Я учился жить...

У Макара были удивительные губы. Они были жаркими, обжигающими и проворными, они упрямо требовали внимания и настаивали на подчинении. Стас пытался ухватиться за мысль о том, что этот сучонок тот еще захватчик, чтобы сохранить хотя бы подобие здравого смысла, но все, о чем он мог думать, ослепляло его каждым прикосновением, каждым движением. Макар ликующе порыкивал, срывая с него куртку, пытался прижать к стене, что, учитывая разницу чуть ли не в пятнадцать сантиметров и добрых двадцать килограммов, было непросто. Ясинский не слышал ничего за шумом крови и жарким дыханием, не особо различая, чье оно было, он упивался яростными и требовательными ласками Макара и отчаянно терся о него, вдавливая в себя, словно пытался расплющить, растереть, уничтожить его. Макар выскальзывал для того, чтобы сорвать рубашку с него, неожиданно проворными пальцами расстегнуть на Стасе штаны и забраться в них, издав при этом голодный стон. Движимый одними инстинктами Ясинский теснил его в спальню, послушно избавляясь от рубашки, стягивая майку с Макара непослушными руками – она при этом многозначительно затрещала, и со всей дури сжимая руками его тело. Макар гневно вскрикивал время от времени, когда Ясинский слишком увлекался, и в отместку ощутимо и иногда даже зло кусал его или щипал, злобно шипя: «Придурок, гад», - и подобное. Стас хотел бы сказать хотя бы что-то, но то, что он был способен узнавать слова в потоке звуков, которые издавал Макар, казалось ему подвигом – сам он был способен только на шумное и рваное дыхание и отрывистые стоны. Стас лежал потом на кровати, в мареве усталости, полудремы и вязкой гнетущей легкости следя за тем, как Макар одевается. Этот жилистый, поцарапанный и помятый бойцовский кот не иначе высосал из него все силы, и в то время как Ясинский лежал, безвольно раскинувшись на кровати, и следил за ним из-под упрямо слипавшихся век, Макар сносился в ванную, потянулся и почти не трясшимися руками застегнул джинсы. Он осмотрел свою яркую майку и основательно пнул Стаса. - Придурок, - рявкнул он. – Какого хера ее рвать было? Осмотрев еще раз лежавшего, живописно развалясь на кровати, Ясинского, почти прекрасного в своей безмятежности, Макар недовольно фыркнул. - Ладно, я пошел, - буркнул он, оглядывая Стаса прищуренными глазами. Помедлив, Макар собрался с силами и понесся к выходу. Стас закрыл глаза. Как хлопнула дверь, он уже не слышал, растворяясь в темноте. Он почти не помнил своих сновидений, но ощущение того, что он покачивался на волнах, кружился, парил, было невероятно отчетливым и жутковатым. Утром он заполз на кухню на ватных ногах. Он не верил своим ощущениям и воспоминаниям, хотя укусы на плечах и груди были отличным свидетельством тому, что память его не подвела. Он налил в стакан воды и поднес его к щеке, оглядывая кухню. Рубашки, которая вроде должна была лежать где-то на полу, не наблюдалось. Не было видно и пакетов с мусором. Стас опустился на стул и сгорбился, а затем запустил руки в волосы и пригреб их назад, словно попытался в знакомых и привычных жестах найти опору. Макар несся домой по зябкой улице и забывал ёжиться, хотя ночь была прохладной. Но небо было высоким и ярко-темным, и звезды были восхитительно отчетливыми. Людей было немного, да и время неудачное, когда слишком поздно даже для праздношатающихся, но слишком рано, чтобы люди спешили на работу. Добежав до дома без приключений, Макар рванул в ванную в конце коридора. Рывком стянув майку и пристально оглядев себя, он возмущенно засопел. Судя по всему, этот придурок мажорный его в битую сливу превратил, и синяков будет слишком много. Придумывай потом, откуда они. Хорошо хоть, что на Макаре заживает все, как на собаке. Иначе ходить бы ему всему ободранному. Он уставился на себя в зеркало колючими, счастливыми, горящими и голодными глазами. Губы были припухшими, волосы торчали в таком хаосе, что художественным беспорядком назвать это безобразие можно только слепому вусмерть пьяному имбецилу. И Макару казалось, что все его суставы невероятно гибкие, а в нем самом пятнадцать футов росту и он может обнять весь мир. Ликующе улыбнувшись, он швырнул майку в корзину, содрал джинсы и зашел в душевую кабину. Через несколько минут, слегка обтершись полотенцем, он подхватил сумку, которую бросил посреди коридора, вытянул из нее телефон и пошлепал в гостевую спальню. Там, скинув покрывало прямо на пол, Макар забрался под одеяло, потянулся, свернулся клубком и провалился в сон. Будильник вырывал Макара изо сна долго и настойчиво. Наконец Макару надоело играть в «ну еще секунду», и он решительно откинул одеяло, усаживаясь на кровати. У него было отличное самочувствие и замечательное настроение. Казалось, весь мир лежал у его ног, сам Макар резко вытянулся на два с половиной метра вверх, и мышцы были дивно эластичными, и суставы просто во все стороны гнуться могли. Макар полетел в душ, а потом на кухню. Есть хотелось зверски. Эйфория не оставляла Макара все утро вплоть до двери аудитории. Путь до родного университета был отмечен замечательной погодой, ослепительно прекрасной природой и дружелюбными людьми, которые, хоть и косились на него недоуменно поначалу, но отводили глаза, с трудом сдерживая улыбку. Ну разве не отлично? Макар бодро несся на занятия, гордо демонстрируя еще одну яркую майку. Он не мог удержаться от удовольствия покоситься на себя в витрины, чтобы еще раз убедиться, как отлично выглядит. Нет, жизнь определенно прекрасна. Даже сумрачные коридоры родного вуза не смогли омрачить его радостное настроение. И лишь проем открытой двери в аудиторию оказался странной непреодолимой преградой. Макар застыл на пару секунд, охваченный внезапной робостью и чем-то, странно напоминавшим подозрительность, затем разозлился на себя и решительно вошел в аудиторию. Сторона была солнечной, на лицах у однокурсников было нарисовано крупными буквами, что вечеринки в честь воссоединения групп после бесконечно долгих летних каникул прошли вполне успешно, о чем яростно свидетельствовало не самое лучшее самочувствие и невыспавшиеся лица, и Макар немного расслабился. На фоне общего неважного самочувствия его необъяснимо сияющая физиономия может пройти и незаметной. Главное, чтобы Ясинский не начал дурить. Предмет опасливых размышлений Макара не заставил себя ждать. Он внес себя в аудиторию, привычно с высокомерным видом оглядывая преподавательский стол, окна и только потом переводя взгляд на простых смертных. По странной прихоти избалованной натуры Стас был одет во все черное, и даже майка, туго обтягивавшая его торс, была черной. Макар закатил глаза: чего уже этому дитяти неймется, какого лешего он из себя Байрона строит? Ясинский оглядел аудиторию, целенаправленно идя к месту в центре, остановился взглядом на Макаре, глядевшем на него колючими глазами под ехидно приподнятыми бровями, снял сумку и бросил ее на облюбованное место, не отводя глаз. Затем он неспешно снял куртку к вящей радости Макара, что тот и обозначил, многозначительно пошевелив бровями и облизав губы, бросил ее рядом с сумкой и уселся. Люди знающие уже сообщили, что лекции у данного конкретного препода нудные, но полезные, и Макар приготовился грызть гранит науки, послушно здороваясь с преподавателем, изготавливаясь делать пометки и вести себя прилично. На Ясинского он пытался не обращать внимания, только тщетно – вот он сидел прямо перед ним, и пусть Макару нужно было щуриться, чтобы в деталях рассматривать романтичные кудри и рельефные плечи, но и не щуриться было неможно, хорош ведь, хорош! Что-то он там делал своими руками, что плечи так красноречиво шевелились, и усердно смотрел под стол – текстовое сообщение набирал, не иначе, но зрелище очень и очень привлекательное. И Макар довольно, самолюбиво и коварно улыбнулся, старательно концентрируя свое внимание на предмете лекции. Только телефон завибрировал, извещая о сообщении. И Ясинский тут же вскинул голову и уставился на доску. Макар схватился за телефон. Время пришло идти на пару в другой корпус. Все, практически все вышли из аудитории, только Ясинский сидел, как припечатанный, что-то высматривая в телефоне. Макар тоже не спешил, чего-то дожидаясь. Но время не позволяло тянуть дальше, и он встал. И практически за секунду до того, как Макар принял решение, начал подниматься Стас. Он нагнулся за курткой и сумкой и оглянулся на Макара, напряженно следившего за ним. Остановившись в метре от него, Стас не глядя сунул руку в сумку и достал сверток. Швырнув его Макару, он бросил: - Возмещение ущерба. Постояв, посмотрев на Макара с пару секунд тяжелым, липким и магнетичным взглядом мрачных темных глаз на мрачном потемневшем лице, он развернулся и пошел к выходу. Макар, сидевший все это время затаив дыхание, выдохнул и алчно облизал губы. Он сунул сверток в сумку, отлично зная заранее, что это будет майка, не может не быть, и что сегодня вечером, когда он отработает у тети Наташи, он именно ее наденет и именно в ней понесется к Ясинскому, и что этот типа Онегин и ее, чего доброго, издерет в клочья, и скорей всего у него припасена она. Главное, чтобы она не была черной. Макар внезапно ухмыльнулся, сдержал нервный смешок и понесся на пару. Ясинский пребывал в сплине. Он с таким отрешенным видом рассматривал засиженное мухами оконное стекло, что у человека непосвященного создавалось впечатление, что он там чуть ли не тайны мироздания постигает. Макар же не мог определиться между: «хочет спать и трахаться, причем именно в такой последовательности» и «легкий бодун, накладываемый на невыспанность и жажду потрахаться». Текстовые сообщения позволяли думать обояко, а припухшие веки говорили скорее в пользу второго. А еще Макар тщательно сдерживал желание пригрести свою рогожку: у Ясинского темные, почти черные волосы так ухоженно блестели, были так тщательно расчесаны и собраны в такой артистичный пучок, из которого так живописно выскользнули несколько прядей – не слишком мало и не слишком много, аккурат в самый раз, что ему хотелось пудрой их присыпать, чтобы не раздражали. Или запустить в них свои руки. Макар спрятал их под стол от греха подальше и непроизвольно сжал бедра: как-то мысли привычно вызвали цепочку ассоциаций, которые закончились в квартире в высотном доме, в комнате с постерами мотоциклов на стенах и горячим телом, яростно прижимающим его к холодной стене. Макар пригнул голову и воровато огляделся, надеясь, что никому нет дела до его полыхавших ушей. Ясинский, словно почувствовав что-то, медленно повернул голову и обжег его угрюмым взглядом. Макар задержал дыхание, но глаз не отвел. Желание, чтобы побыстрей прошел вечер и он мог бы отправиться к Ясинскому, было невероятным, почти неконтролируемым, и ярким, сладким, дурманящим. Макар выскочил на крыльцо после пар и замер, счастливо глядя на небо. Жизнь задалась, погода была замечательной, небо – бесконечно глубоким и приветливо-многомудрым, студенты вокруг беззаботными и бодрыми, после двух-то месяцев отдыха, и настроение было отличным, просто отличным. - Ты сейчас куда? – раздался у него за спиной и чуть сбоку голос Ясинского, тихий, глубокий, скороговоркой спрашивавший его о какой-то банальности, но жаждавший куда большего. У Макара от такой откровенной интимности и неосознаваемой самим Стасом чувственности волосы встали дыбом. Он задержал дыхание, выдохнул и отвернулся в другую сторону, якобы заинтересовавшись тем, что происходит в сени деревьев. - На работу, - в тон ему, тихо и бегло отозвался Макар. - Тебя подвезти? – небрежно бросил Ясинский. Макар не утерпел и резко повернулся к нему. Оглядев Стаса недоуменным взглядом, он хмыкнул и снова отвернулся. - Придурок, - усмехнулся он. - Сам дурак, - огрызнулся Ясинский и пошел к стоянке, толкнув Макара плечом по пути – основательно и с явной обидой. - Бе, - не сдержался тот, глядя ему вслед. Ясинский повернул голову, словно хотел оглянуться. Но передумал и целеустремленно зашагал к мотоциклу. Макар дождался, когда Ясинский усядется, желая узнать, что он будет делать, и что самое главное – как. Он не разочаровался: Стас долго держал в руках шлем, угрюмо глядя на Макара, наконец опустил голову и надел шлем, к особому наслаждению Макара тряхнув перед этим волосами. Солнце заискрилось еще ярче, небо засветилось еще многозначительнее, ветерок чувственной прохладной лаской обогнул его тело. И нестись на работу не хотелось, хотелось идти не спеша, упиваясь новыми и невероятными ощущениями, которые подкинула ему жизнь. - Ты какой-то неугомонный сегодня, - добродушно усмехнулась Наталья Владимировна, глядя на Макара, с особым усердием и несвойственной ему беспечной улыбкой обхаживавшего посетителей, переругивавшегося с поварами и флиртовавшего с коллегами. – Такое ощущение, что тебе заранее автоматы пообещали по половине дисциплин. - Ага, лишь бы на парах не появлялся и не трепал нервы преподам, - охотно отозвался один из официантов. - Они еще не успели понять своего счастья, - самодовольно отозвался Макар. – Но дайте срок, они еще запросят пощады! - Какая патологичная скромность! – умилилась Наталья Владимировна. - Я болен ею, - скромно потупил глаза и умильно сложил руки на груди Макар. – И у меня самая уникальная, самая невероятная, самая сильная и самая скромная скромность. Наталья Владимировна, и чтобы оценить ее по достоинству, вполне возможно попробовать применить денежный эквивалент, - невинно посмотрел он на нее под добродушный смех окружающих. - Тебя драть надо, Самсонов, как сидорову козу, - Наталья Владимировна покачала головой. - И снова мое изумительное чувство юмора, моя ослепительная внешность и моя фантастическая скромность остались неоцененными по достоинству, - притворно-печально вздохнул Макар. - Беда какая, - охотно подхватила она. – Кончай балагурить и иди работать, скромный студент. Макар заулыбался, засверкал зубами и заиграл ямочками на щеках. В его глазах снова заплясали чертенята, острый подбородок чуть выдвинулся вперед, и сам он подобрался, заискрился радостной энергией и понесся в зал. Наталья Владимировна покачала головой, с улыбкой глядя ему вслед. Она не могла помочь своей симпатии, но Макар ей нравился, он развлекал ее и поднимал настроение одним своим бодрым настроением. Она выглянула в зал. Макар уже втирал что-то посетителям, преданно глядя на них и довольно улыбаясь. «Подружка у него завелась, что ли?» - подумалось ей. Наталья Владимировна усмехнулась, прикинув, что причина более чем убедительная. Но бедная та девчонка, которая поддастся обаянию этого оторвы. Вечерело неотвратимо, но медленно. Слишком медленно, на непредвзятый Макаров взгляд. Смена упорно не хотела заканчиваться, народ все прибывал в кафе, а ведь еще и к Илье надо было идти – оброк у этого барина никто не отменял. Макар время от времени проверял, не прислал ли Ясинский какое-нибудь гадкое сообщение, что типа он не может, у его мамы заболел любимый пудель и он просто обязан присутствовать у его одра, но нет, ничего не отменялось. И Макар рвался туда, на далекую улицу в тихом районе, а ему все подваливали и подваливали работы здесь. Он огрызнулся на повара, который прикрикнул на него, и зашился в закуток, чтобы еще раз проверить сообщения. Не обнаружив ничего нового и с огромным удовольствием перечитав те – недвусмысленные, многообещающие и много требующие, что они с Ясинским набросали друг другу на парах, Макар успокоился. Сунув телефон в карман, он осторожно высунул нос из закутка и проскользнул на кухню. До конца смены оставалось еще сорок восемь минут. Илья был занят клиенткой, и еще одна ждала своей очереди. Макар вежливо поздоровался, надеясь, что его приветствие прозвучало не слишком резко. Илья нужен был ему как специалист, потому что ужас, который творился у него на голове, Макару совсем не нравился, и он рассчитывал, что Илья ему в этом поможет. А для того, чтобы Илья смилостивился над его бедой, лучше всего вести себя прилично, не грубить, не огрызаться и как следует все выдраить. Но тот прискорбный факт, что Макару придется ждать двух теток, которым приперло на ночь глядя тягаться по парикмахерам, его совсем не вдохновил. Илья заметил в зеркале угрюмую мину Макара, но предпочел ее не замечать. Если у мелкого проблемы в личной жизни, так лучше Илье ничего не знать про это. Но медлительность, с которой Макар принимался за уборку, вызывала у Ильи обоснованные опасения, и он прикидывал, как отмазаться от жалостливых разговоров. Макар терпеливо листал журналы, время от времени поглядывая на клиентку, которой все чего-то хотелось попричудливей. Как будто с ее тремя волосинками может получиться что-то приличное, угрюмо подумал он. Наконец тетка удовлетворилась результатом и принялась рассчитываться. Макар вылетел из диванчика, как из катапульты, и направился к Илье. А тот, совершенно не обращая внимания на Макара, красноречиво топтавшегося поблизости, знай грузил эту бабищу советами. Скорее бы она уже вспомнила, что у нее муж не кормлен, дети не проверены, раздраженно подумал Макар, гневно переминаясь с ноги на ногу за ее спиной и сверля ее широченную спину под массивной шеей гневным взглядом. Илья, гад, время от времени переводил на Макара злорадные глаза, убеждался, что этот заморыш еще там и еще не у дел, принимался грузить тетку с удвоенной силой. А она не дура потрепаться была. Но наконец, вспомнив, что у нее еще и семейный долг есть (про супружеский ей забыли и не напоминают лет этак пятнадцать с учетом таких габаритов, злорадно подумал Макар), дама откланялась. Макар тут же подпрыгнул к Илье, а тот неторопливо пересчитал деньги, аккуратно сложил в кассу и тщательно закрыл ее. И только проведя рукой по волосам, поизучав улицу в окне, зевнув и потянувшись, он удостоил Макара обреченным взглядом. - Ты можешь что-нибудь с моими патлами сделать? – возмущенно выпалил Макар. Илья начал пристально изучать его волосы с умным видом. - Сбрить нахрен? – наконец предложил он. - Но-но-но! – угрожающе произнес Макар. – Я те дам сбрить! Я тебе тогда сиденья медом намажу! - Сам же драить будешь, - сурово сказал Илья, подходя к нему, и бесцеремонно ухватился за волосы. – Тебе для каких целей? - В смысле для каких целей? – Макар умудрился выкрутиться из захвата и гневно посмотреть на него. - Для выглядеть привлекательно или выглядеть цивилизованно? - А разве одно другое исключает? –нахмурился Макар. Илья с огромным удовольствием посмотрел на него высокомерно. - Ты такой ребенок, Самсонов, - снисходительно бросил он и подтолкнул его к креслу. Макар закипел и явно порывался сказать что-то обидное, но помалкивал, потому что ему нужен был результат от Ильи, и результат должен быть хорошим. – Для кого тебе надо выглядеть привлекательно, хоть скажи? - Ну... – Макар посмотрел на него в зеркало, и его лицо красноречиво закаменело. Глаза враз стали холодными и колючими, и губы решительно поджались. - А что тебе? Илья щелкнул его по носу. - Не боись, мелкий, колись давай, добрый дядя Илья все поймет, - добродушно подбодрил он Макара. Тот поколебался, осмотрел Илью еще раз в зеркале, повернулся, пристально поглядел в глаза и нехотя признался: - Ну парень. Одногруппник. Щеголь, каких мало. Мы как бы сегодня встречаемся. И блин, он весь ухоженный, как не знаю что, и я весь такой воробей драный. Илья усмехнулся. - Ты действительно ребенок, Самсонов, - признал он наконец, разворачивая Макара к зеркалу. – Под прической можно скрыться первые пару раз. Ну три. А дальше или ты продолжаешь его интересовать, или нет. Ладно, попробуем изобразить что-то щегольское, что и в беспорядке будет неплохо смотреться. У Макара красноречиво вспыхнули уши. Он с надеждой покосился наверх, где Илья примеривался к его патлам. Он мужественно молчал ровно три минуты. - А тебя это совсем не волнует? – наконец спросил Макар. - Что? – рассеянно отозвался Илья. - Ну это. Ну ты понял, - буркнул он, неотвратимо краснея. - Нет, скажи, - злорадно отозвался Илья, поглядев на него в зеркало прищуренными глазами. Макар угрюмо сдвинул брови и отвел глаза. – Урок тебе, мелкий. Не суйся со свечой в чужие спальни, а то в твою с прожектором заглянут. Макар присмирел и молча отсидел до конца экзекуции. Илья снял пеньюар и начал убирать инструменты. Макар встал и посмотрел на себя в зеркале изучающим и критическим взглядом. Он сам не мог определиться, понравился ли бы он себе, если бы он был не он и клеил бы себя со стороны. Можно вежливо сказать, что у него экзотичная внешность, например, или яркая и харизматичная натура. Ну привлекательный он. Хотя с другой стороны, привлекает же он людей – вон Ясинский как привлекся, как будто одурманенный. Макар усмехнулся и покачал головой. Он повернулся к Илье. - Спасибо, - дружелюбно сказал Макар и кротко улыбнулся. Илья прищурился. - Не обольщайся, крысеныш, на меня твои чары не подействуют. Я пубертатный период давно перерос, чтобы на малейший призыв похотью реагировать, - добродушно отозвался он. Макар дернул плечами, подумав, что это можно было бы расценить как оскорбление. Но как он ни старался, он не мог найти в себе ничего, похожего на эту эмоцию. Растерянность была, даже недоумение – с чего бы Илье решить, что Макар с ним заигрывает? И неловкость, неизвестно откуда всплывшая и добавившаяся к и так богатому букету непривычных эмоций, которые Макар сам не мог бы и назвать. Но ни оскорбления, ни обиды в нем найти было невозможно. На Илью было решительно невозможно обижаться, более того, в его присутствии Макар странным образом успокаивался и расслаблялся, радуясь возможности и отпустить сальную шуточку, и задать серьезный вопрос, на который не всегда получал прямой ответ. Он осторожно посмотрел на Илью в зеркало: тот увлеченно щелкал ножницами, не особо обращая внимания на растрепанные чувства, в которые парой фраз вверг Макара. А Илья подумал, стоит ли его предупредить о том, чтобы он не заигрался в свою жизнерадостность и хотя бы раз в сутки обращал внимание и на других. Но звучать брюзгливым старым дедом в теплый сентябрьский вечер не хотелось, и он промолчал. Макар медлил, словно что-то хотел спросить, но в ответ на поощряющий взгляд Ильи лишь покачал головой и пожал плечами, скупо улыбнувшись и глядя при этом сосредоточенными глазами на стену рядом с Ильей. - Ладно, я ушел, меня нет, - задумчиво сказал он и оглянулся в поисках сумки. Подхватив ее, Макар перекинул ремень через плечо, поправил сумку на бедре и преданно посмотрел на Илью. – Спасибо, до завтра. Илья, уходивший в подсобку, не обернулся и помахал рукой. Макар неспешно шел по улице к ближайшей остановке и рассеянно глядел на небо, на деревья, дома, время от времени на людей, и настроение у него было странно умиротворенным. В автобусе ему досталось свободное место, что было воспринято Макаром как просто приятный довесок к приятному во всех отношениях дню. Автобус остановился, Макар вышел и пошел легким прогулочным шагом к знакомому уже подъезду. И только у самой двери, занеся руку над кнопкой домофона, он вспомнил про сверток с майкой, который лежал на дне сумки. «Бли-ин», - протянул он, недовольный собой. «Ай, фигня, - махнул рукой Макар, - успеется, наношусь еще». И он решительно вдавил кнопку. Дверь открылась почти сразу; Макар толкнул ее и побрел к лифту. Дверь в квартиру была приоткрыта, Стас поджидал Макара в глубине прихожей, заманчиво отсвечивая обнаженным торсом. Он стоял, набычившись, глубоко засунув в карманы руки, сжатые в кулаки. Макар неторопливо снял сумку, неспешно стянул кеды и крадучись направился к нему. Стас молча ждал, пока Макар приблизится к нему, и не произносил ни слова, не двигался, только глубоко дышал и пристально следил за ним горящими глазами. Макар неторопливо снял майку и замер в полуметре от него. Стас облизал губы и сглотнул. Это было здорово, это было вожделенно, это было возбуждающе, и Макар неторопливо принялся за ремень. На Стаса бесхитростная, в общем-то, процедура расстегивания ремня явно произвела сильное впечатление, он поднял плечи в защитном жесте и напрягся, следя за Макаром горящими глазами, в самой глубине которых посверкивала беспомощность. Макар подался вперед, и одновременно с ним сделал шаг вперед Стас, неуверенно вытягивая руки из карманов. Макар оказался проворней, агрессивно набрасываясь на Ясинского и прижимая его к стене, чтобы через секунду самому оказаться прижатым. Он издал довольный звук, не дотягивавший до стона, застрявший где-то на уровне ключиц и вибрацией отозвавшийся по всей груди, и на эту вибрацию Стас отозвался серией судорожных вдохов. Через пару часов они сидели на кухне и лениво жевали бутерброды. Макар уже сбегал в душ, натянул джинсы и майку – старую майку – и хмуро смотрел в окно, время от времени позевывая. Стас не пошевелился одеться вообще, и ко мстительной радости Макара на голове у него творился не самый привлекательный бардак. Ясинский сидел, вытянув ноги и откинувшись на спинку стула, и глядел в стену перед собой. Тишина на кухне была гнетущей, но Макар отказывался обращать на нее внимание. У него была пара мыслей, одна из них: как выспаться, и вторая: где позавтракать – дома в холодильнике натюрмортец был зело скудный, и именно на них он и был сосредоточен. - Ладно, я пошел, - наконец буркнул он, вставая. – Давай, до завтра. Ясинский убрал ноги с его пути и посмотрел на Макара снизу вверх. У него были потрясающие глаза – выразительные, но совершенно нечитаемые. Кажется, он смотрит с мольбой, но эта мольба обжигает почище тавра. Макар осмотрел его еще раз, полюбовался беспорядком на голове и пошел в прихожую. Стас остался на кухне. Вторник был практически днем сурка. Ясинский весь в черном и снова – вот гад – со своими байроническими патлами, снова нечитаемые выразительные взгляды, снова рельефная спина прямо по курсу, снова куча сообщений на телефоне. И они снова стоят на крыльце и обмениваются совершенно незначительными фразами. - Я могу тебя встретить после работы, - предложил он, когда Макар огрызнулся, что ему с работы не ближний край добираться. - Встреть, - беспечно отозвался Макар, глядя в сторону. – Я в полдевятого заканчиваю. Ясинский угукнул и пошел к мотоциклу. Макар алчно смотрел ему вслед. Добросовестно отработав смену у Натальи Владимировны, Макар ввинтился к Илье. Тот с отрешенным видом изучал голову очередного клиента. Макар вежливо поздоровался и смылся в подсобку. Клиент в псевдогавайской рубашке, бледно-голубых джинсах, ладно сидевших на крепких бедрах, и вызывающе модных мокасинах покосился ему вслед. Ему показалось, что мальчишка выглядел затягавшимся. - Ученик твой, что ли? – небрежно поинтересовался он. - Клининг-сервис, - поправил Илья. – Ну и вообще самоусыновившийся товарищ. Генка коротко хохотнул. - Так тебе мелирование, колорирование или еще какую хрень делать? Вообще за твоими патлами поухаживать не мешало бы, но не на ночь глядя, - Илья щелкнул ножницами. - А если я с утра припрусь? – Генка с интересом посмотрел на себя в зеркало. – Тогда и разберемся с этой хренью, давай? - Припирайся, - охотно согласился Илья, снимая с него пеньюар и отходя в сторону. Кофе в кафе под липами варили очень неплохой. Бариста была барышней общительной и с удовольствием перебрасывалась шутками с посетителями, особенно такими видными. Генка охотно пользовался и улыбками, и заинтересованными огоньками в глазах, и чашку в руках вертел очень эффектно: барышня прямо соловьем заливалась, рассказывая про всех и вся. Он потрепался с барышней, расплатился за кофе и вышел из кафе очень удачно. Макар как раз вышел из парикмахерской, что-то сказал Илье – весело огрызнулся, решил Генка, затем вполне отчетливо попрощался и огляделся. Наконец увидел кого-то и направился к нему. Генка довольно вздохнул и осмотрел улицу. Погода была хороша, жизнь была неплоха, и на работе было немного работы, что не могло не радовать. Жизнь бурлила, и по улице дефилировали толпы народа разной степени праздности. Мимо пронесся мотоцикл, и Генка бросил вслед двухколесному коню, с яростным ревом пролетевшему мимо, одобрительный взгляд. Номер был незамысловатым; и что за мода у этих мажоров жаждать повторяющихся цифр и букв? Боятся не запомнить, что ли? Он пошел к своей машине, бодро насвистывая каватину Фигаро и одобрительно оглядываясь вслед молодежи в азартно обтягивающей одежде.