Я учился жить...

Макар оглядывал большую и чистую кухню неверящими глазами. Он открыл одну дверцу навесного шкафа, вторую, засунул нос за плошки, стоявшие на полке, фыркнул, заинтересовался здоровыми дверцами на кухонном столе, расположенном аккурат посреди помещения. После двух минут упорных попыток и сопения, постепенно менявшегося с заинтересованного на гневное, он просто потянул ручку на себя, чтобы обнаружить, что таким образом выдвигается огромный ящик с кастрюлями. Он задвинул его и снова вытянул, осмотрел пару кастрюль, чтобы прийти к выводу, что в них и не готовили практически ни разу. Холодильник тоже был огромным, но это не гарантировало его автоматической наполняемости. Макар хлопнул его дверцей и начал обходить кухню по периметру, открывая случайные дверцы, заглядывая в случайные сосуды и пытаясь унять желудок, который упорно намекал ему, что та шаурма уже начинает заканчивать свое чудесное насытительное действие. Пусть насяльника раскошеливается. Мужик оказался на диво безропотным. А еще Макар слегка опешил от количества денег, оказавшегося в его руке просто так. Если он сам работал бы не покладая рук этак три недели и ни на что при этом не тратился, у него было бы примерно столько же. Он несся вниз по лестнице, подозревая, что у него за спиной выросли крылья, но не хотел идти медленно и степенно, когда можно быстро и энергично. С некоторым недовольством Макар заметил, что приближается к первому этажу, и недовольно скривился. Вот сейчас этот дверной пес еще раз на глаза попадется. А с другой стороны... Дверной пес оказался вполне вменяемым. Макар сиротливо склонил голову набок, постарался придать своим кошаковым глазам хотя бы подобие невинного блеска и крадучись подошел к нему. На бейдже было наверняка написано его имя, но зрение у Макара было так себе. - Добрый вечер, - кротко сказал он. - Здоровались уже, - буркнул дверной пес. - Ну так это было раньше, и ситуация общения закончилась, что позволяет мне с чистой совестью расценивать себя вправе здороваться с вами заново, - Макар сделал еще пару шагов поближе и посмотрел на него прищуренными глазами. – Я просто поинтересоваться хотел, куда тут можно за продуктами ходить и все такое. Макар улыбнулся и преданно моргнул. Мужик усмехнулся и подошел к нему. - В трех кварталах в любую сторону есть супермаркеты. – Он с интересом смотрел, как Макар вытягивает шею и читает надпись на бейдже. – Запомнил? - Так точно, Андрей! А по батюшке как? - Яковлевич я. Макар вперился в него острыми глазами. - Только на кой оно тебе? – продолжил Андрей. – Завтра будет Олег Сергеевич, ему за сорок. Вот он Сергеич, а я Андрей. Иногда женщины сидят. Им на глаза лучше не попадайся. Понял? Макар плотней сжал губы и кивнул головой. - Вздумаешь друзей водить – лично голову снесу. Кедрин такой подставы ни с какой стороны не заслуживает. Все понял? - Кедрин, а дальше? – кротко спросил Макар. Фамилия ему бесконечно понравилась. Сразу повеяло чем-то уютным и располагающим. Добротным. А если чуть потянуть – Ке-е-едрин, то и ласковым. - А ты не в курсе, к кому ты нанялся? – прищурился Андрей. - К теплому очагу, полной миске и сухой кроватке я нанялся, - в ответ ему прищурился Макар. – Моя квартирная хозяйка меня давно уже выпереть хотела, корова обрюзгшая, а тут я ей задолжал, и с начальником на работе поругался. - Глеб Сергеевич, - подумав, сообщил Андрей. - Спасибо, - Макар попереминался с ноги на ногу. – Ладно, я пойду, меня за тортиком послали. - Пошли, запасный выход покажу, - усмехнулся Андрей. – И тортика много не ешь, да и вообще, нафига он тебе сдался-то? Лучше стейка тортика не придумали. Макар сглотнул слюну. - Это точно, - буркнул он. Макар высунул нос на улицу. После сухого и теплого помещения в сырую погоду выходить не хотелось, но и вещи свои оставлять этой корове тоже. Поэтому он выдохнул, втянул голову в плечи и вышел на улицу. Дождь то прибавлял, то почти прекращался. Людей на улице прибавилось. Причем не тех, утомленных, вымотанных, спешаших с работы домой – те уже сидели дома, а других, праздных. Макар с чувством, похожим на ненависть, и непохожим на нее, оглядывал их украдкой, отмечая и холеные телеса, и продуманные прически, и одежду, которая явно совсем недавно висела на вешалке в магазине. Он старался держаться в тени и при этом не мог отказать себе в удовольствии порассматривать праздно шатавшихся, иногда придерживая шаг. Он чувствовал себя чуждым этим людям, но при этом упорно отказывался принимать взгляды этих людей, не замечающие его, скользящие по нему. Макара и задевало, и успокаивало осознание того, что он был незаметным, несущественным для всех этих прохожих. Макар ехал в троллейбусе, вжимаясь в сиденье и позыркивая по сторонам, затем семенил под моросящим дождиком к неказистой многоэтажке, в которой снимал квартиру, и постепенно начинал позволять себе с оптимизмом смотреть в будущее. Даже пахнУвший мочой подъезд не стер с его лица злорадной и почти торжествующей усмешки. У двери в квартиру он прислушался. Хозяйка по своему обыкновению смотрела по телевизору какую-то трижды отвергнутую пищеводом дрянь, включив звук на полную мощность. Макар с силой сжал веки, вознеся мольбу безымянным высшим силам, чтобы она заснула прямо там: если она на него напорется, то вытрясет все деньги и еще кеды снимет в качестве штрафной санкции. А так есть маленький такой шанс, что ему снова подвезет. И он осторожно открыл дверь. Дверь в комнату была приоткрыта. По телевизору выясняли отношения очередные неестественно-визгливые участники очередного ток-шоу, и этот гвалт сдабривался сладчайшей из музык – бархатистым похрапыванием хозяйки. Дверь в клетушку, которая сходила за комнату, была незаперта. А его вещи были сгружены на кровать в полном комплекте. Намерение вышвырнуть его как слепого кутенка было слишком очевидным, чтобы его можно было так просто проигнорировать; она очевидно и в свою комнату дверь не стала закрывать, чтобы не пропустить его появления. На его счастье, засмотрелась, умаялась, телевизор глядючи, трудяжка. Макар решил не быть слишком принципиальным и оставить постельное белье этой заразе, пусть радуется – места в сумке оно занимало слишком много, а так – вроде компенсации, и тихонечко выскользнул, осторожно опустив ключи на нижнюю полочку, так, чтобы она не сразу их нашла. Хозяйка не проснулась. Макар чуть не вприпрыжку рванул к остановке, спеша домой, словно опасался, что если его не будет дома дольше, чем он сам себе отпустил, то этот Кедрин передумает и не пустит обратно. А этого Макар себе позволить не мог. Но еще и к чаю чего-то купить надо было. Деньги ему были даны не просто так, а для применения в гастрономических целях. И он вынырнул из автобуса, оглянулся и практически безошибочно рванул к супермаркету, который так удачно расположился прямо перед его носом. Странным делом впервые Макар чувствовал себя неуверенно. То есть до неуверенности это чувство не дотягивало, но и легкое ощущение растерянности создавало дискомфорт. Осознание того, что у него денег с лихвой хватит на все причуды, было непривычным. Он вырос в семье, в которой каждая копейка была на счету, затем, когда решил начать самостоятельную жизнь, он не раз вынужден был гнать от себя мысль о своей самонадеянности, в очередной раз латая дыры, а поведение в продуктовых магазинах было очень даже простым: полки с хлебом, полки с молочкой, смотреть на товар строго слева внизу – там эти буржуи прятали вещи подешевле и, как ни странно, посвежей, и к кассе, чтобы ни на что еще не соблазниться. А тут, чуть ли не до боли сжимая ручку тележки, он осторожно оглядывался и собирался с мыслями. Наконец, возмущенно обругав себя за бездействие, Макар принялся за дело. В конце концов, надо не только о сегодняшнем вечере подумать, но и о завтрашнем утре. И наверное, даже о вечере. И он решительно начал нагружать тележку продуктами, подспудно ликуя, что у него есть причина и возможность наконец-то и тележку покатать, и нагрузить ее. Управляться с ней было не так уж и легко, как он выяснил, неуклюже лавируя между рядами. А еще она не останавливалась сразу, поворачивала не резко и не всегда туда, куда Макару было надо. И эти «охранники» косились на него. Хорошо хоть сумка была в целлофан запаяна. И Макар проходил мимо них, стараясь выглядеть как можно более невинно, а отходя подальше, косился и злорадно улыбался. Подкатывая тележку к кассе, он несколько раз проверил, на месте ли деньги, и начал дожидаться своей очереди, сжимая купюры в кулаке, словно боялся, что они испарятся. Тащить и сумку, и пакет с продуктами было не очень удобно, но за те пару кварталов, которые отделяли Макара от своего нового дома, он не единожды успел отчитать себя за то, что еще забыл купить, о чем надо будет позаботиться завтра, и вообще, он та еще раззява. На этой оптимистичной ноте он добрался до дома. Остановился, задрал голову, подставляя лицо вновь заморосившему дождику, посмотрел на дом, на небо, снова на дом, пообещал себе, что обязательно выяснит, куда выходят окна его новой квартиры; довольно улыбнулся. И пошел к входной двери. Переть сумку и пакет на своем горбу было тяжеловато, но и в лифт не хотелось; желание поближе познакомиться с домом было очень сильным. Макар неторопливо топал по ступенькам, вертя головой по сторонам, рассматривая отделку, изучая освещение, поглаживая перила, словом, осваиваясь. И ему нравилось то, что он видел. Наконец ему надоело, и Макар прибавил скорости. Перед дверью он остановился, коснулся ее пальцами и не смог улыбнуться. Постояв так несколько мгновений, Макар наконец решился и открыл ее. В квартире было тихо, но эта тишина была какой-то располагающей, даже приглашающей. И это было так просто и так приятно, пусть даже необычно, что он не смог сдержать ликования. Он пришел, и у него есть свои личные вещи, которые он может оставить здесь, не боясь, что они окажутся на помойке. Кедрин неторопливо вышел из своего кабинета и замер, глядя на него. Макар снял почти сухие кеды, поставил их на полку, аккуратно пристроил сумку рядом, рассчитывая разобрать ее чуть попозже, и подхватил пакет. Пусть этот Кедрин думает себе, что хочет, но Макару как домработнику все-таки нужны деньги. Да и заслужил он, тягаясь по этому магазину и потом транспортируя пакет домой. Заходя на кухню, Макар на секунду задержался на пороге, окидывая ее другим, пристрастным, собственническим взглядом. Помещение было большим. Очень неплохо отделанным. Просторным. Светлым. И неуютным. Верней, тут же поправил себя Макар, необжитым. Стулья стояли на отвратительно одинаковом расстоянии друг от друга и от стола. Посуда была расставлена безобразно симметрично. А тому умнику, который пристроил фотографии подобного толка на стенах, голову бы снести. Прямо малые голландцы в фотографии – праздник желудка, от которого запросто может начаться несварение. Кухней явно не пользовались, но это пока. А теперь у кухни есть Макар. И с такими оптимистичными мыслями он начал наполнять холодильник. Кедрин последовал за парнишкой. Он заглянул в кухню, чтобы увидеть, как тот с сосредоточенным видом раскладывает продукты, посапывая от усердия. Глеб зашел, подошел к столу, осмотрел те упаковки, которые были предназначены для первого совместного чаепития, и направился к чайнику. Макар покосился на него, подогнул пальцы на ногах, проследил за его манипуляциями и переместился ко столу. Теперь не мешает убрать тот бардак, который он тут устроил. Глеб прислонился к столу, дожидаясь, пока закипит чайник, и наблюдал за Макаром. Тот не особенно обращал внимания на его пристальный взгляд, аккуратно разрезая упаковку с печеньем, снимая целлофан и выбрасывая. Он бросил взгляд на чайник и начал расставлять чашки, а затем уселся и с самодовольным видом уставился на Глеба. Тот поизучал его, тщетно пытаясь найти хотя бы намек на неловкость, смущение или нечто подобное, усмехнулся про себя, взял чайник и подошел ко столу. - Она тебя искать не будет? – поинтересовался Глеб, наливая кипяток в чашки и усаживаясь. Макар пожал плечами с похвальным безразличием; Кедрин не смог не отметить, что Макара совершенно искренне не заботила ситуация. - Пусть. Ей в любом случае обломится. Когда она с моей матерью познакомится, то через две минуты бежать будет дальше, чем видит, - равнодушно отозвался он, с куда большей заинтересованностью оглядывая сдобу. - Что так? – спросил Глеб. Макар метнул на него неприязненный взгляд, плотней сжал губы и опустил глаза. Его ноздри дернулись, демонстрируя яркое желание огрызнуться, но комментариев Глеб так и не дождался. Он потянулся за печеньем. - Приятного аппетита, - сухо произнес Глеб. Он взял печенье, отправил его в рот и вынул пакетик из чашки. Макар исподлобья и пристально следил за его движениями, что не столько раздражало, сколько развлекало Глеба. Подтолкнув к нему пиалку, в которую он положил пакетик, Глеб сделал первый глоток. Макар выпрямился и с серьезным видом достал пакетик, опустил его в ту же пиалку, а затем отпил чая. Он с довольным видом зажмурился, засунул в рот сдобу и с искренним и нескрываемым удовольствием начал ее смаковать. Глеб разглядывал его прищуреными глазами, и уголки его рта против воли поднимались вверх. Макар морщил нос, довольно улыбался, жмурил глаза, бережно вытягивал губы, чтобы сделать еще один глоток, и попутно поглощал сдобу в количествах, опасных для здоровья. Глеб был равнодушен к сладкому, и поэтому он встал, чтобы сделать еще чаю, а затем сидел, время от времени пригубливая чай, и поглядывал на Макара, для которого не существовало ничего, кроме того, что находилось на столе. Ему было странным образом уютно. Макар не стремился вести разговоры, но звуки, которые он производил – посапывания, шуршание оберткой, звон чашки о блюдце – все это действовало умиротворяюще. - А ты где работаешь? – наевшись, напившись чаю, спросил Макар, откидываясь на спинку стула. Глеб вскинул голову и посмотрел на него прозрачными, почти холодными глазами. Он вежливо приподнял брови. - Работаешь, говорю, где? – невозмутимо переспросил Макар. Легендарный холодный взгляд Кедрина на него явно не подействовал. - С какой стати тебя это должно интересовать? – Глеб отозвался почти механически, и только произнеся эту фразу, осознал, как резко она прозвучала. - Да так просто. Спросить нельзя? Интересно, - Макар пожал плечами и осмотрел еще раз натюрморт на столе. – Не, не хочешь, можешь не отвечать. Я что, я ничего. Глеб согласно кивнул головой и встал. - Я поработаю немного. А ты будь добр убрать здесь все, раз уж взялся за домомучительство. - Ладно, - бодро отозвался Макар и засунул еще печенье себе в рот. Глеб шел к себе в «кабинет», а за его спиной доносилось негромкое, но весьма отчетливое звяканье посуды, снова шелест пакетов, недовольное бурчание, и на лице Глеба помимо его воли появилась недоуменная и растерянная улыбка. Это было непривычно и как-то уютно. Он уселся в свое любимое кресло и взялся за бумаги, надеясь хотя бы немного поработать, пока его новому жильцу не придет в голову потребовать общения. А что это непременно случится, Глеб не сомневался. Макар недовольно пробурчал под нос все, что он думал по поводу этих тонкостенных извращений. Нет, если какую девушку обхаживать или там еще кого в конфетно-букетный период, как любила говорить мать, пока совсем не свихнулась от этих своих дел, то нормально. Чай какой-нибудь извращенный, с жасмином, например, пирожные, то-се, но чтобы после работы вечером снова из таких вот наперстков чай хлебать – это просто непорядок. Макар еще раз облазил все шкафы, нашел что-то очень экзотичное, похожее на япона-стиль, с несуразной формой и какими-то дурацкими иероглифами, и шумно фыркнул, выражая таким образом все, что думал о тех криворуких идиотах, которые сюда все покупали. Ну неужели не видно, как этот Кедрин в два счета свой чай выпивал? Значит, ему тоже надо что-то большое. Макар убрал все со стола и принялся за мытье посуды, надеясь, что у него не настолько огрубели руки, что он эти тоненькие предметики раскрошит просто из-за своей неловкости. Убрав все и решив, что не мешает переодеться в сухое и чистое белье, Макар остановился напоследок в двери, оглядел кухню с самодовольным и торжествующим видом и пошел за своей сумкой. Взвалив ее на плечо, он пошел к Кедрину, чтобы выяснить, где он будет жить. Этот зануда сидел в кресле. Место, которое он себе выбрал для рабочей зоны – ничего так, уютное – было освещено двумя настенными лампами и настольной. Только зря он кресло к правой стене придвинул. У левой было бы не в пример удобней. Макар осмотрел зону и принялся рассматривать Кедрина. Свет от бра был совсем невнятным, больше создавая иллюзию освещенности, чем непосредственно освещая. Он несмело выхватывал его лицо, странным образом выделяя банальные прямые и продолговатые линии, из которых оно состояло. Да и острыми углами лицо тоже не могло похвастаться. Его черты были невыразительными, но и цельными, но и бескомпромиссными. Они как-то удивительно перетекали одна в другую, подходили друг другу, дополняли и усугубляли. И лицо, благодаря ли дурацкому освещению, благодаря ли времени суток, казалось чеканным, почти неподвижным, почти вечным. Такой если отворачивается, то навсегда. Наверняка не сразу принимает решение. Но если принимает, то следует ему вопреки всему. Макар внезапно задался вопросом, сколько Кедрину лет. Вроде молодой мужик. Хотя стройный и, очевидно, ведет здоровый образ жизни. А такие всегда моложе выглядят. С другой стороны, даже намека на морщины не было, ни на лбу, ни вокруг глаз. Следил он за собой, что ли, или, чего доброго, еще и ко врачам обращался? Хотя нет. Макар одернул себя. Ну не похож был Кедрин на этих – новомодных, которые считали, что после двадцати пяти жизнь заканчивается, потому что старость наступила. У него вон в волосах седины сколько, особенно на висках. Хотя его дядька после тридцати очень быстро поседел. Наследственность. Хорош мужик, холеный. Макар еще раз оглядел его оценивающим взглядом. Его бывший начальник, который его как кутенка под дождь выбросил, который сильно много о себе мнил, направо-налево хвалился, что за кожанку семьсот баксов отвалил, и ездил на типа джипе, ни в какое сравнение не шел с Кедриным, который обладал невыразительным, но очень красноречивым достоинством и совершенно не нуждался никому и ничего доказывать, потому что знал наверняка. - Слушай, насяльника, - Макару надоело созерцание. – Я дико извиняюсь, что отвлекаю от дико важного дела, с которого я тоже поимею денег, но куда мне с вещами? Кроме, конечно, выхода, - попытался пошутить Макар и поморщился от того, как непривлекательно эта фраза прозвучала. Глеб вздрогнул и посмотрел на него отрешенными глазами. Затем отвел взгляд. Макар присмирел. Бездонные темно-серые глаза на почти прозрачном лице создавали странное ощущение сюрреальности, словно перед ним на секунду открылось окно в другой мир. Он напряженно ждал ответа. Глеб встал. - Пойдем, покажу комнату, - невыразительным голосом отозвался он. Макар послушно посторонился. Глеб поднимался по лестнице наверх, Макар смирно плелся за ним, придерживая сумку и с широко раскрытыми глазами осматривая все вокруг. Вот вроде и вкус был у того, кто это делал, а получилось стерильно. Глеб остановился и открыл дверь. - Твоя комната, - ровно сказал он, оглядывая ее. Макар стал по другую сторону двери, засунул в нее голову и огляделся. Большая, светлая. Слишком светлая. Он зашел в нее. – Дальше по коридору ванная. Можешь ей пользоваться. Еще вопросы? - Во сколько ты встаешь? – тут же отозвался Макар, уже вошедший в комнату, опустивший сумку на пол и с собственническим удовольствием осматривавшийся. - В полшестого. - Во сколько?! – Макар в неподдельном изумлении вытаращил глаза. – Ты что, дояркой работаешь? Глеб не смог сдержать смешка. - Можно и так сказать, - он пожал плечами. – А с какой стати это тебя так взволновало? - Ну как, завтрак делать. – Макар засунул руки в карманы джинсов и поднял плечи в защитном жесте. - Можешь часам к восьми, - Глеб усмехнулся, оглядев настороженного и готового к драке Макара. – Я обычно обхожусь кофе. На лице Макара отразилось все, что он думал о такой привычке завтракать, и это было далеко от одобрительного. А Глеб подумал, снова усмехаясь, что за этот вечер он улыбался куда больше, чем за предыдущие полгода. Да и до этого он не особо утруждался таким атавизмом. Макар подозрительно оглядел Глеба, явно выискивая признаки душевного нездоровья. Относительно успокоенный осмотром, но куда более – тем фактом, что от него не требуется тоже вздираться ни свет ни заря из теплой постельки – а она будет теплой, Макар кивнул головой и сказал: - Ладно, посмотрим. Глеб кивнул головой и взялся за ручку двери с явным намерением закрыть ее снаружи. - Спокойной ночи! – звонким, счастливым и благодарным голосом крикнул ему вслед Макар. - Спокойной, - тихо отозвался Глеб и закрыл дверь. Он спустился по лестнице, молча посмеиваясь энтузиазму новоприобретенного домработника, неторопливо устраивался в кресле и долго невидяще смотрел перед собой, перед тем как собраться, вырваться из оцепенения и взяться за бумаги. Но перед тем, как снова погрузиться в них, он прислушался к звукам наверху. Макар, очевидно, на молекулярном уровне был неспособен вести себя тихо. До Глеба доносились звуки – то лившейся воды, то возмущенного бурчания. Он улыбался и снова принимался за бумаги. - Слушай, кормилец, - голос Макара рядом с ним оказался неожиданностью. Глеб вздрогнул и вскинул голову. Макар стоял рядом, наклонившись и с серьезным видом изучая текст на бумаге; вид у него был слишком серьезным, и Глеб заподозревал, что Макар понимает в написанном через девять слов на десятое. Почувствовав очень неодобрительный взгляд Глеба, Макар покосился на него, выпрямился и с невинным видом сказал: - А как тут с бельем постирать? Глеб оглядел его. Макар стоял в выношенных джинсах, босиком и держал на руке ту одежду, в которой знакомился с Глебом. Глеб встал, демонстративно сложил бумаги и положил их чистой стороной вверх, стал между ними и Макаром и подбородком указал направление. Тот посмотрел на него прищуренными глазами, но подчинился молча, хотя Глеб уже приготовился брать его за шкирку и вышвыривать. Оставив Макара наедине со стиральной машинкой, Глеб намерился было вернуться к работе, но передумал. Он заглянул в каморку, где стояла машина. - Ты не хочешь чая на сон грядущий? Макар, сидевший перед ней на корточках и задумчиво глядевший через стекло в дверце, как начинает вращаться барабан, вскинул голову, осмотрел его и задумался. - Можно, наверное, - без особого энтузиазма согласился он и снова повернулся к машине. - Присоединяйся тогда. Макар покосился на него через плечо и согласно кивнул головой. Глеб медитативно прихлебывал чай, дожидаясь Макара. Он не пошевелился ни встать, ни сказать хотя бы фразу, наподобие: «Располагайся»; Макар уселся, подобрал под себя ноги, посмотрел на пакетики с чаем, выбрал мятный и опустил его в чашку. Глеб рассматривал его из-под полуприкрытых век, отмечая, что парнишка выглядел утомленным, словно вдруг и внезапно на него накатилась вся усталость, которая накапливалась не один день. Внезапно заострился нос. Внезапно проступили тени под глазами. Волосы, которые были помыты и расчесаны, начали пушиться и закручиваться в забавные колечки на концах. Макар не пошевелился надеть майку, и Глеб с каким-то удовлетворением оценивал крепкие, пусть и юношеские совсем мышцы и отмечал красноречиво выступавшие ключицы. Линия загара нечетко отделяла шею от груди и руки от плеч, и на остаточно загорелой коже проступали веснушки; на белой коже отчетливо отсвечивали родинки. Макар вздохнул, поставил локти на стол и поднес чашку к губам. Сделав глоток, он посмотрел на окно и опустил глаза в чашку. Окно было приоткрыто, и за ним едва слышно шумел дождь. Глеб смотрел сквозь Макара и наслаждался тишиной и компанией. - Слушай, - Макар поставил чашку на стол и глянул исподлобья на Глеба. – Можно я завтра все уберу? А то сегодня поразбиваю нафик твои офигенно красивые чашки. Что-то я рукам своим не доверяю сегодня больше, - помолчав, пояснил он. Глеб поднес к глазам чашку и осмотрел ее, недовольно поморщившись. - Можно, - отозвался он, подумав, что, наверное, был бы даже благодарен, если бы его от них избавили. - Ладно тогда, пошел я баиньки, - Макар встал. – Спасибо тебе. Глеб кивнул головой. - Спокойной ночи. Глеб кивнул головой. Макар поплелся в свою комнату, шлепая ногами по полу и пытаясь держать глаза открытыми. Он поднялся наверх и направился было к своей комнате, но любопытство взяло верх над воспитанностью, и он сунул нос в другую дверь – спальню Глеба. Зашел, осмотрелся. Недовольно поморщился и поплелся к себе. Ну да, больше. Ну да, обставлена чуть обильней и в темных тонах. Но ощущение того, что это был не очень-то обжитой гостиничный номер, не покидало Макара и здесь. Он дернул плечами и побрел в свою комнату. В ней он сел на кровать и уткнулся носом в подушку, а затем потерся о нее щекой. Затем Макар потянулся и выключил свет, в темноте стянул джинсы и забрался под одеяло. Вытянувшись и потянувшись, он повернулся на бок и свернулся клубком, блаженно улыбнулся и закрыл глаза. Дивным и непривычным было слушать тишину в квартире и ровный гул города далеко от нее. Он счастливо вздохнул, зевнул и заснул. Глеб долго сидел один на кухне. Дождь прибавил и теперь барабанил по оконному стеклу. В квартире было тихо. Наверху спал – скорее всего, уже спал Макар. Глеб поставил чашку и пошел в свою комнату. Я учился жить один. Учился засыпать, не ища теплого тела под боком, учился просыпаться и не находить вмятину на подушке. Учился не прислушиваться к звукам, не мной произносимым. Учился. Учился не выбирать те вещи в магазинах, которые бы нравились ему. Учился не вздрагивать, видя похожую фигуру и похожую прическу. Учился не думать о том, что не смог бы вернуть, даже если бы сильно захотел. Учился покупать столько продуктов, что половину их не приходилось бы потом выбрасывать потому, что они портились. Учился вообще избегать магазинов, потому что привычка – или идиотская иррациональная надежда – оказывалась сильней меня. Учился обходиться малым и с большим дружелюбием относиться к общепиту. Учился не удивляться, когда, открывая холодильник, обнаруживал лишь пустые полки. Я учился жить день за днем. Не считая минуты, а считая дни. Учился смотреть на неделю и видеть перспективу. Делать планы на неделю и месяц и не ненавидеть выходные, которые мне снова приходилось бы проводить одному либо с группой коллег, которые чего-то от меня требовали, ничем не делясь взамен. Учился вежливо улыбаться, когда узнавал флирт в обращенных ко мне словах. И учился отвечать на него хотя бы комплиментами. Я понимал, что я та еще добыча для одиноких, как я. Но они мне были нужны куда меньше, чем я им. Они мне были не нужны. А им нужен был не я, а объект, заполнивший бы пустоту рядом. Мне говорили и говорили, что пора бы завести подругу. Мне намекали, что одиночество слишком пагубно сказывается на человеке вообще и может сказаться и на мне в частности. И я учился отшучиваться или отмалчиваться, не показывая, как что-то стальной рукой сжимает горло и не дает вздохнуть. Мне после таких разговоров приходилось унимать жжение в глазах, бешеный пульс и медленно расслаблять челюсти. А те, кто начинали эти разговоры, переходили к другим, будучи преисполнены чувства отлично исполненного дружеского долга, и не знали, что я думал об их слепоте. И я учился жить дальше. Я учился жить, не надеясь ни на что, я учился жить один.