Я учился жить...

Я учился жить один. Я учился находить себе занятия, я учился заниматься домашним хозяйством, учился находить причины, по которым это было мне необходимо, и учился не ждать помощи ни от кого. Я заставлял себя не ненавидеть пустые комнаты, которые зачем-то остались мне одному, учился одергивать себя, когда руки тянулись разбить и изломать то, что напоминало... и учился не относиться к ним, как к напоминанию, а всего лишь как к вещам. Я учился не любоваться чашками, которые отбирались с упрямством и тщанием, достойным другого применения, не держать их в руках слишком долго перед тем, как наполнить кипятком, учился не связывать вещи с воспоминаниями. Я учился смотреть сквозь того, кто стоял перед ними, не вспоминать, как он относился к ним, я учился жить один. Я учился не надеяться на избавление. Я учился не надеяться на общение. Я учился не надеяться на понимание. Я учился жить день за днем, от цели к цели, от будня к будню, через летучки, через пьянки, через корпоративы, через банкеты, я учился жить минуту за минутой, не думая о том, чего не вернуть, не пытаясь искать в толпе того, кто улыбнется мне одними лишь глазами, знающе, понимающе, чуть приподнимет уголок рта в лукавой усмешке, чуть склонит голову к плечу и отведет глаза, имитируя непричастность. Я учился не искать в толпе похожих на него, я учился не вздрагивать, находя их, я учился не ждать возвращения домой, к которому был так привычен за те годы. Я учился жить дальше. Я учился жить так, как должен был жить, я учился жить, делая вид, что одиночество – это временный статус, я учился жить по правилам... Глеб делал мерные шаги на беговой дорожке, внимательно слушая новости и глядя строго на экран телевизора. Оставалось еще пятнадцать минут пробежки. Он бросил быстрый взгляд на монитор, больше по привычке, чем по необходимости, и снова поднял глаза на телевизор. За окном приятно распогодилось. Небо было серым, но в целом день обещал быть по крайней мере сухим. Солнце кокетливо пряталось за приметно поредевшими облаками, и предметы с удовольствием демонстрировали четкие и яркие контуры. - Ого! Глеб вздрогнул и сбился с ритма. Он замедлил шаг и остановился, переводя недружелюбный взгляд на Макара. Того куда больше интересовал агрегат, на котором измывался над собой Глеб. Он обошел его спереди и с детским интересом уставился на монитор. - Доброе утро, - бросил он Глебу, не утруждаясь даже поднять на него взгляд. Глеб опустил руки на бедра, склонил голову к плечу и уставился на Макара. Он сосчитал до десяти и произнес холодным тоном: -Доброе. - А нафига ты на ней бегаешь? – Макар поднял на него почти счастливые глаза. Глеб шумно выдохнул. Упорствовать в своем раздражении значило бы только одно: вызвать недоумение у Макара, который явно бы не понял его причин. - А почему я не должен этого делать? –Глеб скрестил руки на груди и посмотрел в окно. - Ну как, можно же и велотренажер, например. – Макар запрыгнул на дорожку и сделал пару шагов. Спрыгнув обратно, он радостно посмотрел на Глеба. – Ты не будешь против, если я тоже буду ей пользоваться? - На здоровье, - пожал плечами Глеб, выходя из комнаты. Судя по всему, эти пятнадцать минут придется отработать вечером. Или в другой день, что было более вероятно. - Подожди! – Макар тут же увязался следом. – Подожди, кому говорят! Я чего хотел-то. Тебе чего в ссобойку делать? Глеб остановился и повернул к нему голову. - Куда? - С собой. Ну, на работу. Макар подошел ближе и внимательно осмотрел его с головы до ног. Ноги его до крайности заинтересовали. Шорты, в которых Глеб совершал свои пробежки, не скрывали, а очень даже выставляли напоказ ноги. С бледным загаром и без волос. Макар подозрительно посмотрел на него и сделал полшага назад. - Ну так с чем тебе бутеры делать? – бодро спросил он. - На твое усмотрение, - раздраженно отозвался Глеб, пребывавший в недоумении от странной смеси реакций Макара, которую он если и мог расшифровать, то только после долгих усилий и неточно. Он развернулся и направился к своей комнате. - Да я усмотрю, ты не переживай, - донеслись до него ехидные слова. Верней, именно таким было первое впечатление. Но возможно, Макар вкладывал в них совершенно другие эмоции. Или просто Глебу казалось, что слова были ехидными. Глеб взялся за ручку двери. – Слышь? Глеб обреченно вздохнул и повернулся к нему. Макар стоял, засунув пальцы в карманы джинсов и склонив голову к плечу. Его губы сложились в лукавой усмешке, глаза радостно блестели и в унисон им радостно топорщились волосы – очевидно, он не особо утруждался причесыванием. Глеб вопросительно приподнял брови. - А у тебя классные ноги, - ликующе выпалил Макар. - И тебя туда же, - вежливо отозвался Глеб и вошел в свою комнату. За закрытой дверью, надежно отделявшей его от мерзавца, он возвел очи горе. А затем, с трудом сдерживая улыбку, посмотрел на ноги и покачал головой. Макар стоял перед дверью спальни Глеба и переминался с ноги на ногу. Он почти признался себе, что ведет себя нахальнейшим образом, но состояние хорошо выспавшегося, сытого и почти не тревожащегося о будущем пацана сыграло с ним коварную шутку: он хотел осчастливить весь мир. И это состояние подкинуло его на ласковой и настойчивой волне, и Макар решительно постучал в дверь. Глеб, судя по не самому дружелюбному выражению лица, эйфории Макара не разделял. Он стоял в дверном проеме, завязывая галстук, и недовольно смотрел на Макара. - Ну ты скоро завтракать придешь? - энергично спросил Макар, разглядывая его. Он причесался, оделся и был готов ко свершениям. Его глаза оптимистично поблескивали, губы против воли растягивались в улыбке. Глеб прикрыл глаза и смиренно вздохнул. - Уже иду. - Ладно, я тогда чайник ставлю, - поставил его в известность Макар, отступая назад и разглядывая его. Его глаза с жадным любопытством изучали Глеба. - Кофе. Макар посмотрел на него взглядом, в котором самая неискушенная фантазия могла очень отчетливо распознать недовольство. - Видел я твой синхрофазотрон. А теперь иди и объясняй мне, как им пользоваться. А то я напользуюсь, - протянул он низким голосом. Глеб разгладил галстук на груди и закрыл дверь перед носом Макара. Через две минуты он открыл дверь и совершенно не удивился, увидев за ней Макара. Тот стоял, склонив голову к плечу и бодро поблескивая любопытными глазами. - Какие отношения у тебя с кофе? - бросил Глеб через плечо, идя к лестнице. - Недоуменные, какие еще? - охотно отозвался Макар. - Он недоумевает, как я могу о нем чего-то не знать, я недоумеваю, с чего он взял, что я могу о нем что-то знать. Глеб покачал головой и подумал, что надо что-то посильней кувалды, чтобы вышибить неунывающий дух из этого проходимца. Он подошел к машине, стараясь обрести в себе блаженное, привычное отрешенно-созерцательное спокойствие. Но все его благие намерения не обращать на наглеца внимания разбились, как волны о мол, когда Макар стал совсем рядом за локтем и начал пристально следить за тем, как Глеб насыпает бобы, заливает воду; Глеб слышал, как Макар осторожно принюхивался к аромату кофе, и странным образом ощутил, как разливается тепло внутри. Макара заворожил терпкий запах свежесмолотых бобов. Он осторожно втянул воздух, пытаясь обработать и запомнить аромат, сохранить его и вспоминать в «минуту жизни трудную». Он сделал почтительный полушаг назад, глядя, как Глеб подставляет под сопло другую чашку и снова нажимает кнопку, втянул воздух и прикрыл глаза в робком блаженстве. Глеб открыл полку и совершенно непочтительно бросил перед ним инструкцию по эксплуатации. - Можешь поизучать на досуге, - безразлично добавил он, взял чашку и пошел ко столу. Только поэтому он не увидел очень красноречивое в своей кривости выражение лица Макара, которым он давал понять стенам все, что думает о занудстве и педантичности некоторых «домохозяев». Но чашку Макар взял и торжественно понес ко столу. Бутерброды дожидались их красиво выложенными на тарелку. - Спасибо, что манку не сварил, - сухо произнес Глеб, поднося чашку ко рту. - Могу. Или лучше овсянку, сэр? – Макар пожал плечами, принюхиваясь к кофе. Глеб только дернул плечом в ответ. - Я могу, - предупредил Макар. – То есть сварить могу. Съедобность не гарантирую. Глеб посмотрел на него, прищурившись. Макар радостно поблескивал глазами, лукаво улыбался и игриво – Глеб не мог подобрать другого слова – смотрел на него, склонив голову к плечу. Волосы, пять минут назад приведенные в цивилизованное состояние, неприметно противились порядку и начинали топорщиться. А еще у Макара рядом со ртом красовались почти незаметные ямочки. Глеб вспомнил, что слышал когда-то о том, что их обладатели отличаются эгоцентричным характером. Вчера, только вчера этот парнишка стоял под дождем, не утруждая себя попытками от него укрыться, и явно не знал, где будет ночевать, сегодня осваивает новую территорию. Очевидно, его нужно остановить, пока он не захватил весь мир. Глеб допил кофе, встал и пошел ко двери. - А бутеры?! – раздался ему вслед полный негодования голос. Глеб повернулся, чтобы сказать, куда Макар может засунуть свой бутерброд, наткнулся на почти дерзкие, молящие глаза с растерянно-расширенными зрачками, уголки губ, подрагивающие в нахально-просительной улыбке, одним взглядом впитал то, как Макар до побелевших костяшек держится за край стола, и то, как упрямо вздергивает подбородок, а под ним подрагивает кадык на тощей шее, и молча протянул руку, отлично понимая, что он не избавится от бутербродов, какими бы гадкими на вкус они не оказались, а съест. Макар просиял. Глеб никогда не задумывался над тем, что конкретно обозначало это слово; он увидел, что глаза у Макара внезапно стали изумрудно-зелеными и счастливыми, засветились бледные веснушки на переносице и на лбу, растянулся в широкой, искренней и радостной улыбке рот, и даже волосы, казалось, весело затопорщились на голове – и Глеб понял, что в действительности значило это слово: «про-сиял» и насколько оно буквальное. В его руке тут же оказался сверток, которого хватит как минимум пятерым сумоистам. Глеб опустил глаза, посмотрел на сверток, поднял взгляд на Макара, улыбавшегося с удовлетворением и облегчением, и тихо сказал: «Спасибо». - Кушай не обляпайся, - выстрелил жизнерадостной тирадой Макар. – А во сколько тебя домой ждать? - Поздно, - сухо отозвался Глеб, идя ко двери. – Я сегодня ужинаю с шефом и партнерами. Это может затянуться. - Да? – разочарованно протянул за его спиной Макар, увязавшийся следом. – Тебя дожидаться? Чисто там чтобы чай попить. Глеб пожал плечами и открыл дверь. - До вечера, - вежливо произнес он и вышел. - До вечера! – Макар высунул голову из двери, проследил за тем, как Глеб заходит в лифт. Пока лифт спускался в подземный гараж, Глеб успел переложить тщательно и очень аккуратно, где-то даже кокетливо, запакованный сверток с едой в портфель, усмехнуться, покачать головой и снова принять невозмутимый вид. Дорога до родного здания, в котором он работал уже который год, занимала не очень много времени. Глебу не надоедало смотреть в окно на энергично менявшийся городской пейзаж. Место серых и невыразительных зданий занимали помпезные небоскребы. Росли и изничтожались, и снова росли деревья. Время от времени появлялись машины, призванные строить или ремонтировать, а иногда и сносить то, что было заложено другими. Люди, только люди оставались теми же. Они все так же спешили куда-то, упорно игнорируя других таких же спешащих, настаивая на том, что они одни в этом мире, который сами же себе придумали. Глеб посмотрел на бумаги, которые он по давней привычке достал из портфеля и положил на колени, даже просмотрел пару листов. И снова вернулся к разглядыванию пейзажей, неторопливо сменявших друг друга за окнами. День обещал быть почти таким же пасмурным. Хотя метеорологи настаивали на том, что весна непременно настанет. Это наверняка затянется еще на пару недель, а потом после сумбурного ее начала придет лето, такое же изнуряюще-жаркое, как и предыдущее. Второе лето в одиночестве. Глебу почему-то вспомнился офис, каким он был в то лето. После оглушающей дневной жары стены даже изнутри выглядели утомленными. И эти дурацкие игры с поглощением более мелких компаний, которые именно в пору летних отпусков затеял и осуществил Тополев, неожиданно пришлись ему как нельзя кстати. Тополев инициировал все эти захваты, перекупы, биржевые игры и с огромным удовольствием переложил детальную разработку грандиозных планов на Глеба. А тому было все равно, чем заниматься, лишь бы заниматься. И он занимался. По шестнадцать часов в день, приходя в свою квартиру только для того, чтобы сменить костюм, принять душ и заглянуть на обратном пути в офис в парикмахерскую. Он уходил из своего кабинета по пустым и – как ему казалось – натужно переводившим дух коридорам, шел вдоль утомленных жарой стен, спускался в подземный гараж, воздух в котором тоже был переполнен наземной духотой, и ехал в свою квартиру в отменно кондиционированной машине. И остро чувствовал свое одиночество в полной изоляции от мира. Там, за жестяной банкой машины плавился асфальт, изнывали от жары деревья, а внутри он был один, в прохладном воздухе, на прохладном сиденье, и все те мысли, эмоции, переживания, которые пытались вырваться за пределы машины, рикошетили и ударяли по нему с удвоенной силой. А город стоял в ночных пробках, и слишком много времени было у Глеба, чтобы еще и еще раз поесть себя поедом. И никому не было до него дела. И ему не было дела ни до кого. Он приезжал в свою квартиру, менял одежду, заезжал в парикмахерскую, где его голову приводили в порядок, и снова ехал в контору за работой, которой было более чем достаточно, и где он мог заняться чем-то во внешнем мире и отвлечься от себя. Затем на смену изнуряющей жаре лета пришло осеннее расслабление. Тополев осваивал новые высоты, которые он захватить захватил, а что с ними делать, пока не знал. Компания переводила дух. Глеб вгрызался в незнакомые пока области, отстраненно отмечая, что летняя жара сменилась осенними непогодами, потому что он так и жил в кабинетах, коридорах, машинах, бумагах, файлах, и лишь вместо жары, стекавшей по стеклу автомобиля, стекали капли осеннего дождя. Люди все так же спешили. Машины все так же спешили. Время все так же текло. Глеб привычно поблагодарил водителя и вышел из автомобиля. Портфель привычно тяготил руку. Глеб ткнул в кнопку вызова лифта. Глядя на двери, которые вот-вот должны были открыться, он непроизвольно усмехнулся, вспомнив то, верней, того, кто свалился ему на голову и прочно обосновался, судя по всему, на его шее. Потому что привычно тяготивший его руку портфель непривычно раздувал аккуратно упакованный сверток. Потому что парень, который ему этот сверток впихнул, наверняка не сомневался, что иначе быть не должно, и раз ему поручили быть домоправителем, то он должен ответственно выполнять свои обязанности, самой главной из которых, с его точки зрения, является сытый желудок хозяина, и он вполне мог искренне полагать, что такие свертки – единственная возможность обеспечить это. Двери лифта раздвинулись; Глеб вошел в кабину и привычно стал в правом дальнем углу, глядя на противоположную боковую стену. Он взял портфель в правую руку, держа его между собой и стеной. С другой стороны, если это – все, что нужно, чтобы осчастливить этого приблуду, то что теряет он, Глеб? В лифт входили и выходили новые люди, кабина упорно возносилась наверх. Глеб смотрел перед собой, по привычке избегая обращать внимание на людей. Если бы он потрудился посмотреть на себя попристальней в зеркальную стену лифта, то наверняка подумал, что лицо слишком невыразительно в своей правильности. Может быть, полюбопытствовал праздно, что скрывается под тяжелыми веками. Может быть, поразглядывал примечательный подбородок с ямочкой. Может быть, полюбовался проседью на висках, соседствовавших с молодым и ухоженным лицом, и перевел бы взгляд дальше, на другие, более подвижные и открытые лица. Чем выше поднимался лифт, тем меньше оставалось людей. Наконец Глеб перевел взгляд на дверь, которая раскрылась на нужном этаже, и вышел. Родной холл встретил его элитной тишиной, разбавляемой тихой музыкой. Глеб кивнул барышне, сидевшей за стойкой, и направился к себе в кабинет. Первым делом после того, как Макар закрыл за Глебом дверь, он рванул наверх. Ему не терпелось повнимательней осмотреть тот типа настоящий, прирученный такой, комнатный спортивный зал. Перед дверью, заробев буквально на пару ударов сердца, Макар медленно и осторожно открыл дверь и засунул в комнату голову. Осмотревшись, убедившись, что его активному благоговению ничто не помешает, он зашел и огляделся. Выразив свое восхищение выдохом, а затем одобрение почтительно сложенными в соответствующую линию губами, он обшаривал глазами каждый квадратный метр поверхности, который был хоть чем-то занят. Макар порассматривал ряды кнопок рядом с монитором на беговой дорожке, осмотрел силовые тренажеры, запрыгнул на дорожку и попытался сделать пару шагов, передумал, подошел к кросстренажеру и подозрительно его оглядел. Удовлетворившись предварительным знакомством, он подошел ко двери, задержался у нее и окинул комнату собственническим взглядом. Только жалюзи тут явно нужны другие. Или не жалюзи. До занятий времени оставалось более чем достаточно. Макар с торжественным видом подошел к машине и начал с визуального осмотра. Пригреб волосы, недовольно дернул губами и решил все-таки начать с изучения инструкции. Он недовольно поморщился, дотянулся до увесистой брошюры и открыл оглавление; порассматривал его, оценил шрифт и размер и пролистал пару страниц. Текст, который Макар имел честь читать, был коряво переведен, судя по всему, с итальянского какого или немецкого, но понять можно, что там эти технологи имели в виду. Он проверил, хватает ли бобов, определил, где регулируется крепость напитка и грубость помола, проверил, как снимается емкость для воды, поперебирал пальцами в воздухе рядом с машиной и ткнул в кнопку, которая должна была обеспечить ему приготовление роскошного напитка. Хруст зерен, гудение воды и тихий плеск кофе были оценены им как лучшая музыка. Макар решил, что готов слушать такие симфонии бесконечно. Он бережно взял чашку и поднес ее к носу. Принюхался, улыбнулся, оперся бедром о стол и повернулся к окну. Небо было свинцово-серым, угрюмые облака висели низко, но за ними любопытно посверкивали солнечные лучи. Смотреть на такую красоту в огромной оконной раме, стоя на огромной кухне и нюхая офигенный кофе, можно было бесконечно. Макар решился и сделал первый глоток. Кофе был жутко горьким и пряным. Но сыпать в него сахар, как он сделал бы дома, в студенческой столовой или еще какой забегаловке, он бы не рискнул. И кроме того, Глеб тоже пил кофе без сахара, и даже без молока. Хотя сливки в холодильнике водились. Отличия от обычной жженой бурды, которую Макар пил до этого, были очевидны: он за пару секунд ощутил, как зашевелилась кровь в венах, застучал пульс в висках и по телу распространилась почти неукротимая бодрость. Он допил кофе, убрал со стола, вытер посуду и снова подошел к машине. Поколебавшись, Макар нашел в брошюре указания по обслуживанию и с облегченной улыбкой прочитал, что от него не требуется слишком много, да и то не сразу: машина замигает и откажется варить кофе. Книжка полетела на подоконник, Макар побежал в комнату, которую в мыслях не называл иначе, как своей. До занятий оставалось несколько минут. В аудитории было немного народу. Макар привычно пошел к месту, которое он давно облюбовал: почти сзади и у стены, по пути здороваясь с теми, с кем обычно здоровался, и презрительно фыркая в ответ на приветствия тех, кто облекал приветствия в двусмысленную форму. Их хватало, таких. У кого-то папа с мамой сидели в администрации на разных уровнях, у двух работали в полиции, чей-то папа был предпринимателем. Макар был единственным ребенком у матери-одиночки со средним специальным образованием, что автоматом выкидывало его на дно. И пусть специальность у них была не самой престижной и не в самом престижном вузе, но расслоение в группах производилось сразу и однозначно в соответствии с соответствующими социальными поветриями. Макара поначалу задевало, что люди поглупей и поневоспитанней оказывались более референтными персонами, чем он; по прошествии времени он смирился, лишь фыркая раздраженно время от времени на подколки и демонстративно держась отчужденно. А сегодня ему было все равно. Он бросил сумку на стол, опустился на скамейку и потянулся, размял шею и достал папку с листами. - Макарушка, солнышко, как спалось, деточка? – через два ряда обратился к нему Стас Ясинский, красавец, почти умница, заводила и тот еще хмырь. - Твоими молитвами, Стасинька, - равнодушно бросил Макар, перелистывая конспекты. Он не потрудился поднять голову, но не по той причине, что раньше – потому что хотел ему показать, как мало этот тип для него значит, а потому, что ему действительно было безразлично, что ему или про него говорят всякие мажоры. Эйфория от того, что у него есть роскошный дом с роскошным и щедрым хозяином, категорически отказывалась уходить. Чистые джинсы действовали получше любого успокоительного, и Макар наверняка еще и подработку найдет вечером – мест, где могли быть нужны официанты, в городе хватало, не могло не хватать. Он торжествующе улыбнулся своим мыслям и со снисходительной улыбкой начал ждать начала лекции. - Макарушка, солнышко, неужели ты поимел хорошую ночь? – к вящему удовольствию Макара в голосе Ясинского почти отчетливо раздались раздраженные нотки. Макар соизволил обратить на него внимание и многозначительно улыбнулся. - Твоими молитвами, Стасинька, шикарную. Ясинский был красавцем. Ясинский был общительным красавцем. Он был общительным красавцем с деньгами, да еще и щедрым. И он был злопамятным, злоязычным и эгоцентричным красавцем. По крайней мере, в злопамятности, злоязычности и самолюбовании этого красавца Макар имел удовольствие убедиться не раз и не два. Почему-то именно его, Макара, присутствие действовало на Ясинского максимально раздражающе. И разумеется, с точки зрения Макара, чрезмерно острая реакция Ясинского на его огрызания, избегания и на то, что он упорно не поддавался массовой истерии по поводу исключительности Стасиньки, была патологично необоснованной. - Мне даже интересно, что за имбецильная дура на тебя внимание удосужилась обратить, - ухмыльнулся Ясинский. – Это до какой степени нужно бабе без ласки оголодать, что она на такого задрипанного воробья кинулась. Макар сложил руки на груди и снисходительно посмотрел на Ясинского. - Завидуй молча, Стасинька. То, что ты этой ночью ворочался один да продинамленный, еще не значит, что и другие так же страдали, - ехидно прищурил глаза Макар, с удовольствием следя за тем, как самодовольная ухмылка испарилась с лица Ясинского. На его счастье, началась лекция. Но от этого придурка стоит держаться подальше. Кажется, Макар только что азартно так пошевелил метлой в осином гнезде. Опыта в партизанских действиях у Макара было хоть отбавляй. Если кто думает, что мелкому, да еще и рыжему, парню с острым языком и склочным характером, живется в школе легко, ошибается. Приходилось не столько учиться драться, сколько быстро бегать. Помогало не всегда, но куда чаще, чем в худшем случае. Школьная закалка пригождалась и в универе. И пригодилась в этот замечательный день. Ясинский оставался с носом на всех переменах, хотя – Макар чувствовал это копчиком – он очень хотел еще раз поспарринговать с ним, и желательно как можно больней его при этом достать. После последнего часа занятий Макар выскакивал из здания, как ошпаренный, слыша раздраженный голос Ясинского, который его окликал. Не дождется! Макар ликующе улыбнулся и понесся прочь. Ликование оказалось еще более обоснованным, когда в двух улицах от главного корпуса Макар обнаружил вполне себе чистую забегаловку, в которой как раз нужен был официант на вечернюю смену. Тетка, которая этой забегаловкой заведовала, была крупной, энергичной и громкоголосой. А еще в этой забегаловке пекли отличные плюшки, которые в количестве двух штук Макару довелось попробовать с местным чаем. Он поклялся в вечной любви к этой тетке. И даже ее предупреждающее: «Только чтобы постригся, Макар!» - не омрачило его настроения. - Наталья Владимировна! – честными глазами взглянул на нее Макар. – Вот с первой же получки! Наталья Владимировна подозрительно посмотрела на него. Поставив локоть на стол, она указала пальцем куда-то за стену. - Там, - угрожающе сказала она, - работает очень неплохой парикмахер. Я сейчас звоню ему и говорю, что ты сейчас к нему подойдешь. Он тебя стрижет. Ты будешь мне должен. Вопросы? Макар попытался гипнотизировать ее печальным взглядом. Наталья Владимировна угрожающе посмотрела на него поверх очков. - Иначе выброшу нафик, - предупредила она. Макар надулся и опустил голову. Ну как можно так издеваться над бедным им? Он исподлобья взглянул на эту бессердечную тетку; к сожалению для него, либо у нее два сына-подростка ходили по струнке, либо он совсем потерял квалификацию, но Наталья Владимировна выглядела непреклонной. Он тяжело вздохнул, надеясь пробудить сочувствие. - Звоните, - печально сказал он и скорбно поджал губы. Макар еще раз попытался скорбно поджать губы, разглядывая себя в зеркале после экзекуции. Но парикмахер был очень неплох. То, что творилось у него на голове, безобразием мог бы назвать только законченный маразматик, а человек со взыскательным вкусом, но справедливым отношением к жизни скорее всего оценил бы ЭТО очень даже хорошо. Макар повернул голову вправо, влево, задрал подбородок, осторожно поправил челку, полюбовался общим видом. Вставая, он заметил в зеркале насмешливый, но добрый взгляд мужика. А ведь таким суровым казался: у Макара, когда он этого парикмахера впервые увидел, даже пальцы на ногах поджались. - Спасибо, - кротко сказал он и смущенно улыбнулся. Получилось неважно, но мужик удовлетворительно кивнул и отвернулся. – До свидания? – Макар вперился в его спину. Мужик помахал рукой и пошел в подсобку. Первый день всегда самый сложный – тут уж к бабке не ходи. У Макара и времени не было особо подготовиться, потому что Наталья Владимировна сказала: «Ты нахал, и ты сам говорил, что уже работал официантом. Так что справишься, а у меня эта дура уволилась. Давай, бери фартук и вперед впахивать». И Макар нацепил фартук и пошел работать. Работники на кухне закатывали глаза, когда он очередной раз врывался на кухню и требовал объяснений. Наталья Владимировна выглядывала на шум, прикрикивала на него, успокаивающе хлопала жертву энтузиазма по предплечью и снова отправляла Макара к посетителям. Домой очень хотелось бежать вприпрыжку, но сил хватало только на то, чтобы идти неторопливо и с достоинством. Макар крепко сжимал деньги, тихо радуясь тому, что у него появилась еще одна причина с оптимизмом смотреть в будущее. Теперь осталось только выполнить свои обязанности домоправителя. Он проскользнул в дом, осторожно высунул нос в холл, определил человека, который поправлял фотографию на стене как того самого страшного Олега Сергеевича, решил попасться ему на глаза немного позже, когда приоденется и будет выглядеть более презентабельно, и пошел домой. Стоя у двери квартиры, он прислушался: вроде было тихо. Макар открыл дверь и засунул голову в проем: было темно. Недовольно поморщившись, он зашел домой. И где носит этого Глеба? Глеб зашел в квартиру и принюхался. Из кухни маняще распространялся запах кофе. Свет горел только на ней, и тихо работал телевизор. Он разулся. - Добрый вечер, - раздался голос Макара, вроде бодрый, но Глебу эта бодрость показалась наигранной, и голос, кажется, томным – или усталым. Глеб поднял голову. Макар стоял в двери кухни, засунув большие пальцы рук в карманы и внимательно смотрел на него, готовый как сделать шаг навстречу, так и сбежать на кухню. - Добрый, - флегматично отозвался Глеб, оглядывая его. - Кофе сделать? – в голосе Макара отчетливо слышалась гордость. Глеб усмехнулся. - Сделай. Макар скрылся в кухне. Глеб покачал головой. Он подумал, что завтра не мешает прийти пораньше и принести пирожных из своей любимой кондитерской.