Не бойся ран и крови

       С приходом осенней слякоти в её голове бились только слова о том, как все циклично. Желтые листья падали в пыль шумного города и разносились ветром на многие километры. Кто знает, может, некоторые из них оказались под ногами девушки, когда та вышла из дома, а какие-то, пару десятков, отнесло порывами циклона в её родной город. Нью-Бедфорд — оттуда росли её бутоны коварства и ненависти к собственным решениям, к этим вечным попыткам сделать еще лучше, когда менять что-то уже не надо, поздно. Когда-нибудь она прекратит свои попытки выиграть и без того выигранный поединок. Но сейчас все настолько противно, что нет желания терпеть этот терзающий кожу на шее шарфик, и девушка с темными волосами почти одним движением срывает его с себя. Тонкие нити, соединяющиеся в рисунки сочных розовых цветов, лопаются столь же звонко, как и натянутые нервы. Кинув платок, что, к удивлению, даже не стал менее прекрасен в своем едва-ли уловимым кокетстве, девушка открыла воду в кране и немедленно залила дизайнерскую тряпку водой, словно надеясь, что та растает. Вопреки тому — чуда не случилось.        — Черт, — не могла отдышаться девушка, страшась поднять своих глаз к зеркалу, — черт возьми, сколько можно?        Этот низкий голос кажется чужим. Отражаясь от стен, звук начинал мерещиться чем-то очень пугающим, словно это тот самый, из самых запрятанных воспоминаний, самых тайных страхов. Её мучает, выворачивает наружу, она не может справиться с тем, что испытывает жуткий голод. Это склизкое чувство внутри заставляет положить руки на керамическую раковину и пройтись ногтями по ней, а потом еще, и еще. Она готова сделать что угодно, лишь бы ощутить себя чуть более живой, чем китайская фарфоровая кукла. Чуть более настоящей. Не жалкой подделкой самой себя.        «Джимми — в медкабинет, остальные — продолжайте, я скоро вернусь» — только и успела протараторить она, прежде, чем вылетела из кабинета как пробка из дорогого шампанского, наполненным несчастными овечками. Дети — самая легкая добыча, несмотря на то, что крови в них меньше. При желании, более-менее опытный сородич может убить каждого ребенка в этой узкой комнате. Вот только для чего? Для утоления своего голода? Насилие ради того, чтобы совершать насилие? Или лишь потому, что она чудовище и убийца? Она одна из тех, кто устроил ту жуткую резню в сквере Бостона год назад, о которой никто так и не узнал. И пускай, сделала она там не так уж и много, но, хотя бы, отвлекла вместе с напарником снайперов Инквизиции. Или можно вспомнить убийства Стоун, МакДугласа или Хофман… Бессмысленно отрицать, что она была готова убивать каждого, кто мог или пытался помешать. Ужасный хищник теперь преподает детишкам рисование в вечернюю смену, какая ирония.        Она кидает взгляд на свои руки и видит содранную кожу пальцев. Подняв ладонь возле своего лица, темноволосая осматривает это незначительное ранение, будто видит подобное на себе впервые, а после усмехается, освещая помещение своей ямочкой, что чаще скрыта покровом недовольства собой или кем-то еще. Раны затягиваются, ногти вырастают заново, вот только на них больше нет красного лака. Что ж, придется это как-то объяснить. Переведя взгляд на раковину, девушка осознает, что почти все в её крови и не остается ничего, кроме как найти, неподалеку — буквально на одной из стен, бумажные полотенца и с помощью них и воды все оттереть.        Стук в дверь неритмичный, какой-то очень нерешительный, но стоило только заслышать знакомое цоканье каблучков, все стало неотвратимо ясно.        — Стефания?… Стефания О’Брайан, Вы тут? Вы, кажется, тут давно, — очевидно, она тут даже слишком долго.        — Не входите, — в попыхах выкидывает девушка, начиная тереть еще усерднее, пока бумагу просто-напросто не продирает на волокна. — Меня тошнило, я просто очень боюсь крови! Вам лучше это не видеть, пока я не приберусь!        Стефания готова поклясться, что вместо «крови», почти обмолвилась про «витэ». Она привыкла врать спонтанно, не придумывая ничего заранее, ведь так в этом появляется спортивный интерес. Врать получается у нее едва ли не лучше, чем привлекать толпы душных туристов у проклятого Бостона, под руководством не менее проклятого Князя Бэлла, которого теперь Стефания, почему-то, привыкла называть по-имени. «Джонатан» — больше похоже на что-то приемлемое, по её мнению, нежели «Бэлл», нечто менее пугающее, отрешенное и более человеческое.        — Хорошо… — растерянно говорит за дверью девушка, преподающая тут лепку из глины. — Точно все хорошо? Может, Вам принести воды?        — Нет, Люси, спасибо, — убеждает её О’Брайан. — Я скоро вернусь, — и, еще бы, ей снова верят.        Когда девушка, наконец, сможет закончить с подчищением следов, она обратила взгляд к отражению. Оттуда на нее смотрела заметно посвежевшая Стефания, которая мыслит чуть менее черство, чем ровно год назад, устроив в городе кровавую баню из Анархов. Удивительно, но вся остальная одежда не оказалась испачкана в попытке совладать со своим зверем. Даже атласная белая рубашка не пострадала; укороченные брюки в клетку не измазались. По правде говоря, девушка никогда не считала себя симпатичной, но сейчас она в отражении выглядит… мило? Кроме того, нельзя было сказать, что О'Брайан считала себя хорошим человеком, будучи в собственных глазах скорее отличным лжецом и действующим по наитию психопатом. Быть может, потому судьба и сводит её с безумцами — чтобы она скорее поняла, что представляет из себя. В кармане брюк девушки до сих пор хранится зажигалка, которую она так и не решилась выбросить.        Стефания берет в ладонь зажигалку, задумчиво смотря в потертые инициалы «АБ»: её успокаивает эта вещь, она заставляет задуматься о том, чем может стать сородич ввиду своей скуки и излишнего инфантилизма, которого, быть может, у сира и не было, но иначе девушка вряд-ли в состоянии объяснить его действия. В конце концов, каков смысл выбирать такую, как она? Зачем после этого было запирать её в мотеле на три года? Чем она так привлекла Альберта Блеквола, когда отказалась рисовать ему портрет и начала с ним ссору? Это вправду основание для становления?        «Может, он просто не захотел принимать отказов, — подсказывал зверь, — а ты ломаешь голову, идиотка».        О’Брайан сжала предмет в своей руке, упершись второй о раковину и смотря себе в бездонные от голода глаза. Нужно возвращаться, пока её совсем не потеряли. Кроме того, нельзя позволить себе расклеиться — следующей ночью придется снова идти на занятия танцами, ведь девушка просто не может позволить Князю упрекнуть её за неумение вальсировать!        Джимми — почти как один её друг Тремер — такой же наивный, но, только, не опасен, и в десяток лет младше. Белокурый мальчик минут двадцать назад точил карандаш и, когда его рука соскочила, канцелярский нож провел по нежной коже. Когда выступила капля крови (очевидно, был задет какой-то сосуд), в ноздри тореадорши ударил пьянящий аромат. Запах сбивал с ног, бил под дых, и вынести этого было почти невозможно, но преподающая по выходным детям рисование Гарпия смогла. Сейчас же, зайдя в кабинет под удивленные взгляды учеников, О’Брайан прошла к Джимми, любовно потрепав его за волосы, улыбнувшись и присев.        — Ножи детям не игрушки, — мягко сказала она и мальчик показал ей наклеенный на его указательный палец пластырь. — Какой ты молодец. Обещай мне, что больше не подвергать себя опасности!        — Разве это опасность? — гордо поднял нос Джимми. — Всего-то царапина! Ты взрослая, а так перепугалась, а вот я даже не напуган!        — Это хорошо, Джимми, не бойся ран и крови, — она еще раз погладила мальчика по мягким волосам, улыбаясь, и встала, чтобы продолжить вести занятие. — Ведь это естественно.        Они даже не могут предположить, сколько на её счету смертей.        К счастью, оно им и не нужно.        Они просто дети.