***
В конце второй недели декабря в школе был какой-то день профориентации и другой муры, которая якобы поможет будущим студентам определиться с выбором профессии. Ну, со мной всё понятно: автомастерская, баранка, завод, стройка — вот мой предел. А уж конкретная должность неважна. Организовывал это мероприятие какой-то Центр студенческих волонтёрских инициатив. За столь пафосным названием скрывалась толпа студентов-старшекурсников во главе с какой-то девахой. Фюреровна к ней обращалась не иначе как Виолетта Сергеевна. Эта вот самая Виолетта собиралась в нашем актовом зале показать какую-то театральную постановку. Меня просили посодействовать в этом действе физическим трудом — помогал таскать реквизит из подъехавшей к запасному выходу «Газели». Не сидеть же, в самом деле, на истории, выслушивая очередную нудятину! Закончив с работой (а, видимо, для меня это и есть что ни на есть лучший способ показать моё будущее), когда народ из девятых-одиннадцатых стал подтягиваться в актовый, хотел было под шумок свинтить до дому, до хаты, но Фюреровна вцепилась в меня мёртвой хваткой и заставила не отходить от неё ни на шаг. Может, я, конечно, и не из пугливых, но вот если Рожкова что-то «просит», то это исполняют даже «очень большие дяди», поэтому пришлось крутиться вокруг неё и изображать дрессированного пуделя. Кажись, Татьяна Фёдоровна не на шутку решила озаботиться наставлением меня на путь истинный — она даже попросила одну из студенток рассказать, как замечательно учиться в «вышке» на менеджера и какие перспективы это открывает. Ага, гоп-манагер. Зашибись! А потом вообще начался трэш — эти актёры больших и малых ёперных театров стали показывать постановку «По дороге в Страну знаний». Я знаю много запрещённых веществ, но, по ходу, автор этого «творения» употребил их все разом и в большом количестве. Я пытался слинять, чтобы мой и без того травмированный мозг остался целым, но облом-с: Фюреровна стояла возле дверей, периодически отвешивая знатных люлей особо рьяным приколистам. После пошли разглагольствования насчёт выбора профессии — стандартное бла-бла-бла, которое мы слышим чуть ли не на каждом классном часе от Аллы Санны. Да блин, тут большинству уже с самого рождения уготованы всякие МГУ с МГИМО, а то и какие-нибудь ландо́ны с германиями. Последней частью программы неожиданно стало выступление Мира. Я даже охренел оттого, как он самозабвенно исполнял. Впервые видел его за игрой на виолончели. У него было такое одухотворённое лицо. Казалось, Волк полностью погрузился в игру, совершенно не обращая внимания на смешки и шутки, отпускаемыми в его адрес разной дебильной школотой. И вот, повинуясь непонятно откуда взявшемуся желанию, я тупо пересел на первый ряд, как можно ближе к нему, согнав при этом какого-то бо́рзого десятиклассника — он сначала недовольно посмотрел на меня, но пересел на свободное место, а потом вдобавок продолжил о чём-то переговариваться со своим другом-дегенератом и тыкать в Мира пальцем. Я бы в другой раз просто сломал бы ему всё, что ломается, но в тот момент мне хотелось лишь слушать и смотреть на Волка. Мир закончил играть, поклонился и удалился со сцены, прихватив виолончель и подставку под ноты. Народ стал потихоньку расходиться, а я вот словно прирос к креслу. Очнулся только тогда, когда Мир обратился ко мне во второй раз, — он стоял рядом со мной и спрашивал, понравилось ли мне его выступление. Спрашивая это, Любомир очень стеснялся, и его щёки и уши горели густым румянцем. Оставаясь под впечатлением, я выдавил из себя что-то там восхищённое. Первый раз в жизни пожалел, что не умею так витиевато излагать мысли, как это делает Мир и его друзья. Сказал просто: «Класс! Ты молодец!». Он поблагодарил меня и покраснел ещё больше. А потом мы пошли собираться домой. Я вновь предложил Волку помочь с виолончелью, но тот снова отказался, хотя было видно, что он впервые колебался.***
Вечером, по обыкновению, встречал его около Академии. Поражаюсь его любви к музыке — мало того, что он у нас в школе уже сегодня отыграл, так ещё и вечером попёрся учиться. Мне вот кажется, что он уже всё умеет, но я мало чего понимаю в этом. На улице шёл снег. Наконец-то, а то уже достала грязюка вокруг. Правда, до этого улицы были покрыты льдом из-за недавно прошедшего дождя, который из-за понижения температуры превратился сразу же в гололёд. Когда Мир вышел из Академии и попрощался со своими музыкальными гениями, он стал в захлёб, от переполняющих его эмоций, рассказывать новость. Оказывается, сегодня его и Заболоцкого обрадовали: их, как лучших учеников, отправляют на какой-то фестиваль юных музыкантов в Нижний Новгород. Бля, опять этот Заболоцкий! Да чтоб у него прыщ во всю его смазливую рожу выскочил! И ваще, почему бы не послать этого очкастого Платошу, например? Или кого-то из девчонок… С одной стороны, я радовался за Любомира, ведь, как он сказал, это важная веха в его карьере — на этот фестиваль абы кого не посылают. Но вот с другой… Сука, с другой, я тупо ревновал. Теперь я могу сказать это наверняка. Видя, как горели глаза моего друга, когда он рассказывал об этом фестивале, пока мы ехали в метро, я умом, может, и понимал, что должен радоваться за него, но вот сердцем… Сердце, сука, щемило. Я лишь поддакивал Миру и тупо лыбился, чтобы не расстраивать. Снег прикрыл накатанные скользкие дорожки, поэтому идти приходилось аккуратно, но Волк, кажется, этого не замечал — он, не унимаясь, продолжал вещать. На середине пути через парк Мир неожиданно поскользнулся. Увидел это боковым зрением и попытался удержать его. Но только и мне не удалось устоять на ногах — и вот, я лежу на припорошенной снегом дорожке, а на мне сверху — Любомир. Его лицо в опасной близости от моего. Кажись, я вновь приложился головой, потому что ушибленный мозг рождает идею: нужно поцеловать того милого парнишку, что так уютно устроился на мне. Хорошо, что другая часть меня была не такой ебанутой, поэтому я лишь спросил: — Мир, ты как? Ничего не повредил? — вот только вот голос какой-то чужой, хриплый и отстранённый. — К-кажется, нет, — в его чернущих глазах застыла какая-то странная эмоция — наверное, испуг и переживание за свою бандуру. Ебанат, поселившийся в моей черепушке, не унимается, поэтому, пока он не перехватил управление, помогаю Миру подняться. Получилось, наверное, не совсем аккуратно — не зря же он ойкнул, — но уж лучше так, чем потерять друга из-за моих поползновений в его адрес. Уверен, поцелуй я его — хотя, до конца не могу понять, откуда подобное желание? Знаю лишь одно: поцелуй я его — он стопудово испугается и больше близко ко мне не подойдёт. Я был прав: Мир первым делом стал осматривать «свою прелесть». Дальше до дома шли молча — Волк, видимо, из-за стресса позабыл обо всём на свете. Он только в подъезде на прощание пожал мне руку и сказал: «До встречи». До самой ночи ломал голову, пытаясь понять себя и те чувства, что вызывает у меня мой одноклассник и друг Любомир Волк. Мысль была, но я даже боялся думать в том направлении. Правда, засевшему в моей коротко стриженной тыкве бляцкому ебанату было на это насрать, и он шептал и шептал, что тут всё предельно ясно. Я его упорно не слушал и пытался забыться, сначала уткнувшись в книгу, а потом, когда это не помогло, за игрой в «Call of Duty». Однако и убийство нацистов не принесло мне душевного равновесия, потому что постоянно проёбывал: вместо того, чтобы втыкать в происходящее на монике, я вспоминал широко раскрытые чёрные глаза, обрамлённые пушистыми ресницами, с запутавшимися в них снежинками, раскрасневшиеся от мороза щёчки и пухлые губки, которые были буквально в нескольких сантиметрах — протянись и вот они, завладей и никому не отдавай. Решил попробовать радикальное средство — посмотреть порнуху и выпустить пар. О, вот только не надо ханжески закатывать глаза и делать вид, что вы не знали, что все парни со времён прыщавой юности смотрят порево и гоняют лысого! Так-то я не особо люблю порнуху: поначалу мне казалось, что лучше не смотреть, а трахаться, а потом, когда понял, что мне это не грозит из-за «шикарного мордоворота», то мне тупо стало завидно: каким-то мужикам, которые иногда были страшнее меня, перепадают такие шикарные бабы. Вот и сейчас, запустив парочку роликов на порнхабе, я не испытал ничего, кроме омерзения. И в первую очередь к себе — до чего я докатился, если пытаюсь перебить светлый образ Мира такой грязью. Какой же я ублюдок и мразь! Пошёл в душ, чтобы смыть с себя всё это, но не удержался — кончил, представляя Мира. Да, я — больной ублюдок, конченый псих, место которого за высоким забором в лечебнице особо строгого режима. Рэд, смирись: ты — гнойный пидор, в довершение ко всему влюбившийся в парня, с которым такому, как ты, по-любому, не суждено никогда быть. От осознания этого я сжался калачиком в ванной и завыл, словно побитая собака. Надеюсь, меня никто не слышал: ни предки, ни соседи. Хотя, какая теперь разница? Психу не всё ли равно, что о нём думают окружающие?..