Бойся своих желаний

      POV Анна       Я проснулась от того, что тёплый матрас подо мной задвигался. Нехотя открыв глаза, я встретилась взглядом с Клаусом. Он виновато улыбнулся. — Доброе утро. Не хотел тебя будить. Мне нужно встать и провести смотр солдат и военной техники, но ты ещё можешь поспать пару часов.       Я зевнула и кивнула, устраиваясь по-удобнее. Мне совсем не хотелось позволять новому дню вторгаться в мой маленький, защищённый мирок, ограниченный пределами танка. Через полчаса полудрёмы, вслушиваясь в отдалённые звуки немецкой речи, я встала и скатала обе наши кровати. Очень хотелось сесть за управление танком, подвигать рычаги, может, даже башню повернуть, но я сомневалась, что Клаус оценит, и, переборов себя, вылезла из танка и пошла к реке умыться.       Река была не очень широкой и глубокой, с многочисленными подходами к воде, отделёнными друг от друга камышами и прочей растительностью, что обычно произрастает в подобных речушках. На этот раз я скинула всю одежду, спрятав её в кустах, чтобы её не утащили малоимущие поляки, и залезла в воду голышом, вдоволь накупаться.       Через пятнадцать минут купания, я уже готова была вылезти из воды, как появился Клаус. Он нёс в руках тарелку с бутербродами и графин с молоком. Помахав мне, он крикнул: — Я решил устроить небольшой пикник у реки. Думал, так тебе будет комфортнее, чем в окружении солдат. — Как твоя рота? Всё проверил? Без тебя за ночь не развалилась? — с улыбкой спросила я. — Есть некоторые недочеты, но мы над этим работаем, — серьёзно ответил он, но глаза у него были весёлыми.       Он разложил скатерть на траве и накрыл нам завтрак. — Подай полотенце, — попросила я.       Когда он подошёл к воде, держа в руках полотенце, я вылезла из воды в чём мать родила. Его глаза чуть не вылезли из глазниц. Он поспешно отвел взгляд. Я, еле сдерживаясь от смеха, приняла полотенце. Он вернулся к скатерти, ожидая, пока я оденусь.       Мы мило позавтракали. Он рассказывал о своей жизни, о младшей сестре, которую он очень любит, об очень переживающей за него матери, которая была против карьеры в Вермахте. Она была уверена, что он найдет себе место под солнцем в другой сфере. Клаус признался, что на самом деле никогда не представлял себе, чем ещё можно заниматься, кроме службы в армии. Ему нравилось быть солдатом. Четко поставленные задачи, гордость от победы над врагом, возможность продемонстрировать свою отвагу в бою, свои навыки как командира.       Он поступил в военное училище совсем юнцом, и сразу же оказался под впечатлением от набиравших мощь и находящихся на подъёме танковых дивизий. Моторизированные войска являлись гордостью Германии. Танковые клинья пробивали оборону противника, уходя далеко вперед на территорию врага, загоняли армии в котёл и разбивали. Я легко увидела всю заманчивость подобной жизни для мужчины. Он ещё не знал, что вот-вот столкнётся с противником, который никогда не сдаётся, действует непредсказуемо и бесстрашно. Да малыш, игры скоро закончатся.       Мы собрались и побрели назад к лагерю. Я понимала, что пора прощаться и уходить к границе. — А что вы тут делаете? На границе? — Военные учения. Плюс патрулируем местность, чтобы у твоего народа не возникало желания восстать, — они игриво посмотрел на меня.       «Мой народ так восстанет, что мало не покажется, фриц», — я хмыкнула. — Кстати о границе, в какой она стороне? — Зачем тебе? Хочешь сбежать к Советам?       Мы оба посмеялись, причем у меня получилось с ноткой истерии. Я резко оборвала смех. — А ты знаешь, что многие люди действительно бегут в том направлении, спасаясь? Евреи, интеллигенция, патриоты, не желающие сдаваться, люди любящие демократию, свободу слова и свои страны и отказывающиеся прогнуться под немцев? — после моих слов он посерьёзнел. — Не стоит заводить подобных разговоров. Лично я ничего не имею против евреев и, как ты выразилась, интеллигенции, но тебя могут услышать плохие люди.       Он резко сменил тему. Пока мы шли к лагерю, я отчаянно думала, как попрощаться. Мне совсем не хотелось идти, но я обязана была. Я и так уже нанесла много вреда своей стране и меньшее, что я могу сделать, это предупредить их и честно рассказать обо всём. Может быть, этого будет достаточно, чтобы минимизировать урон от моего появления. Я прекрасно понимала, что НКВД и Сталин порвут меня на части, когда узнают. НКВД пугало меня не намного меньше, чем гестапо, но у меня был долг перед своей страной, и я его выполню. Дойдя до танка Клауса, я поняла, что моим патриотическим порывам не суждено сбыться.       Меня уже ждали офицеры Тайной полиции в чёрной форме и солдаты СС. Но испугали меня не они, а стоящий впереди и сверлящий меня взглядом Рейнхард. Вид у него был как у ангела возмездия: суровый, беспощадный и полный молчаливого обещания расплаты. Этого не может быть! Как он догадался, где меня искать? А если даже и понял где, то как так быстро добрался сюда лично?       Я побежала. Нет, я не верила, что убегу, но животный инстинкт самосохранения и неподдающийся контролю ужас, охватившие меня, гнали меня вперёд. Бежала я не долго. Без должной физической подготовки — последний раз я бегала в фитнес зале года два назад — преследуемая солдатами, я пробежала около километра вдоль реки, а потом меня повалили лицом в траву и заломили руки за спину, надев наручники. Кроме этого болезненного акта меня больше не били.       Я была отконвоирована до ближайшей дороги, на которой был припаркован автомобиль, рядом с которым стоял Гейдрих. Он лишь покачал головой, глядя на меня. Его спокойствие пугало меня больше, чем если бы он орал и брызгал слюной. К нам подбежал Клаус, которого Рейнхард встретил очень недобрым взглядом. Ему уже доложили что мы спали вместе? — Садись в машину, — приказал Рейнхард, водитель держал открытой дверь.       Я безропотно двинулась, но была остановлена Клаусом. Он кинул нацистское приветствие, на которое Гейдрих лениво ответил, и, отдав честь перед превосходящим его по званию офицером, спросил. — Куда вы уводите эту девушку? Что она сделала? О Боже! Не хватило еще чтобы доброго, чудесного Клауса из-за меня вздёрнули. Неужели он не понимал на кого пятился? Рейнхард смерил дерзкого щенка взглядом и произнёс: — Прозвучало, подозрительно похоже на неповиновение гауптмана обергруппенфюреру. Или меня просто легко обидеть? — Гейдрих улыбался совершенно мерзкой улыбкой, провоцируя Клауса. — Никак нет, герр обергруппенфюрер. Ваш авторитет непререкаем, но… ваша репутация вас опережает. — Клаус, всё будет хорошо, — я влезла в разговор. — Мне нужно кое-что обсудить с герром обергруппенфюрером. Пожалуйста, не волнуйся за меня, и спасибо за всё. Если мы больше не увидимся, береги себя, — это прозвучало как прощание, а на сердце скребли кошки.       Недовольный Рейнхард положил руку мне на плечо и повелительно втолкнул в машину. Клаус хотел ещё что-то сказать, но под тяжестью взгляда Рейнхарда, к моёму счастью, сдулся, как воздушный шар. Рейнхард сел рядом со мной и машина тронулась.       POV Автор       Рейнхард рассматривал профиль Анны и думал, что же ему с ней делать. Открытое неповиновение, попытка побега — он не имел права это просто так оставить. Он должен был добиться от неё правды ради Германии, но никогда прежде он не оказывался в положении, когда был вынужден пытать и жестоко наказывать человека, который спас ему жизнь. Это был слишком низкий поступок. Даже для начальника спецслужб, не гнушавшегося любыми методами в борьбе со внутренними и внешними врагами государства. «Что же делать? Ещё этот мальчишка, так не вовремя подвернувшийся», — у Рейнхарда было отличное настроение, пока он не увидел их вместе.       Они шли рядом, увлеченно что-то обсуждая, как сладкая парочка. Настолько поглощенные друг другом, что не заметили его, пока не оказались буквально в нескольких метрах. Ему она так не улыбалась. Не считая короткой ночи, её реакции на него были полны страха, опасения, она втягивала голову в плечи в его присутствии и словно постоянно ждала удара. Он поймал себя на мысли, что ему противно, что он стал вызывать у женщин подобные реакции одним своим видом. Не о такой жизни он мечтал, не так представлял себя в юности.       POV Анна       Надо было вчера пытаться прорваться через границу, а теперь я опять там же, где и начинала. Я конечно волновалась, но уже не так сильно паниковала, как в самом начале попадания в это время. Гейдрих уже не казался таким страшным. Я знала, что можно найти лазейку в стене, которой он себя окружил. Надо лишь действовать хитрее и мягче. Если признаться совсем честно, какая-то часть меня радовалась, что аудиенция с НКВД и Сталиным отложена на неопределённое время. Когда я удирала от Гейдриха, я и не ожидала, что у меня получится, и не особо задумывалась о том, что оставляю все вещи в руках у нацистов. Зато пока я ехала на поезде, у меня было много времени обдумать, как сильно я напортачила. Надо всё исправлять. Я эту кашу заварила, мне и расхлёбывать.       Я посмотрела на Рейнхарда. Он не казался злым, но хмурое выражение не сходило с лица с момента стычки с Клаусом. Пора подлизываться к нему. Я попала в немилость по глупости и другого шанса из неё выбраться у меня может и не быть. Ждать, пока мне начнут вырывать ногти, как-то не хотелось.       Придвинулась поближе. Он величественно повернул голову. Я посмотрела в зеркало заднего вида, водитель украдкой глянул на меня. — Пожалуйста, сними наручники. Запястья натирают. — А ты думаешь, что заслужила? Что это за детская истерика с беготнёй? Ты думаешь, я стану терпеть твои выходки? — Больше не буду, правда-правда. Я просто перенервничала. И вообще ноги разминала.       Я старательно искала встречи с его глазами. Он специально смотрел в окно. Как будто с камнем общаюсь. Я придвинулась ещё ближе. — Ничего у меня не было с тем мальчишкой. Он просто славный малый, который дал мне крышу над головой.       Я прошептала тихо, так, чтобы водитель не услышал. Он снова глянул в зеркало. Гейдрих посмотрел на меня уязвлённый, словно сама мысль, что он ревнует, абсурдна. И ничего не сказал. Я начинала потихоньку отчаиваться, но у меня было время, чтобы продолжить точить его, как вода точит камень. Скинув туфли я залезла с ногами на сиденье. — Ре-е-ейнхард, — заныла я, придвигаясь почти вплотную.       Водитель ещё раз глянул в зеркало. Не каждый день, наверное, он такой цирк видит. — Сними наручники, пожалуйста.       Я попробовала толкнуть его грудью в плечо, чтобы привлечь внимание, но с руками за спиной и ногами на сиденье потеряла равновесие и завалилась лицом прямо ему в пах. Но это было не самое ужасное. Я поняла, что без возможности упереться руками уже не смогу подняться. Вместо того, чтобы барахтаться на потеху мужчинам, просто замерла, ожидая, пока меня поднимут. — Вы, русские, точно дикие варвары. — не удержался усмехающийся Рейнхард, но лёд был растоплен. — Интересный способ просить прощения, но может подождешь, пока мы не приедем?       Я возмутилась, но сдержала порыв отправить его куда подальше и, повернувшись на бок, положила голову ему на колени. — Я потеряла равновесие!       Он вздохнул и начал гладить мою голову, было приятно. Я вытянула ноги насколько это позволяла ширина заднего сидения и довольно вздохнула. — Нет у меня ключа, твой защитник меня отвлёк и я не забрал его.       Теперь понятно, почему наш образцовый джентльмен и офицер держал меня в цепях. Я смирилась. Он продолжал гладить меня, как кошку, я повернула лицо и уткнулась ему в руку. Всё же прикасаться к нему было очень приятно, и дело было не только в том, что я пыталась загладить свой проступок. — Ты хоть понимаешь, что плохо поступила? Мне пришлось задействовать много ресурсов, чтобы тебя найти, и я выглядел, как дурак перед окружающими. — Как ещё больший дурак, чем когда разъезжал по оккупированному городу в сопровождение одного водителя и на кабриолете? — не удержалась я.       Когда там, мой язык будут отделять от остального тела? Хотела ведь не ссориться. Его пальцы нашли мою ушную раковину и немного потрепали. Недостаточно сильно, чтобы было больно, но предупреждение я поняла и снова ткнулась лицом ему в руку. Его пальцы стали гладить моё ухо, отчего у меня побежали по спине мурашки. Я помолчала, потом сказала: — Знаешь, какая-то часть меня рада, что ты меня нашёл.       Он глубокомысленно молчал. Пусть понимает как хочет! Я и сама не знала, почему это было правдой. — Я понимаю. Даже лучше, чем ты думаешь.       Мы ехали в тишине примерно пятнадцать минут. Когда машина остановилась, он помог мне подняться и выйти. Я оглянулась, мы были на аэродроме. Вокруг было много разных самолётов, в том числе и массово производившийся Мессершмитт. Все они казались мне маленькими, устаревшими «кукурузниками», но я понимала, что для того времени это была грозная военная единица.       Немецкие пилоты отдавали честь Гейдриху, вытягиваясь по струнке. Он шёл уверенно к цели, петляя между рядов. Кажется, я начинала понимать, как он так быстро сюда добрался. Он подвёл меня к самолёту с посадочными местами для двоих. — Ты умеешь летать? — Впечатлена? — Скорее напугана. Ни за что не полезу в эту консервную банку! — Не бойся, это вполне безопасно и гораздо быстрее других средств передвижения. — Всё равно нет.       Я заартачилась. Я любила адреналин: аквапарки, квадроциклы, парки аттракционов, катание на лошадях. Я хваталась за любую безопасную возможность испытать адреналиновый драйв. Моей мечтой было спрыгнуть с моста повыше на резинке. Но это в 2019 году в мире, где всё тщательно проверяется перед каждой эксплуатацией и прогресс ушёл далеко вперёд. Каждый раз когда я куда-нибудь летела на Боинге или других современных самолётах, мне было страшно до чёртиков, хоть я и пряталась за чёрным юмором. Чёрта с два, я полезу в «кукурузник» 1941 года.       Рейнхард тем временем беседовал с механиком. Тот отчитывался о заправке топлива, проверке масла и прочей технической лабуде, которую я не понимала, так как говорили они на немецком. Лишь по кивкам в сторону самолета я поняла предмет обсуждения. Я заметила, что Рейнхард остался доволен.       К нам подошёл солдат с болторезом и ловко освободил меня. Впрочем, моя радость была недолгой, Рейнхард подпихнул меня к самолёту и легко поднял вверх, помогая залезть в кабину. Я с ужасом и покорностью подчинилась и села поудобней, а Гейдрих поднялся вслед за мной с двумя парами наручников. — Э-э-эй! Ты что делаешь? — я попробовала его отпихнуть, но он строго посмотрел на меня. — Тихо! — Зачем? Я буду себя хорошо вести! — Скажем так, я дал тебе шанс, и ты его не оправдала. Пеняй теперь только на себя. — Пытаться сбежать — право любого заключённого. Ты не можешь на меня за это злиться. — Зато могу лишить тебя искушения и возможности пытаться снова. — Смотри ключи не потеряй!       Он пристегнул меня к металлической раме кабины так, что мои руки были вверху передо мной, а также застегнул на щиколотках ещё одну пару. Он думал, что я попробую выпрыгнуть из самолета? Я сказала себе не дёргаться. Мне очень нужно было опять его задобрить, и наручники это ещё не худшее, что могло случиться. Нужно выбирать, какая из битв для меня важнее.       Рейнхард надел на меня радиогарнитуру. Моё место было позади него. Он очень быстро завёл и вывел самолёт на полосу. — Ты в порядке? Не боишься?       Интересно, если скажу, что очень страшно, он что-нибудь сделает? Вряд ли. — Всё в порядке, не считая того, что меня держат в заложниках без каких-либо оснований для этого.       Я не услышала, а скорее почувствовала его улыбку. Самолёт разогнался и оторвался от земли. Мы летели дольше, чем я предполагала, и в какой-то момент я поняла, что мы давно пролетели Чехословакию. — Куда мы летим? — В Берлин.       Меня как будто ударили по голове. За остаток пути я успела разозлиться, что не отбивалась сильнее, ужаснулась, что ни за что не выберусь из самого сердца Третьего Рейха, и даже немного беззвучно поплакала, жалея себя. Но любопытство перевесило, и я высунулась, чтобы посмотреть на земли Германии. Аккуратные домики, деревеньки и города, чистые поля и газоны, всё зелёное и ухоженное. Какая-то клаустрофобия меня охватывала при виде всего этого. Наверное я была предвзятой. Всё выглядело очень кукольным, компактным и как из сказки. Словно я пролетала над деревней хоббитов. Казалось, вот-вот из домиков выползут низкорослые мужички в укороченных дурацких штанишках на подтяжках с курительными трубками. Хотяяя, нет постойте… От проведённой параллели я заржала, забыв о радиогарнитуре. — Находишь что-то смешное в своей ситуации? — А как называются эти короткие кожаные шортики, которые твой народ носит? — Это не шортики, а национальный костюм. У наших предков национальная одежда была традиционной и говорила о статусе, возрасте и профессии того, кто её носил. В старые времена простые люди могли применять для изготовления одежды только плохое сукно, а вот кожа, пёстрые украшения, ленты и даже вышивка им строго запрещались — это были знаки отличия знати. Называются штаны Ле́дерхозе. — У тебя такие тоже есть? — Конечно.       Я хихикнула. Пейзаж внизу не менялся. Казалось, даже лес у немцев был более аккуратным, чистым, укрощённым. Даже в самой глубокой чаще не было поваленных и старых деревьев. — Страна у тебя маленькая. Как кукольный домик.       Вместо злости, угроз или проклятий, он спокойно ответил: — Это не надолго, — резко стало не смешно. — А какое сегодня число? — Тринадцатое июня.       POV Рейнхард Мы долетели без приключений. Остаток пути русская вообще была молчалива и подавлена. Я раздумывал над тем, куда везти Анну. Подвалы гестапо не совсем подходили для того, что я задумал. К тому же, это было рисковано. Гитлер и Гиммлер ещё не знали о её существовании, и пока я был намерен оставить всё как есть. Сначала нужно разобраться в ситуации самому и только потом решить с кем и в каком количестве поделиться ценной информацией. Приборы были перевезены людьми, преданными лично мне, за утечку информации можно было не волноваться.       О том, чтобы привезти её к себе домой, не могло быть и речи. Моя беременная четвёртым ребёнком жена и трое детей в данный момент проживали там. Все остальные мои владения находились под постоянным наблюдением моих недоброжелателей. Оставался только один адрес. И вот совпадение, он отлично подходил для укрощения строптивых дам. Я посмотрел на Анну. Она сидела рядом со мной и была погружена в свои мысли.  — Водитель, Гизебрехтштрассе, 11.       Она заметила моё пристальное внимание и посмотрела на меня с вопросом. В очередной раз я поразился, как она красива. Густые шелковистые волосы, пышная, мягкая грудь и длинные стройные ноги. Она словно создала для роли любовницы. Даже ярко выраженные азиатские черты не портили общее впечатление. Наоборот придавали ей изюминку. Хотя что-то мне подсказывало, что моё окружение со мной не согласится. Вряд ли Гитлеру понравится, что шеф СД якшается с русскими. Он вполне может приказать мне избавиться от неё. Тем более скоро вторжение в СССР. Собственнические мысли нахлынули на меня.       Не в силах совладать с собой, я придвинулся поближе и положил руку ей на колено. Что-то более откровенное было бы чересчур невоспитанным. В конце концов, мы не одни, и я должен поддерживать репутацию. Мои адъютанты и весь Берлин и так уже шепчутся о моих амурных похождениях. Лина даже попробовала как-то закатить скандал, но после пары месяцев в сельской местности с детьми, кажется, усвоила урок.       Анна приоткрыла розовый ротик, облизнула пересохшие губы и посмотрела на меня, не сделав попытки отодвинуться. Умная девочка, принявшая правила игры, или хочет меня так же сильно, как я её? Скоро станет ясно. Рано или поздно все маски будут сорваны.       Мы приехали в место назначения. Это был высококлассный бордель, расположенный в фешенебельном районе Берлина, контроль над которым взяла на себя SD с целью сбора компромата для шантажа и отслеживания, что именно под действием алкоголя и прекрасных дам болтают о правящем режиме высокопоставленные клиенты. Бордель был нашпигован современной подслушивающей аппаратурой, в подвале сидели агенты, записывающие разговоры. Специально были отобраны двадцать самых красивых и преданных нацистскому режиму проституток. Они прошли дополнительное обучение под присмотром SD. Это было моё детище. Хоть информации, имевшей бы глобальное значение для Третьего Рейха, было получено не так много, зато переоценить личную пользу, которую я извлёк из этого борделя было невозможно. И дело не только в двадцати самых красивых женщинах, всегда готовых меня удовлетворить, но во всех тех беднягах, над которыми я получил безоговорочный контроль, шантажируя полученным компроматом. Да, отличное место для того, чтобы временно спрятать девушку. До тех пор пока я не приму решение о её дальнейшей судьбе.       Я провёл нас до свободной комнаты, которая всегда оставалась незанятой на случай, если кто-то из SD захочет «провести инспекцию». Инспекции проводились с завидной частотой. — Прими душ, — я показал рукой в сторону ванны.       Анна расслабилась. Она зашла в ванную комнату первая, я задержался, чтобы снять плащ и китель. Когда я последовал за ней через пару минут, она уже разделась до нижнего белья. Её глаза расширились. Она не ожидала, что я пойду за ней. — Сними с меня сапоги.       Я сел на стул. Она стянула сапоги, поглядывая на меня время от времени. — Залезай в душ, — скинув штаны и рубашку, я подал ей губку и мыло. — Потрёшь мне спинку? — насмешливо спросил я.       Она была совсем не против, взяв у меня губку. Щедро намылив, она бойко терла меня. От ног до шеи. Я прикрыл глаза от удовольствия. Впрочем, она тоже увлеклась. Слегка расширившиеся зрачки, чуть приоткрытый рот, вздымающаяся грудь. Иногда она увлекалась и гладила меня мыльными руками, словно ей просто нравилось трогать меня и изучать моё тело.       Я стоял с закрытыми глазами, отдавшись ей на милость, пока она не закончила со всем телом, кроме волос и паха. Секундная заминка, и её рука сомкнулась на моём члене. Мне стоило большого труда не дёрнуться. Открыв глаза, я поймал её взгляд. Она смущалась, но руки бесстыдно скользили по мне. Это больше походило на мастурбацию, чем мытьё. Когда удовольствие стало слишком острым, я отвёл её руку. — Бесстыжая, — пробормотал я себе под нос по-немецки.       Мне нравилась её раскованность, смешанная с целомудренным смущением. Нравилась её покорность, хаотично сменяющаяся неповиновением. Настолько нравилось, что она сейчас здесь со мной вместо того, чтобы болтаться на крюку в подвале гестапо. — Твоя очередь, — я забрал у неё мочалку. — Нет, постой. А волосы?       Не спуская с неё пронизывающего взгляда, я встал на одно колено, чтобы компенсировать разницу в росте. Она намылила мою голову, её ладони массировали кожу головы, спускаясь до шеи и плеч. Дьявольски приятно. Стоя на одном колене, наши лица были почти на одном уровне. Она наклонилась вперёд и прижалась губами к моим. Поцелуй вышел полным страсти. Пора заканчивать с аперитивом и переходить к главному блюду.       Я встал и, повернув её спиной ко мне, быстро помыл её ноги и спину, замедляясь и особенно нежно лаская её, когда дошёл до груди. Мои руки, покрытые мыльной пеной, легко скользили по её мягкому телу. Она качнулась назад, прижавшись к холодному кафелю, и тут же дёрнулась, пытаясь отодвинуться от стены, но я зажал её с ухмылкой. Она прикрыла глаза и откинула голову назад, подчиняясь, я воспользовался возможностью помыть её шею. Потом быстро намылил и сполоснул волосы. Когда я закончил смывать с неё пену и вышел из душа, она последовала за мной и потянулась к полотенцу. — Нет, — я забрал полотенце у неё. — Не вытирайся, — мне нравилось смотреть как капли воды блестели на её коже и стекали вниз по телу.       Мы добрались до кровати. Она ластилась ко мне, её глаза были мутными от возбуждения. Но следовало сначала её наказать, чтобы в следующий раз не думала сбегать от меня. К счастью, в тумбочках и шкафах было полно предметов, подходящих для этого. Положив её на кровать, я пристегнул её руки к изголовью кровати, запястья были сцеплены вместе так, что при желании я мог переворачивать её на спину. Она немного напряглась, но не сопротивлялась. Я взял широкий кожаный ремень из шкафа, и вот тут её глаза начали округляться. — Перевернись на живот. — Э-э-э, нет. — Это была не просьба. — Пошел ты! — Ты только усугубляешь своё положение.       Девушка метала гром и молнии из глаз и, кажется, проклинала меня на русском. Подойдя к кровати, я без труда перевернул её на живот, поставив одно колено на спину, зафиксировал в таком положении. Её ягодицы были упругими, я провёл рукой по одной из них, наслаждаясь. Поток ругательств на секунду прервался, чтобы возобновиться с новой силой. Она дергалась безрезультатно. — А ну отпусти меня, чёртов нацист! — Ш-ш-ш… Думаю, для первой провинности двадцати ударов будет достаточно. По десять на каждую ягодицу.       После первого удара она вопила, как кошка, после третьего замолчала, уткнувшись лицом в матрас. После пятого подняла лицо, пытаясь глянуть назад. Я бил не со всей силы, а так, как бил бы своего ребёнка за особо крупную провинность. Несколько дней она будет ощущать последствия своей глупости. — Да хватит! Ты уже доказал свою правоту.       Я качнул головой. Ничего она не понимала. Дело было не в доказательстве моего господства. Для этого мне не нужно поднимать на женщину руку или даже голос. Она поступила безумно глупо, сбежав от меня по неспокойной, терзаемой военными действиями Европе. Её могли схватить, пытать, изнасиловать, просто заставить выкопать себе могилу и пристрелить, как собаку. Я должен был раз и навсегда выбить из неё мысли о побеге. У меня слишком много работы, чтобы следить за ней, пресекая на корню её самоубийственные выходки. Её шансы на выживание и так были не высоки, учитывая её происхождение и положение, которое я занимал в обществе. Если я хочу уберечь её от неприятностей, она должна полностью мне подчиняться.       Шестой удар получился особенно сильным. Она дёрнулась и, кажется, всхлипнула, но не умоляла меня остановиться. Я не мог не уважать то, как упрямо она цеплялась за свою гордость. Последние три удара были короткими и быстрыми, как броски кобры. — Мудак!       Я ухмыльнулся. Надеюсь, большая часть русских не такая же задиристая, как она, иначе хлебнём мы с этим горделивым народцем. Я погладил покрасневшую горячую на ощупь ягодицу и сжал вторую, как бы готовя к тому, что будет дальше. Она брыкалась, но всё без толку.       Следующие пять ударов, она ещё вопила в подушку, но под конец затихла. Плачет? Я встал, отложив в сторону пояс, и достал из прикроватной тумбочки баночку с охлаждающим кремом. Она дёрнулась, когда я стал нежно втирать его в ягодицы, но ничего не сказала.       Через несколько минут, когда крем полностью впитался, я перевернул её на спину. Если бы взглядом можно было убивать, я бы упал замертво. Глаза действительно были покрасневшими, но она уже не плакала. — Можешь кричать. Стены двойные, и тебя никто не услышит.       Раздвинув бедра, я скользнул пальцами в её нутро. Поразительно влажная и скользкая, она вся текла. Сдержав порыв накинуться на неё и просто овладеть, я склонился вниз, поцеловал её в мягкий животик, проложил дорожку из поцелуев вниз. Она, задержав дыхание, наблюдала за мной. С абсолютно греховным выражением лица я провёл языком между её половых губ. Она откинула голову назад не в силах больше смотреть мне в глаза. Ох, уж эти русские с их пуританской страной. Готов поспорить, что они всё ещё занимались сексом в темноте под одеялом в миссионерской позиции и лишь с целью зачатия.       Обведя языком её клитор, я принялся терзать средоточие её удовольствия. Она стонала и пыталась вывернуться, но я был неумолим. Не позволяя ей сдвинуть колени, я крепко держал её, вклинившись между бедер. Она была очень приятной на вкус. Как следует поиздевавшись над её нежными складками и скользя пальцами глубоко внутри, довёл её до вершины, не остановившись, даже когда её тело сотряслось от удовольствия. Удовольствие можно использовать как наказание. Слишком много стимуляции превращается в боль. — Рейнха-а-ард!       Её грудь бурно вздымалась. Девчонка, кусая губы, поймала мой взгляд. Я перевернул её на живот, она встрепенулась, но было уже поздно. Скользнув сверху, я полностью прижался всем телом к ней. Взявшись за её бедра, я легко скользнул в неё сзади. Её соки позволили мне скользить внутри неё легко, как раскалённый нож в масле. Уже не сдерживаясь, она стонала моё имя в подушку. Её руки вцепились в металлическую перекладину изголовья кровати, а комната наполнилась звуками шлепков плоти о плоть. Я вбивался в её тело, вдавливая её в матрас. Никому не позволю её забрать. Слишком уж желанной добычей она оказалась. Чувствуя приближающуюся развязку, я несильно, но ощутимо прикусил её плечо. — Чёрт! О, да-а-а! Не останавливайся!       Она кончила первой, я быстро последовал за ней. Расстегнув наручники, я перевернулся на спину, прижимая её к груди. Она и не думала больше бороться. Мы оба были уставшие, но довольные. Временное перемирие. Натянув одеяло на неё, я прошептал ей на ухо: — Утром ты расскажешь мне всё, — она ничего не ответила.       Через пару минут я почувствовал, как она обессилевшая уснула.