Цугцванг

      Не то чтобы Джеймс Барнс боялся запачкать руки. Он имел дела со шлюхами: деловые, полюбовные, но он не гадил там, где ел. Все его дела оставались за дверьми его дома. Его дом был его крепостью, туда не приходили парни, работавшие на него, туда ему даже не звонили, потому что все знали примету: позвонить Джеймсу Барнсу на домашний телефон или на личный мобильный — к беде.       Абсолютный контроль в какой-то момент стал чем-то похожим на манию, на обсессивно-компульсивное расстройство, он знал, что если не проконтролирует всё лично, что-либо обязательно пойдёт не так.       Его мать говорила ему: будь внимательнее, соберись, Баки, у тебя в одно ухо влетает, в другое вылетает. Его отец говорил: полицейская академия сделает из тебя мужика, и хлопал кулаком по столу, прочищая горло.       Джеймсу было почти шестнадцать, тот самый возраст, когда кажется, что море по колено и родители не указ, ведь ты понимаешь себя лучше, ты знаешь о себе больше. Они не знают тебя. Мать спрашивает:       - Завтракать будешь? - но не спрашивает, как настроение, Баки? Она спрашивает: - что получил сегодня? - но не спрашивает, как там твои друзья, Баки. Как там Стив, твой единственный друг, как там этот анорексичный астматик, который дал тебе это прозвище, которым даже я теперь тебя называю? Она не спрашивает, потому что ей кажется, будто еда и оценки это всё, что заботит Джеймса. А как же иначе? Что ещё может быть важным, когда ты ещё учишься в школе? Какие ещё у тебя могут быть проблемы?       У Джеймса много проблем, одна из которых:       - Я не знаю, что сказать ему, - он делает глоток пива из тёмно-зелёной стеклянной бутылки с яркой этикеткой, они снова сидят со Стивом на крыше спортивного зала, под ветками сливы, ещё зелёной, горькой, но чуть меньше месяца, и её уже можно будет рвать, обтирать о футболку и есть тайком, пока физрук не прибежал и не надавал по ушам, - я не хочу идти в полицейскую академию, - Стив смотрит в свои скрещенные худые пальцы, - не хочу быть полицейским.       Стив смотрит на него искоса, из-за угла двадцать минут назад подбитого глаза. Он опускает плечи, он делает так всегда, когда не знает, как утешить Джеймса.       Им пришлось удирать вдвоём, когда мальчишка, задирающий Стива, получил от Джеймса прямо в лоб и позвал друзей, таких же больших, толстых уродов, считающих себя пупами Земли не меньше.       - Вдруг потом ты скажешь отцу спасибо, - Стив ковыряет порванную штанину у колена, зацепился за ветку, закашлявшись, когда Джеймс подавал ему руку, чтобы взобраться на крышу, - когда станешь лучшим полицейским города, - он кисло улыбается, его пшеничная чёлка щекочет ему бровь, и он морщась убирает её, - или штата.       Джеймс отпивает ещё, хмыкает и ложится на спину, закрывая глаза. Он хотел выпить это пиво, лёжа дома вечером на кровати, но так даже лучше. Апрельское солнце облизывает его лицо горячим языком и плавит голову. В Нью-Мехико всегда жарко. Можно притвориться, что ничего этого нет: нет предстоящих экзаменов с контрольными, нет родителей, нет перспектив на будущее. Есть только ноги, свешенные с крыши, свободно болтающиеся в сухом воздухе, есть только Стив в своей застёгнутой наглухо рубашке, сжавший колени и сгорбленный, даже сейчас с какой-то потрёпанной книжкой в руке.       Джеймс всегда замечал, как Стив, отца не имеющий, говорил о его. С грустью. Если бы Джеймсу было не шестнадцать, он бы понял, что не ценит то, что имеет, но это всегда понимаешь слишком поздно.       - На завтра что-то задали? - спрашивает он, не открывая глаз, но чувствует, как Стив переводит на него удивлённый взгляд, мол, кто это спросил про уроки? Джеймс Бьюкенен Барнс? Мне не почудилось? Может, всей вселенной почудилось?       - Примеры по алгебре и лабораторную по химии.       Джеймс морщит лоб.       - Надо расслабиться, - у него в кармане лежит тонкий собственноручно скрученный косяк. Он рывком садится обратно, так, что чуть не слетает с крыши лицом вперёд. Стив дёргается в его сторону, протянув руки, уже готовый спасать друга. Ладонь аккуратно проникает в карман, чтобы не повредить бумажную конструкцию, не просыпать драгоценную травку, которую он достал с таким трудом у пацана, учащегося в параллели, Джесси, кажется. Он обхватывает губами сжатый двумя пальцами до плоского край и, опуская веки, поджигает. Зажигалка приятно щёлкает тем самым металлическим щелчком. Эту зажигалку его отцу подарили на работе. На ней гравировка «Б. Барнс», по которой всегда проезжает большой палец.       - Баки! Ты что творишь! - шипит Стив, смотря, как густые комки сливочного цвета дыма стелются по щекам Джеймса, от рта, потом путаются в коротких на висках волосах и растворяются. Этот запах не спутать ни с чем. Сладковатый, оседающий между мягким нёбом и трахеей чем-то жгущим, проникающим сквозь клетки слизистой, внутрь, в мышцы, в кости.       Джеймс большим и средним пальцами вытаскивает сигарету изо рта. Сейчас стало модно курить так, а не держа фильтр указательным и большим, раньше так курили только женщины. Он считает про себя до четырёх, держа дым в горле, потом выдыхает вверх.       Стив всё равно закрывает рот и нос ладонью, покашливая. Смотрит, как край папиросной бумаги тлеет тусклой рыжиной, как запястье Джеймса подрагивает, как он держится другой рукой за край крыши и скрещивает щиколотки в воздухе. Как дрожат его ресницы и втягиваются и так впалые щёки.       Джеймс размазывает остатки косяка по крыше и кидает вниз. Подбирает одну ногу и, закинув руки за голову, снова ложится. Его рот слегка приоткрыт.       - И как тебе это поможет?       Джеймс поворачивает голову:       - Буду меньше думать об этой херне.       Стив морщит брови, мол, опять ты материшься. Но херня — это вообще даже не совсем ругательство.       Он чувствует, как что-то сжимающее все мышцы, немного отпускает. Во рту сушит.       - Баки, сбегать от проблем — не значит ре...       - Ты мне снился сегодня.       Хочется прикрыть глаза ладонью, чтобы солнце не светило так сильно, чтобы посмотреть из-под этого козырька на замолчавшего Стива, посмотреть, как это дурацкое солнце отражается в его голубых глазах. Отражается от них, и кажется, что сами его глаза излучают свет, а крохотный зрачок становится серым, будто пыльным, будто смотрит, но не видит.       - Нам снова двенадцать, и ты с разбитым носом стоишь у столовой, - Джеймс помнит это так ярко, будто это было вчера. Рубашку на Стиве, похожую на ту, что на нём сейчас. Большие штаны явно не по размеру.       Сердце замирает, когда он чувствует прохладную ладонь на своём лбу.       Он подаётся к ней, как кот, которому не хватает ласки.       - Я бы предпочёл забыть это, - усмехается Стив. Я бы хотел навсегда запомнить, - не произносит Джеймс вслух.       Когда Джеймс приходит домой, отец уже вернулся с работы, они с матерью сидят на кухне, поужинав. Как только он переступает порог, две пары глаз — одна обеспокоенная, другая суровая — врезаются в него, как птица в лобовое стекло.       Его долго отчитывают. Спрашивают, что задали на завтра и когда он собирается это делать.       - Лабораторную, - отвечает он первое, что вспоминает, - по химии, - мнётся у стены, царапая ногтем выпирающий угол прохода. Старается не встретиться взглядами с отцом. Пусть он думает, что ему стыдно.       Мать всплескивает руками.       - Говорят, одного из твоих одноклассников хотят отчислить из школы из-за неуспеваемости по химии, Баки, - она старается вглядеться в его лицо, но видно только брови, лоб и кромку почти чёрных волос. Сжатых зубов она не видит, - у тебя же всё готово?       Джеймс напряжённо кивает.       - Да, только доделать немного.       Нихера у него не готово.       Голова начинает болеть. Хочется уйти. Напряжение скапливается под подбородком и в темечке. Ещё пара слов, и он взбесится.       Но родители отпускают его, говорят, иди. И он специально громко топает по лестнице вверх, чтобы хоть как-то вытрясти из себя эту злость. Говорить с ними дольше трёх минут он не мог, не хотел, это вытаскивало кишки.       На следующий день он находит Джесси за школой между третьим и четвёртым уроком. На нём штаны цвета хаки, у него короткий ёжик волос и крупные передние зубы. Его лицо обтянуто кожей так плотно, что когда он говорит, видно желваки. Он курит крепкую сигарету с оранжевым фильтром и совсем не замечает Джеймса. Приходится шмыгнуть носом и подойти.       - Джесси, - говорит он, - засовывая руки в карманы, Джесси поднимает голову. У него большой лоб. Он тушит окурок ногой.       - Чувак, - протягивает руку. Джеймс пожимает. Ладонь снова взвивается к лицу, Джеймс нервничает. Он редко делал это раньше, но Джесси выглядит так, словно ему можно доверять.       - Есть что-нибудь для меня? - спрашивает он, щурясь от яркого солнца и в то же время пытаясь рассмотреть каждую эмоцию на худом лице. Он чешет белобрысую голову, оглядываясь по сторонам, потом склоняется ближе.       - Да без б, чувак.       Шум в ушах.       Вот они стоят за школой, а вот уже пробираются к Джесси через окно, кидая сначала рюкзаки, потом влезая сами. У него комната завешана рисунками. Супергерои, которых Джеймс не знает. Цветными карандашами. Джеймс молча оглядывается. Джесси собирает ком вещей с кровати и запихивает в шкаф. Два раза. В первый они выпадают на него обратно.       Вот он открывает вторую дверь шкафа и лезет в старую дутую куртку.       Вот он достаёт небольшой пакетик.       Джеймс отдаёт деньги. Говорит «спасибо», оглядываясь в поисках часов. Почти полдень. Он обещал Стиву быть у его дома в два часа. Стив опять заболел, и его мать, которая смогла взять отгул только на полдня, была рада хоть кому-то, кто смог бы проконтролировать, чтобы её температурящий, но бодрящийся сын принял лекарства, по инструкции и вовремя, а не как бог на душу положит.       Джесси опять проходит ладонью по макушке, цепляя короткие бесцветные пеньки волос, наверное, недавно постригся и до сих пор не привык. Неловко поджимает губы и говорит:       - Если чё, у меня не только зелень, чувак, - Джеймс цепляет его взгляд. У него широкие глаза и всегда приподнятые брови, как будто он испуган или ошарашен.       - Нет, - Джеймс качает головой, - нет, мне не нужно.       С Джесси они в школе больше не видятся. Позже он узнаёт, что именно его отчислили из-за химии. Усатый химик был тот ещё хрен. С виду обычный: светлые штаны, потёртая жилетка, но Джеймс недолюбливал его. Было в нём что-то. Джеймс не знал, что.       Теперь Джеймсу приходилось звонить Джесси домой, ждать, когда высокий голос его матери спросит, кто это. Когда она крикнет вглубь дома: Джесси! Когда он поднимет трубку и первые пару фраз всё равно будет кричать ей в ответ. Джеймсу каждый раз становится неприятно. Он чувствует, что у них натянутые отношения. Джесси всегда говорит ему, где они встретятся и быстро вешает трубку.       Сначала всё идёт хорошо.       Джеймс даже пытается поправить свою успеваемость, правда пытается, чтобы в конце года мать не ездила ему по ушам, он просит Стива помочь, но когда тот объясняет хоть что-либо, Джеймс смотрит на тонкую линию его плеч, слушает его опять простуженный голос. И как только умудрился, начало мая. И ничего не запоминает.       Однажды Джесси говорит:       - У меня тётка умерла, - они сидят на парапете у заправки, - рак.       Они пьют светлое пиво, пока закатные лучи легко оглаживают затылки. Джеймс делает пару глотков.       - Предки из дома попёрли, - когда он хмурится, на его большом лбу видно глубокие складки. Джеймс хочет сказать: расслабь лицо, но думает, что это слишком фамильярно, - хотели в нарколожку упечь, но хрен им, - Джесси оглядывается, будто ждёт увидеть здесь своих родителей, - хрен им, - Джеймс не чувствует себя пьяным, даже немного захмелевшим, бутылка пива это ни о чём, и поэтому когда на: - будешь мет?       Отвечает:       - Давай, - удивляется сам себе. Зачем-то вспоминает всю эту канитель с полицейской академией. И соглашается.       Через час они толкут мутные белые камешки в белый порошок прямоугольной рукоятью кухонного ножа.       - Все делают это картами, - говорит Джесси, стоя у стола в доме, который унаследовал от умершей тётки, - но я, - он достаёт из ящика стола затёртое лезвие и держит перед лицом Джеймса, - беру лезвие. Больше соприкосновения с поверхностью стола.       Он делает горизонтальный жест ладонью, показывая на столешницу.       Когда Джеймс вдыхает первый раз, закрывая вторую ноздрю, в носу сразу жжёт, а в голову бьёт. Из носа жгучее и горькое перетекает в носоглотку, в горло, Джеймс сглатывает, надеясь избавиться от этого привкуса, но не может. Горло будто немеет вместе с кончиком носа и ноздрями. Его ведёт. Раз. Рука, слегка подрагивающая, хватается за стол. Углы комнаты сужаются над ним, так мало пространства. Он смотрит в пол, на свои кеды, на кроссовки склонившегося над столом Джесси. Тот зажимает нос пальцами и откидывает голову назад. Потом трясёт ею и откладывает кусок пластиковой трубочки.       - Баксы это для дебилов, - говорит он уже слегка подразмазанному Джеймсу, который кивает, как китайский болванчик и притопывает ногой, - в купюре, - говорит он, - всегда остаётся зазор.       Он сжимает большой и указательный палец в кольцо и одним глазом смотрит сквозь него на Джеймса, сощурив второй.       В теле, кажется, вибрирует всё, от кончиков пальцев до голоса, каждый орган, и хочется бежать, хочется орать, хочется дышать, и у Джеймса столько сил, он думает, что способен на всё, он может выучить все школьные предметы, он может не разочаровать родителей, он может отпинать любого, кто захочет посмеяться над Стивом.       Через полчаса они делают ещё по дорожке.       Время летит, как сумасшедшее.       Джеймс приходит в себя в кресле Джесси, когда электронные часы пищат, что наступила полночь. Об голову словно разбивается что-то горячее. Чёрт.       - Блядь, - спохватывается он, резко натыкаясь на распахнутые глаза Джесси рядом со своим лицом, - родители меня убьют.       Дома он держится рукой за дверной косяк, пока мать причитает, что он начал пить и шататься с кем попало, отец, грозно сложив руки, стоял за её спиной, всё ещё в полицейской форме.       - Мы обыскали всё вокруг, - на её сухом лице слёзы, но Джеймс смотрит не на них, он смотрит в её зеленые глаза, смотрит с отвращением, с поразительным спокойствием, граничащим с ненавистью, - звонили Стиву, но ты у него не появлялся, Баки...       - Я не маленький, - глухо говорит он, неясно как заплетаясь одной ногой за другую, хотя стоит на месте. Снова цепляется за стену.       Пустота в желудке давит на горло. Начинает подташнивать.       Он вытирает нос рукой, он не может дышать, точнее он дышит, но не чувствует этого.       Мать плачет. Отец всё так же молча уводит её в другую комнату. Потом возвращается.       Пощёчина прилетает по лицу резко.       Но Джеймс не чувствует боли. Он хочет засмеяться, громко засмеяться от того, что голова дёрнулась от удара, и его горло уже сжимают спазмы, приступ смеха вот-вот вырвется из него, но только глаза слезятся, так сильно, что расплывается всё вокруг. Ноги отца превращаются в два синих пятна. Когда он моргает, светлые куски разлетаются полосами, чернота, снова полосы, снова пятна. Джеймс пытается стереть с щёк, с шеи, но руки путаются. Он замечает, что остался у двери один, когда становится чуть легче. Под лобной костью, где-то в мозгу очень горячо, словно что-то вскипает, и Джеймс упирается горячим лицом в стену: сначала лбом, потом одной щекой, другой, перекатывает, чтобы холод камня охладил его. Чтобы он смог подняться на второй этаж и уснуть.       Он засыпает как только ложится.       На следующий день он не просыпается. Точнее, не просто просыпается. Что-то, что он не может контролировать буквально продирает ему глаза. Разрывает веки, отрывает одно от другого, он чувствует себя слишком бодрым. Он слышит, как на улице гудит проезжающая машина, как работает газонокосилка, его тело такое легкое, такое гибкое.       - Что у тебя с глазами? - спрашивает Стив, перехватывая лямку портфеля, когда они заходят в тёмный школьный коридор.       Джеймс отмахивается с улыбкой, роняет:       - Выглядишь выздоровевшим, - Стив не прекращает хмуриться.       После уроков он сбегает к Джесси. Тот открывает дверь в растянутой футболке до колен и уже привычных необъятных штанах, потирая глаза. Они долго сидят на диване, смотря в стену.       Через неделю он понимает, что ни разу не виделся со Стивом. Мать с ним до сих пор не разговаривает.       Всё началось летом.       - Не слушай байки про подсаживающую на систему травку, - говорит Джесси какому-то долговязому, костлявому немцу, пока Джеймс рядом курит его сигареты. Думает: ты вполне себе человек, если дружишь, только с ней.       Можно сказать, что травка — добрая девочка. Никто не западёт на маленькую девочку, если он не совсем уж отбитый на голову псих.       Есть дамочки посерьёзнее. Дамочки — знаете таких? — которые говорят: ты можешь всё. Нет, правда, в с ё. Только пойдём со мной. И ты сможешь делать всё, что захочешь. Ты будешь, кем захочешь. Только побежали со мной.       И ты бежишь.       И Джеймс побежал.       Эти дамочки скоростные, и они хотят, чтобы с ними все были такими же быстрыми. Джеймс не понял, как вообще ввязался в это. За ночь он терял по паре кило, а за следующие два дня набирал вдвое больше, сметая весь холодильник подчистую, а потом под крик матери уходил из дома, чтобы пожрать ещё в Лос Полос Германос.       - Да закрой ты рот! - он свешивается с лестницы, держась за перила. Мать прикрывает губы руками. На неё смотрит не её сын, кто угодно, но только не её сын. Его губы сжаты, его нижняя челюсть приподнята. Под его глазами синее, тонкое веко, его зрачок — бешеная чёрная капля краски в стакане с прозрачной оливковой водой из реки.       В животе закручивало что-то злое. Виски болели всегда. Отдхода накрывали волной, проходящей по всему телу, отдающейся в каждой мышце. Яростью. Безумием. А иногда нет. Тут уж, как говорится, повезёт-не повезёт.       Вещества — как проститутки. Все разные, все одинаково доступные. И со всеми ты — уже не совсем ты. С одной снюхаешься, с другой слижешься, от третей немеют губы.       Стив каждый день звонит ему на домашний, но он не говорит с ним. Не знает, почему. Или знает, но не хочет себе признаться. Он представляет его лицо: серьёзное, остроскулое, его ровную линию рта, то, как он дышит. Немного сипло после приступа кашля, глубоко после ингалятора. Представляет каждый раз, как закрывает глаза. И хочет ударить себя, до крови, аж руки чешутся, чтобы выбить это из башки, чтобы не было этого «Стив Роджерс» там, где уже стабильно горячо и мутно.       Когда Джеймс уходит из дома в первый раз, на дворе стоит густая летняя ночь, не слышно даже писка комара. Не видно звёзд. Всё словно заволокло душной пеленой. В ушах всё ещё стоит очередной скандал и хлопок входной двери, неужели это действительно он так хлопнул, на плечах лёгкая мастерка, в кармане несколько таблеток оксиконтина и ещё что-то. Проглатывает без запивки. Разжёвывает горькое во рту. Пусть быстрее обезболит. Пусть хотя бы успокоит, потому что он не может больше дёргаться.       Всё раздражает.       Этот город, отшиб мира, где никогда ничего не происходит. Школа, которую нужно закончить, от него не отставали даже летом. Родители, которые всё ещё думают, что он просто пьёт, и начинают разговор не с «привет, Баки», а с «а ну-ка дыхни».       Джеймс не понимает, они на самом деле не замечают или просто закрывают глаза, не хотя замечать.       Он не знает, сколько часов проходит перед тем, как он обнаруживает себя на бордюре. Кажется, он сел, потому что его затошнило. Точно не сказать, всё проваливается в чёрное. Чёрное, как небо вокруг, кажется, без горизонта. Просто вокруг.       Джеймс оглянулся по сторонам. Жилой район. Ни одного магазина, а у него ни одного доллара в кармане. Уткнувшись лицом в колени он встретил рассвет. Наверное, прошло часа полтора, не меньше, и после, расчертив себе дорожку мета у детской площадки, пошёл домой. Пробрался тихо в спальню. Бесшумно лёг на кровать поверх покрывала и провалился в липкий, чёрный сон.       В тот же день, во второй половине, он уже жрал жёлтый круглый диск МДА у Джесси с ладони, не давясь. О том, что это не совсем эйфоретик, он узнал позже. Когда очнулся посреди ночи под деревом, большим раскидистым деревом, говоря какой-то бред, а дерево дышало, как живое, сверху в тусклом свете фонаря. Он видел каждый грёбаный лист, но не слышал, что Джесси отвечал ему.       Химия, такая штука. Казалось бы, всего одна буква в формуле, убрать её, ну кому какая разница? А это важно. Это может, нахер, убить тебя.       Итак, Джеймс Бьюкенен Барнс знал всех надёжных поставщиков в городе, легко ориентировался во всех его районах даже в кромешной темноте и спускал на это дерьмо ровно столько же, сколько на нём зарабатывал.       Джесси достал красивые голубые таблетки. Долго вертел их в ладони, в Нью-Мехико такое редко встретишь.       - Что это? - спрашивает Джеймс, разглядывая тонкий рисунок пламени со статуи свободы.       - Экстази, - красивое, грубое слово. Джеймс вдохнул поглубже, - может, сразу по две, - прикинул он сходу, - выглядят мелкими.       - Плохо не станет?       - Станет — так пей феназепам. Но тебе не станет.       Джеймс согласился.       Это чувство в голове. Совершенно новое.       Эта лёгкость. Твоё тело, как пружина, твой разум — безграничен. Ты думаешь быстро, говоришь ещё быстрее, ты сбиваешься, повторяешь, потому что не успеваешь за скоростью мысли. Джеймс думает, что хочется смотреть в небо и улыбаться, даже не столько хочется улыбаться. Не улыбаться не получается. Он чувствует сердце, застрявшее в горле, трогает себя за предплечья, и миллион мурашек рождаются где-то под пальцами, расходятся до самых пяток, до самого затылка.       Они говорят что-то, долго говорят, перебивая друг друга, размахивают руками. Раз. Пальцы Джесси в его руке. В его голубых, как у Стива, глазах отражаются звёзды. Два. Он говорит, шёпотом:       - Может, ещё по одной?       Три. Джесси блюёт возле какой-то фуры.       Джеймс смотрит на него и ничего не чувствует. Кроме желания подвигаться, пошевелить пальцами, кистями рук, головой, подняться на носочки и попрыгать. Джесси выпрямляется и говорит, что нужно идти танцевать. Его рыжая знакомая, которая работает в местном маленьком клубе, смотрит на Джеймса, как на кусок мяса. У неё большая грудь и красивый голос, и не будь Джеймс в такие щи, он бы обязательно приударил за ней, но ему плевать, ему настолько плевать, что он просто раскачивается под оглушительную музыку девяностых. Шесть часов подряд.       Домой он утром не вернулся.       Проснулся у Джесси на диване, скрюченный, так, что шея затекла.       Весь день он чувствовал эту невесомость, её отголоски. Хотелось поделиться ею с кем-то, передать сквозь подушечки пальцев. Джесси спал.       Джеймс не помнит, как прошёл следующий месяц. Обрывками, мазками. Некоторые ситуации просто случались, а вспоминал он о них через неделю. Ему больше не снились сны.       В один из вечеров Джесси просто кинул перед ним пакетик с порошком, напоминающим грязный, цвета жжённого сахара, метамфетамин.       - Что это? - опять спросил Джеймс.       - Чистый МДМА. Ровная тема, Бакс, - дурацкое прозвище и до него дошло. Стоило один раз упомянуть. Спасибо, Стив.       Стив.       Джеймс стискивает зубы.       - Нюхать?       - Жрать.       Через три часа они съедают ещё. Во рту горько, к горлу подступает. Но нельзя, нужно сдержаться, Джесси сказал, потом станет лучше. Джеймс пытается смотреть в окно, но не видит ничего за стеклом, только чёрные полосы. Он подходит к зеркалу и видит только свои зрачки, только худые щеки, впадину под кадыком, синяки на верхнем и нижнем веке.       Голова кружится, но он думает, что если сейчас не поговорит со Стивом, то это разъедающее чувство останется в нём навсегда и уничтожит, расщепит его, нужно что-то делать, нужно срочно что-то делать.       Вот он выходит на улицу, зная, что мать Стива сегодня работает в ночную смену, в куртке Джесси, потому что все его вещи дома, а дома он не был с начала июля. Вот он подходит к знакомому порогу и садится на него, потому что нужно посидеть, нужно посидеть — идти сложно.       Он не замечает, как за его спиной загорается свет. Он всё пытается и пытается проглотить этот ком в горле, но он будто нарочно не исчезает. Воды бы.       Вот что-то толкает его, но боли нет, боли уже давно нет. В ногах, в голове, что такое боль? Джеймс видит на своём теле фиолетовые пятна, видит иногда натёртые обувью ноги, но боли нет. И он надеется, что никогда не будет. Иначе зачем это всё.       Он оборачивается по инерции прикрывая голову рукой, чтобы опять не врезали. Поворачивается на свет, откуда здесь вообще свет?       - Баки?..       Стив. Стоит с занесённой для удара бейсбольной битой. Неужели подумал, что это воры, и самоуверенно решил справиться? В этом весь Стив. Никогда не убегает. Всегда идёт до последнего, всегда такой правильный.       Хочется выплюнуть: какой, к чёрту, Баки? Но он просто убирает ладонь от головы.       - Тебя по всему городу ищут...       - Значит, плохо ищут, да? - он усмехается. Деревянные балки, поддерживающие навес над порогом, двоятся в глазах, но он моргает и старается смотреть только на Стива. Стив опускает плечи и биту.       Они смотрят друг на друга.       Каждый раз, как Джеймс моргает, фонарь расплывается, скачет. Белое, чёрное, белое, чёрное. Всё вокруг кажется таким медленным, он сам кажется себе таким медленным, но не может сделать ничего, даже не может произнести ни слова.       - Где ты был? - спрашивает Стив. Он тот же самый мальчишка, которого ты пообещал не оставлять. Быть с ним до конца строки. Громкое заявление, когда тебе двенадцать. Но Джеймс думал, что сможет его сдержать. В конце-концов, что им помешает?       Теперь всё сложно.       - Стив... - он смотрит в его лицо. Всё такое же. Узкие плечи, - я люблю тебя, Стив.       - У тебя лицо вспотело.       - Что?..       Сначала Джеймс не понимает.       Но секундой позже.       Бац.       Голова идёт кругом. И даже его лицо, такое знакомое, чёрт возьми, оно не может поменяться, расплывается невнятной кляксой. Чёрные мушки перед глазами. Джеймс закрывает их, но под веками кислотные яркие образы, нити, полосы. Какие-то животные. Ярко-малиновые крысы. Он буквально чувствует, какое действительно мокрое его лицо.       - Стив... - ладони и ступни ледяные, где-то внутри, - мне что-то херово.       Глаза всё ещё пытаются проморгаться. Стив подскакивает в один шаг, трогает его лоб. Горячий. Все видимые поверхности прыгают в разные стороны. Джеймсу кажется, что он теряет сознание. Когда Стив усаживал его на порог к балке, он подумал, мимолётно, вскользь, что сейчас умрёт. Но не умер.       Ошарашенный Стив бьёт его по щекам, лучше бы это оказались воры.       - Я вызываю ско...       - Слушай сюда, - говорить трудно, на грудную клетку будто давит что-то, но Джеймс всё равно протягивает Стиву раскрытую ладонь, как когда-то, давно, - просто принеси феназепам. И всё путём.       Последние слова он шепчет, потому что голоса не хватает. Очень жарко.       Стив подскакивает.       - Я сейчас... тогда... я в аптеку... Баки...       Как только Стив уходит, Джеймса тошнит. Что-то похожее на яичный белок льётся у него из глотки толчками. Потом вода, мутная, розоватая. Но не приносит облегчения. Он пытается удержаться ладонью за ступеньку, но просто упирается в неё лицом. Дышать трудно, дышать трудно, дышать трудно.       Последнее, что он он видит, ослепляющие его сине-красные огни.       Чёрт.       Чёрт, Стив. Какого хера.       Он приходит в себя на жёсткой кровати. Первое, что он чувствует — болит горло. От того, как он снова и снова совал пальцы глубоко в рот, чтобы блевать ещё и ещё, вдруг поможет, но становилось только хуже. Второе — голова тяжёлая. Третье — Стив предал его. Хотел, как лучше, но не послушал Джеймса. Не послушал.       Вот так просто.       В куртке Джесси была куча наркоты. Спасибо, Стив.       Уже в Нью-Йоркской тюрьме, в сизо, от матери, он узнал, что тот приходил, хотел навестить его. Что именно он позвонил его отцу в ту ночь. Она плакала, когда говорила это, её платок был мокрым насквозь, как будто она плачет постоянно. Джеймс думал, что так и есть.       - Баки, мы... - начала было она, но.       - Джеймс, - он сидел, сложив руки на столе, коротко стриженный, худой, с болями в желудке, уставший, бесконечно уставший, - моё имя Джеймс. Мама.       Она кивнула.       Вот и конец строки, сука. Вот и конец.       Где-то через год Джеймс узнал, что Стив поступил в Гарвард и уехал в Англию. Нахер ты мне это говоришь, сказал он матери и сразу же пожалел об этих словах, а потом...       Питер мычит что-то во сне, свёрнутый в его, Джеймса, пиджаке справа. Ладони сжимаются на руле, и Джеймс резко выворачивает его, уводя машину с дороги. Пару секунд смотрит в далёкие Нью-Йоркские огни. Потом переводит взгляд на мальчика.       Опускает руки и откидывается затылком назад.