обидно, что я ничем не могу отплатить Лине. » Из письма Вильгельма Рауха домой: « ...она почти расплакалась, получив подарок от Лины. Это было весьма забавно. Инга так же передает вам поздравления с Рождеством. Приехать, к сожалению, не сможем... » 28 января 1944 года. « Новый год прошел шумно и весело. От алкоголя меня клонило в сон, так что я уснула в числе первых. Наутро Уилл рассказывал, что я сквозь сон ввиду общей нетрезвости называла его «Гиги». (Сделать эту запись меня заставил Раух, имейте в виду те, кто прочтут этот дневник). » 15 февраля 1944 года. « Обидно, но мои поиски родных и друзей до сих пор не увенчались успехом. Прошло около трех лет, и я чувствую, что моя связь с ними все слабее. Я уже даже не знаю, люблю ли я Андрея. Я замужем, и меня не должны посещать подобные вопросы, но то чувство было настолько сильным, что его отголоски посещают меня до сих пор. » 18 апреля 1944 года. « Мне уже 19 лет. Как быстро летит время, ведь вроде не так давно был 41 год, мне 16 лет, я в родной деревне. Воспоминания так и нахлынули. » 1 июня 1944 года. « Русская армия начала активное сопротивление, и Вильгельм этим очень обеспокоен. Раздражителен, молчалив. Мы и так не очень близки, а в такие моменты я предпочитаю вообще не подходить к нему. » Из писем Вильгельма Рауха: « ...я не знаю, что делать в случае входа советских войск в Германию. Инга сразу перебежит к красным – в этом сомнений нет. Ее ничего не держит около меня. Она меня не любит, и все это для нее лишь повод выжить. Я это понимаю и покорно принимаю как должное, пока она позволяет мне ее любить... » 10 августа 1944 года. « Ситуация накаляется не только на фронтах, но и между мной и Вильгельмом. Дальше друг от друга, чем сейчас, мы были только во время допроса. Такими темпами он скоро вернет меня обратно в лагерь, а то и хуже – «уберет» меня, как того присланного заключенного-слугу. Надо что-то делать, иначе мои шансы на гибель возрастут в разы. » Из личного дневника Фрау Лины Мейер: « ...эта пара забавляла меня с самого первого дня встречи. Инга не похожа на немецких женщин, но в этом частично есть ее прелесть. Например сегодня она сделала то, что мне пришло бы в голову сделать разве что с маленьким сыном или внуком. Она о чем-то спорила или ругалась с супругом. ( А Вильгельм крайне раздражителен в последнее время). И стоило Рауху замолчать и сесть, как она подошла к нему, и обняла, прижав его голову к своей груди. Конфликт на этом был исчерпан. Возможно, стоит взять этот жест на вооружение... » 18 октября 1944 года. « Герр Мейер по утрам часто слушает радио, и сегодня объявили, что войска СССР с боями вступили на территорию Восточной Пруссии. Позже Неммерсдорф был взят Красной Армией. Такие новости не могут не радовать. Я все еще чувствую связь с родиной, хотя и являюсь предателем. » 5 ноября 1944 года. « Только сейчас я узнала, что у Уилла сегодня день рождения. Мне сказала об этом Фрау Лина, а Уилл и сам забыл из-за постоянной тревоги. Мы мало интересуемся друг другом, честно говоря. Просто живем. Ему уже 22, то есть в день нашей встречи ему было 19, хотя выглядит он старше своих лет. Видимо, война не щадит даже немцев. » Из записей Вильгельма Рауха: « ...войска красных все ближе. Если они поймают Ингу в статусе моей супруги – убьют ее. Я не вижу иного выхода, кроме того, что я сделаю. Меня ждет расстрел, но у Инги и всех заключенных появится шанс выжить. Это будет моей расплатой за все содеянное... » 27 марта 1945 года. « В какой-то день Уилл завел меня в комнату, и закрыл дверь, так что мы остались один-на-один. Его лицо приняло серьезный вид, как в те моменты, когда ему необходимо сказать что-то очень важное, но в отличие от предыдущих разов, его голос дрожал. Он ничего не предлагал. Он просто поставил меня перед фактом, что я должна буду вернуться к своим, к русским. Так мы и поступили. С собой Раух дал мне письмо, написанное им лично, в котором говорилось, что он, на правах адъютанта коменданта и его главного заместителя, сдает концлагерь *** советской армии, и освобождает всех заключенных. Через два дня после моего освобождения я наткнулась на своих. Мое сердце сжималось от радости. Я сразу же передала письмо командиру отряда. Мне сначала не поверили, но затем отправили показать дорогу, на разведку, так сказать. Со мной было отправлено три солдата. Всю дорогу я шла под прицелами оружий. Увидев, что в лагере настоящий хаос, они мне поверили. Я наконец-то слышала русскую речь, видела русские лица. Я сразу разослала весточку о себе родным и ребятам, надеясь найти их живыми. Но как только я привыкла с этому всему, и с моих глаз спала пелена радости, я вспомнила об Вильгельме. Все, что происходило в лагере и в Германии казалось сном, или чем-то таким далеким, давно прошедшим. Кажется, будто мои чувства к Андрею воспылали с новой силой, заглушив все, что у меня было с Уиллом. (Если это можно таковым назвать) Было принято решение провести операцию по захвату концлагеря, раз он сам сдается. » Из журнала Вильгельма Рауха: « ...как я и думал, меня приговорили к расстрелу. Не буду вдаваться в подробности. Лагерь охватил хаос. Заключенные, узнав о своем скором освобождении, подняли восстание. И учитывая то, что их больше, чем охраны, восстания были бы весьма успешны, будь у них оружие. Пока что удается их сдерживать, но мне нет до этого дела. Я разжалован, и совсем один. Теперь я сижу в том же карцере, где некогда сидела Инга, и жду своей смерти. Комендант разочаровался во мне, и оно не удивительно. Завтра меня не станет... » 4 апреля 1945 года. « Лагерь был успешно захвачен, а узники наконец-то освобождены. Весь персонал был ликвидирован. Кроме Вильгельма. Мы подоспели в тот момент, когда на него уже были наведены винтовки для расстрела. Он взят как пленный. Я с ним не виделась. » Из воспоминаний Вильгельма Рауха: « ...момент наступления красных повторил сюжет моего давнего сна. Я был почти мертв, словно тот всадник меня догнал, но тут началась атака, и появилась Инга, протягивающая мне пистолет, благодаря которому я спасся. Я уже не знаю, кто я. Я предал своих, я стрелял в своих, я сдал их врагу, но в то же время и для русских я враг. Сейчас я пленный. Инга ни разу меня не навестила. Возможно, это и правильно. Я все еще чувствую, что люблю ее, и все еще безответно. Хотя чего я мог еще ждать... » 20 апреля 1945 года. « Советские войска вошли в Берлин 16 апреля, и наш отряд вместе с ними. Меня поставили сопровождающей к Рауху. Во время перевода пленного в другое место, я увидела Андрея. Я окликнула его, но вместо радости встречи он направил на меня оружие и выстрелил. Если бы Вильгельм не закрыл меня собой, я бы погибла. Но почему Андрей выстрелил? Неужели он знает, что я предательница? Слишком много вопросов и слишком мало ответов. Рауха отправили в госпиталь. Жить будет. » 9 мая 1945 года. « Война закончена, Германия пала! Ура! » Из воспоминаний Вильгельма Рауха: « ...я успел среагировать и закрыть Ингу собой. Пуля вошла в плечо. Если бы не я, эта пуля вошла бы Инге в голову. В плену я значительно ослаб, и потому после выстрела осел на землю. Инга вскрикнула, зажала мою рану, и позвала врачей. На всю жизнь запомню ее испуганный взгляд. Когда меня разжаловали, у меня забрали мою форму, и я сменил военное одеяние на гражданскую одежду. Но у меня осталась кокарда орла с фуражки. В тот момент я стал понимать Ингу, хранящую звезду с пилотки в лагере. Однажды она пришла ко мне, села рядом, и заметив в моих руках орла, повторила мои слова, сказанные ей когда-то, разве что с некоторыми изменениями: «Твоего фюрера больше нет, но с тобой навсегда останется Бог». Сказав это, она забрала кокарду, и сняв с себя деревянный крестик, надела его на меня, после впервые поцеловав, и вышла... » 12 мая 1945 года. « Сегодня я снова навещала Уилла в госпитале, и вдруг встретилась с Андреем. Он отозвал меня в сторону. Оказывается, он знает мою историю. Якобы, один из тех, что смог выжить во время побега, организованного мной, рассказал о том, как я спала со всем лагерем, чтобы выжить. Так же Андрей хотел узнать, почему я навещаю «этого фрица», и сказал, что он согласен избавить меня от позора, если я пойду с ним. Я разозлилась и прогнала его. » Из воспоминаний Андрея Гуляева: « ...она покраснела от злости и закричала: «Почему я с ним?! А кто со мной был все это время?! Ты?! Нет! Он! И я буду с ним всегда!»... » 14 мая 1945 года. « Я нашла ребят. Мои весточки ушли в пустоту. Тимур погиб на фронте в 1944. Асю расстреляли еще в 1942 году. Зоя скончалась от болезни зимой 1943. Родителей не нашли. Возможно, они мертвы. Возможно, сменили имена. Возможно, они найдутся, но, скорее всего, они нашли вечный покой, как и ребята.» 16 мая 1945 года. « Многие немцы бежали из страны. В Южной Америке и Аргентине есть те, кто еще поддерживают гитлеровский режим, и я предложила Уиллу сделать то же самое. Бежать. В свое время он помог мне. Сейчас настала моя очередь. Я его супруга, и я его никогда не оставлю, а после смерти ребят, мамы, папы и других меня больше ничего в этой стране не держит. Меня держал только Андрей, но после разговора с ним я поняла, что мне с ним не по пути. Мне стыдно перед Уиллом, что я игнорировала его чувства все это время. » 3 октября 1946 года. « 1 ноября закончился Нюрнбергский процесс. Мы уже около года живем в Аргентине. Нам помогли бежать друзья Гиги. Мы живем в небольшом домике у моря. Люди тут очень приятные. Я снова столкнулась с необходимостью учить язык. Гиги в этом плане легче – он настоящий полиглот. Тетя и бабушка Гиги живы, мы ведем с ними активную переписку. » 16 мая 1950 года. « Очень символично, но 9 мая родилась наша дочь – Ольга. Гиги оказался хорошим отцом. Оле всего неделя, но Гиги не отходит от нее ни на шаг. Когда ее вынесли после рождения к новоиспеченному отцу – он расплакался. Кто бы мог знать, что так будет. » 30 мая 1956 года. « Мы можем жить спокойно. Преследования немцев практически прекратились. Не думаю, что мы когда-то вернемся в Германию, и тем более, в СССР. Да и нет желания. Наши жизни наконец вне опасности, у нас растет прекрасная дочь (Оле уже 4 года), большего желать мы не смеем. »Эпилог.
На этом дневник закончился. Глаза Ольги покраснели от долгого чтения. В ее голове кружились целые стаи мыслей, но из этого потока ее вырвал голос матери: - Оля, почему ты не откликаешься? – женщина подошла к дочери, – И все же нашла, чертовка, а! – она рассмеялась, – Ну, каковы мы, а, Оль? Хороши, не правда ли? - Мам, а ты любишь отца? В дневнике ты писала только о любви к Андрею. И ни слова – о любви к отцу. - Конечно люблю. Не люби я его – тебя бы не было. – она улыбнулась и вышла из комнаты. Это была женщина пятидесяти лет, среднего роста, отлично сложенная, славянской внешности, одетая со вкусом. Волосы средней длинны, уложенные по моде 50-х годов, только начинали покрываться сединой, лишь придавая ее лицу шарма. Ее светло-карие глаза ничуть не постарели – в ее взгляде чувствовалась общая живость, несмотря на возраст. В коридоре она столкнулась с супругом: - Гиги, она нашла мой дневник, представляешь? – она поцеловала мужчину в щеку, поправляя тому воротник, – Сегодня отличная погода для прогулки по берегу. - Как нашла? Ты же говорила, что надежно его спрятала, – взволнованно поинтересовался супруг, на несколько лет старше собеседницы, мужчина «арийской», как сказали бы в Германии, внешности, высокий и статный. Про таких людей говорят, что они стареют как хорошее вино, с возрастом становясь только лучше. - Да ладно тебе. Сейчас уже не то время, пусть читает. - Что же, возможно, ты права, Шоне, - протянув последнее слово на букве «о», мужчина позвал дочь, – Ольга, пойдешь с нами? - Да, сейчас! – молодая девушка сложила все обратно в коробку, на дне которой лежал деревянный крестик, стальной орел и красная звезда, на которой девушка особенно заострила внимание, после чего вышла вслед за родителями, - Мам, а откуда в коробке звезда? В дневнике было написано, что отец ее выбросил. - Я тоже так думала, а потом нашла ее, уже тут, в Аргентине, среди вещей, - женщина косо посмотрела на супруга, - Но я как-то не спрашивала о ней. - После допроса я нашел ее в углу комнаты, и она была со мной все время нашей разлуки, даже в плену, - с легкой улыбкой отвечал Вильгельм, - Как напоминание. - Еще говорил, что я сентиментальная, а сам-то! Между супругами завязалась небольшая словесная перепалка, которая закончилась так же быстро, как и началась, стоило лишь Рауху крепко обнять жену. Женщина еще какое-то время бубнила что-то неразборчиво мужу в плечо, но потом затихла, вздохнув. Все же, живя с человеком другой национальности, рано или поздно, перенимаешь его повадки. Ольга лишь улыбалась, стоя в стороне и наблюдая за родителями.