Однострочники

Decadence (упадок) Михай|Бадоу Когда Михай смотрит на пепельно-серое небо над городом, ему немного больно – старым глазам неприятно смотреть в гложущую тусклую пелену, а сердцу щемяще-тоскливо, потому что мир, пропитанный злобой отчаяния, въедается ему в жилы и кровь. Ему всегда немного больно сновать в паутине безликих улочек, проходов и дворов, потому что кажется, что Город в своем зловонном разложении уже пуст изнутри и неумолимо пожирает своих обитателей, смирившихся с упадком и принявших его как наказание за совершаемые – не ими, но кем-то еще – грехи. Михаю тоскливо, и он, возможно, по-стариковски сентиментален, но бессонными ночами он иногда вспоминает яркое до рези в глазах синее небо, вспоминает воздух, не пахший смогом, порохом и ружейной смазкой, вспоминает какой-то совершенно другой блеск в глазах людей, души которых еще не разъела обреченность… Вспоминает… Вспоминает до самого рассвета, который здесь тоже сер и совершенно не похож на те рассветы, которые Михай когда-то встречал с… да неважно с кем. Михай смотрит с балкона на втором этаже Buon Viaggio на мозаику из оттенков серого, и эта картина всеобщего запустения горчит на языке, когда он закуривает – раз в месяц, после таких вот ночей, полных воспоминаний. Михай смотрит на однотонное полотно Города и ищет глазами хоть одно яркое пятно, кроме поскрипывающей на ветру вывески их скромного заведения. Он не знает, зачем ему вся эта тоскливая философия, потому что свое – самое яркое – он уже отжил, он что-то понял, что-то потерял, что-то почти вернул и сейчас он очень подходит этому городу людей с усталыми и пустыми глазами и нелюдей со звериными оскалами и болью выброшенных псов в глазах. Ему просто слегка жаль их, потому что безнадежность и отчаяние крепко обнимают всех окружающих своими призрачными путами, заставляя тускнеть на глазах. И когда Михай докуривает свою последнюю утренне-успокоительную сигарету, снизу раздается стук и мелькает рыжая прядь еще не потускневших волос. И Михаю немного жаль и этого сочного цвета, но он совсем не завидует, и идет вниз, открывать дверь незадачливому стрелку, чтобы плеснуть этой дерзкой рыжины в прогорклый пейзаж жизненного увядания. Trust (доверие) Хайне|Бадоу Они сражаются спиной к спине. Хайне, на самом деле, не обязательно, чтобы кто-то прикрывал ему спину - инстинкты и почти неуязвимое тело спасут его от шальной пули. А вот Бадоу нужно привыкать. Сначала привыкать к нелюдимости напарника и к его скептичному взгляду. После к тому, что командная работа подразумевает собой хотя бы обсуждение плана боя, а не «вламываемся и мочим всех!», как рыжий это любит делать. А после Бадоу нужно привыкнуть к кое-чему посерьезнее – к факту того, что рука об руку с ним сражается чистая ярость и безумие, заточенное в спинной мозг его напарника-альбиноса. Привыкнуть к тому, что если Хайне даст слабину, Пес сорвется и не станет различать, кто на чьей стороне – разорвет глотки всем. Это сложнее, но видя, как упорно Раммштайнер стремиться остаться человеком, Нейлз успокаивается и смиряется. Чуть позже рыжему приходится привыкать к тому, что Хайне ловит собой пули, предназначавшиеся ему, а по завершению миссии разъяренно шипит «какого черта ты лезешь на рожон, рыжая обезьяна?!». Привыкать к тому, что напарник иногда смотрит так, будто он находится не в трущобах Города, а где-то там, в подземелье, в краю своих кровавых кошмаров, и тогда нужно обязательно что-то сказать, пусть даже несуразное, чтобы вернуть его в реальность. А самым сложным становится последний шаг – привыкнуть к тому, что его, рыжего безумного стрелка, жизнь иногда оказывается целиком в руках его напарника. И все, что остается в такой ситуации – дождаться его помощи, а не надеяться только на себя. И когда в итоге Бадоу спрашивает самого себя: «А я точно доверяю этому чертовому Хайне?», он понимает, что привык ко всему тому, что их связывает, и что другого пути уже нет. И он отвечает: «Конечно, доверяю. Что же мне еще остается?». Wings (крылья) Хайне|Нилл Хайне видел изнанку этого прогнившего, треснувшего по всем швам мира слишком много раз, слишком часто спускался в такие его глубины, что впору бы назвать их адом на земле, и Хайне слишком часто выживал, купаясь в крови врагов. Но после, когда мороки прошлого спадали, а вдалеке мелькали рыжие патлы Бадоу, рядом слышалась тихая поступь Наото, а Михай или Падре посмеивались над его нелюдимостью, становилось лучше - будто солнце в пасмурном небе светило ярче, и серость города не давила так на плечи. А иногда Хайне приходил к Нилл, и она чертила на его ладони знаки, складывавшиеся в безмолвное "Все будет хорошо", заинтересовано поводила крыльями, глядя ему в глаза, и улыбалась. И тогда он - искореженный жизнью, людьми и сплошными смертями вокруг – чувствовал, будто у него за спиной тоже есть крылья. И улыбался в ответ.