Я учился жить...

Первая сентябрьская неделя была почти праздной для большинства студентов. Еще не было никаких проблем, почти никаких обязательств, мысли о сессии не мучили вообще, да и кто помнит о зачетах-экзаменах за три месяца до времени «Ч»? Поэтому студенты с чистой совестью вели бурную светскую и личную жизнь. Макар удивлялся обилию тем для почти бессмысленного с его точки зрения трепа. Ну какая к лешему разница, с кем встречается актер Х, который известен только тем, что встречался сначала с актрисой А, а потом певицей В? Ну какая к лешему разница, что в клубе Z будет выступать группа N, которая пела на разогреве у певицы М? И почти бессмысленна информация о новых коллекциях и распродажах, которой со священной обязательностью обменивались его сокурсники. И тем удивительнее был для него банальный факт, что и одногруппницы, и одногруппники не просто готовы проводить часы за подобными разговорами, но и устраивали нешуточные баталии, которые чуть ли не заканчивались враждой и крестовыми походами. Макар запоминал имена звезд разной степени яркости – на всякий случай, названия магазинов – с куда более прагматичными целями, благо он был очень неплохо обеспечен финансово теперь, с оглядкой вступал в разговоры, готовый в любой момент начать огрызаться по своей давней и с трудом искореняемой привычке, и с трудом распрямлял пальцы на ногах, которые подгибались очень яростно под обжигающими взглядами, которыми его награждал Ясинский; и неуместный, притягательный и пугающий жар распространялся от его взглядов по всему нутру Макара, тревожа и отчуждая. Пару раз Макар не выдерживал, шипел на него, предварительно убедившись в отсутствии любопытствующих слишком близко: «Ты совсем офигел, придурок? Держи либидо в узде, не шестнадцатилетний девственник! Не хватало еще спалиться». Глаза Стаса угрожающе вспыхивали, ноздри раздраженно дергались, но он сдерживался, отворачивался, пару часов вел себя почти целомудренно, чтобы по окончании очередной пары снова оказаться слишком близко к Макару. Макар дергался, в бешенстве оглядывал его и чуть ли не с ликованием огрызался на шпильки, которые Ясинский отпускал в его адрес; и пусть они были вялыми и вымученными, но их искусственности не замечал никто из одногруппников, как и выхолощенности. Макар начал сбегать из университета до того, как его остановит у аудитории, в коридоре или на крыльце Ясинский, чтобы банальным образом просто безмолвно стоять рядом, хмуро глядя в сторону. И если ему удавалось, то за этим следовали раздраженные сообщения, которые можно было игнорировать только до того момента, пока Макар не выскакивал из кафе или от Ильи. А там его ждала кара в виде мрачного Ясинского, который набычившись ждал его около мотоцикла. - Чего ты хмуришься, как в жопу раненный? – не выдержал Макар. Ясинский сделал ему навстречу очень многозначительное движение: как будто он не то придушить Макара хотел, не то в асфальт вкатать. Тот втянул голову в плечи и подался корпусом вперед, готовясь сопротивляться до последнего. Ясинский с силой вдавил ему в руки шлем и оседлал мотоцикл. - Садись, - сквозь зубы процедил он, отворачиваясь. Макар постоял, хмуро глядя на него и опасливо сжимая шлем, словно он мог взорваться в любой момент. - Бегом! – рявкнул Ясинский, повернув голову. Макар скорчил недовольно-непослушную гримасу, но надел шлем и уселся сзади. Первый перекресток они преодолели очень резво – слишком резво даже на пылкий юношеский взгляд Макара, да еще и практически на красный свет, на втором Стас остановился, и Макар с удовольствием ударил его по плечу. - Я не камикадзе, придурок! Или ты едешь нормально, или я ссаживаюсь и иду домой! – заорал он. Ясинский отмахнулся и в отместку стукнул его по колену. Путь дальше проходил относительно спокойно, но выдохнуть Макар смог только по приезде. Стас ждал, опустив голову, пока Макар спрыгнет на землю, затем встал и снял шлем. Макар не мог ничего с собой поделать: он нагло любовался им. Ясинский покосился на него, прищурился, но не удивился, не смутился, не начал распространять самодовольство. Он просто пошел к подъезду. Макар рысью понесся за ним, недовольный на себя, что так инфантильно раскрылся, немного недоумевая по поводу реакции Ясинского, но и ощущая удовлетворение, что тот воспринял подобные взгляды совершенно адекватно, без кокетства, ложной скромности или самодовольства. Стас почти привычно придержал дверь, дожидаясь, когда резвые шаги Макара раздадутся рядом, и пошел к лифту. Ему не особо нужно было оглядываться, ища Макара глазами, чтобы увидеть еще раз это примечательное угловатое лицо с блудливыми болотными глазами, эти неожиданно искусные похотливые губы, которым он иногда ничего не мог противопоставить, эту любопытно вытянутую шею и самолюбиво расправленные плечи. Внешность Макара и особенности его поведения въелись в его память неожиданно хорошо, чтобы можно было просто закрыть глаза и отрешиться: Стас опускал веки и снова сталкивался с наваждением, алчно требовавшим от него еще большего внимания. Он не знал, как справиться с ним; надеялся, что послабление своему искушению, которое он так легкомысленно попустил, принесет и желанное освобождение, но вместо этого весь устремлялся мыслями туда, где находился Макар. Он мог с точностью сказать, что делал и как вел себя Макар, какие жесты совершал и даже как смотрел, и не нужно было даже оглядываться – память почти профессиональная, чего уж. Что злую шутку с ним и сыграло. К своему глубочайшему сожалению, Стас представлял себе Макара слишком отчетливо, практически до болезненного, возбужденного, почти лихорадочного наслаждения. Да еще и эта решимость, с которой он сам пытался отделаться от наслаждения, и та решимость, с которой Макар принял его агрессию, не способствовали умиротворению, которого Стас начал жаждать. Вот сейчас они доберутся до квартиры, и Стас прижмет его к стене, а затем сам не пойми как окажется прижатым, будет срывать с этого гада одежду, и он будет издавать невразумительные, но требовательные звуки, срывая одежду с него, и шиш получится оказаться сверху и прижать Макара к кровати, потому что этот сучёныш будет упрямо выскальзывать и оседлывать его. И который раз удивит неожиданной искушенностью и изобретательностью, которой сам Стас противопоставить ничего особого не сможет. У него были дурацкие предчувствия; они терзали его не первый день с момента их странного увлечения и не давали успокоиться и смириться, и они вихрем пронеслись в голове за те несколько мгновений, в течение которых Стас заходил в квартиру, пересекал прихожую, дожидался звука захлопывающейся двери и поворачивался к вибрировавшему от напряжения Макару. Стас сглотнул и сделал шаг навстречу, чтобы оказаться в эпицентре вихря невнятных желаний, непонятных настроений и эмоций, которым боялся дать имя. Гибкое, жилистое тело Макара послушно оплеталось вокруг него, его губы деспотично навязывали свою волю, и Стас подчинялся, потому что противостоять Макару он был неспособен. Макар удрал в душ. Стас оглядел свою комнату еще раз и лениво потянулся. Он откинулся на стену, рассматривая плакаты напротив и неторопливо собираясь с силами. Мыслей в голове практически не было, и думать не хотелось. Эмоции, ощущения – и те ворочались лениво, с легким стуком соприкасаясь и снова раскатываясь по разным углам его нутра. Стасу было покойно, словно он нащупал что-то похожее на вменяемость в том невнятном состоянии, в котором пребывал. Он немного понаслаждался смешанными чувствами – удовлетворенностью и голодом, встал и неторопливо пошлепал на кухню. У него было еще несколько минут, пока в ванной шумела вода, чтобы полностью избавиться от неги и подготовиться к очередным невнятным минутам, в которые Стас не знал, что делать и как себя вести. Он сидел, удобно вытянувшись, скрестив ноги, потягивая чай и позевывая. Макар засунул голову в кухню. Скользнув взглядом по Стасу, он заинтересовался в беспорядке лежавшими на столе хлебом, ветчиной и маслом. Переступив через длинные ноги Ясинского, он бесцеремонно плюхнулся на стул и взялся делать себе бутерброд. И откусив от внушительной конструкции, которую он навертел себе с завидной скоростью, в первый раз, Макар счастливо вздохнул и обмяк на своем стуле. Стас мерно отхлебывал чай. Половина бутерброда лежала на столе. Он сам думал о том, что во всей этой ситуации есть что-то неправильное, что-то неуклюжее, что-то, что вызывает его неудовлетворенность. Вот вроде все неплохо: они тихо встречаются, шумно трахаются и тихо разбегаются. Вне его квартиры они изображают вооруженное перемирие, и неплохо вроде изображают. Ни претензий, ни требований, никаких обязательств. И именно это грызло Стаса. Ему хотелось чего-то помимо банального удовлетворения похоти. Желание не только наслаждаться телом другого и насыщать свое, но еще и рассчитывать на него вне этих узких и жестких, вне рамок физиологии. Посидев еще немного в оцепенении, Стас потянулся за бутербродом. Мысль о расширении рамок, в которые он сам же и попытался втиснуть себя поначалу, привлекла его; более того, она показалась ему верной, многообещающей, заманчивой. Теперь осталось преподнести ее так, чтобы этот придурок ершистый не высмеял его – язык у него жалит будь здоров, Ясинский имел удовольствие неоднократно в этом убедиться. - Не хочешь в пятницу куда-нибудь сходить? – небрежно спросил он, не поворачиваясь к Макару, вроде бы не особенно заботясь об ответе, но с напряжением ожидая реакции Макара. Макар перестал жевать и замер с полным ртом. Посидев, помолчав, подумав, он осторожно спросил: - В смысле? Ясинский дернул плечом и закатил глаза. - В клуб, Макарушка, в клуб. Развлечься, потанцевать, выпить. Ты вообще в курсе, что такое ночной клуб? - В курсе, Стасинька, в курсе. Я там, правда, не как гость бывал, а полы за вами, мажорами, пидорасил, но зачем туда золотая молодежь тягается, очень даже знаю, - Макар посмотрел на него очень недружелюбно и яростно вгрызся в бутерброд. Ему так и хотелось пренебрежительно фыркнуть и пробормотать что-то оскорбительное, но Макар неожиданно осмотрительно сдержался и выразил что-то похожее на возмущение всего лишь энергичным двиганием челюстей. Ясинский скосил глаза на него. Макар стрелял глазами по кухне, усердно жуя, и был таким заманчиво-привлекательным, что Стас с усилием отвел глаза и снова напустил на себя равнодушный вид. А внутри колыхалось что-то ласковое, и кончики пальцев зудели от желания провести по лицу. - Ну так давай сходим,- лениво протянул он, переводя взгляд на потолок. - Ну давай, давай, не ной только, - в тон ему отозвался Макар, вставая. – Все, я ушел. - Можешь остаться, - тут же отреагировал Ясинский и задержал дыхание, пребывая в смятенных чувствах после собственной решимости. Макар недоуменно посмотрел на него. - А утром через полгорода домой за шмотками переться? Не, спасибо. Он решительно переступил через длинные ноги Стаса и пошел в прихожую. - За какими шмотками? – недовольно пробормотал Ясинский, поднимаясь следом. Макар зашнуровывал кеды. Он исподлобья смерил Стаса, скорчил пренебрежительную мину, завязал последний узел и выпрямился. - Ты какой-то малахольный сегодня. Как будто тебя седативами накачали. Стасинька, это я, Самсонов. Отребье, дворовый пес, прыщ на теле благопристойного человечества, забыл? – ехидно произнес он. Ясинский в раздражении поморщился и огрызнулся: - Тебя послушать, так ты просто пай-мальчик. - Ах, - Макар томно поправил волосы. – Ты наконец-то это заметил? Это были сознательно нелепый жест и выражение лица, комичные в своей утрированности. На томно вытянутом лице с кокетливо сжатыми в куриную гузку губами ехидно и заговорщицки поблескивали острые зеленые глаза. Ясинский засмеялся. Макар взъерошил волосы и довольно ухмыльнулся. - Ладно, пошел я, - буркнул он, мерцая улыбкой, которая погасла в глазах, но проблескивала в уголках губ. Ясинский кивнул и протянул руку к нему. Он ласково провел ей по плечу Макара. Тот дернулся к двери. - Ну что ты вяжешься? – вознегодовал он, выскальзывая из-под руки Стаса. Ясинский сделал шаг и решительно обнял его. Коротко и жадно поцеловав, он на мгновение заглянул в возмущенные глаза Макара и отстранился, глядя угрюмо и предупреждающе. Макар оглядел его, недовольно фыркнул и открыл дверь. Он понесся вниз, в недоумении вытирая рот. Ясинский был каким-то чокнутым. Странным образом на ум Макару пришла его почти истеричная мамашка. Будучи по жизни задерганной и окрысившейся теткой, время от времени и с завидной регулярностью она вдруг становилась мягкой, ласковой и почти вменяемой. Пока Макар был маленьким, он радовался этим проблескам, а потом понял, что за такими периодами грядет расплата: мамашка после них в сугубом размере выплескивала на Макара свое раздражение. Вроде это как-то с какими-то циклами было связано. Легче Макару от этого не становилось, но хоть предсказывать можно было. Интересно, Стасинька тоже этим мается? Макар злорадно захихикал и поспешил к остановке. Странным образом Ясинский был спокоен на следующий день. Даже мрачные горящие глаза, которые он по своей привычке останавливал на Макаре время от времени, не давили, как еще вчера. Ясинский был почти нормальным, лениво вставлял свои пять копеек в разговоры одногруппников, время от времени отсылал сообщения Макару и не пытался загнать его в угол в конце коридора или в туалете. Макар расслабился: кажется, даже у их личного плейбоя есть шанс на вполне себе развитый головной мозг и что-то вроде здравого смысла. Жизнь была замечательной. Только откуда-то взялось странное беспокойство, которое не давало ему спокойно наслаждаться праздными разговорами и будничными делами. Что это было за беспокойство и чем оно было вызвано, Макар не мог понять. И он косился в окно, словно в нем должны были проступить буквы и сложиться в слова, которые и объяснят, что за червячок точит его. Пары закончились, студенты неспешно разбредались по своим делам. Макар стоял на крыльце и щурился. - Чего ты очки не носишь? – спросил у него Ясинский, взявший себе в привычку отираться поблизости. - Тебе дело? – недружелюбно буркнул Макар. - Нет, - после паузы благодушно отозвался Стас. – Только с очками куда как проще. И видишь больше. - Иногда это недостаток. – Макар сдержал зевок и задумчиво осмотрел двор. – Во многой мудрости много печали, и кто умножает познания, умножает скорбь. - Что это было? – подозрительно спросил Ясинский и даже отстранился, оглядывая его. Макар вздохнул и снисходительно посмотрел на него. - Ты такой... многоопытный, Стасинька, - мурлыкнул он. – Ладно, пошел я работу работать. Ты сейчас куда? – поинтересовался Макар между прочим, спускаясь на одну ступеньку. - Да... – Ясинский недовольно дернул плечом. – Тоже. - Тоже что? Подносы разносить? Не верю, - весело отозвался Макар. - Нет. – Ясинский недовольно смотрел в сторону. - Ха, я знаю! Ты, наверное, просто стоишь где-нибудь в красивой позе, и тебе к ногам деньги возлагают, - начал зубоскалить Макар. - Придурок, - Ясинский покосился на него. Раньше он бы разозлился. Сегодня он воспринимал это как банальную шутку. - Что, серьезно? – Макар остановился и посмотрел на него. – Давай колись, - потребовал он. - Тебя подвезти? – вместо ответа спросил Ясинский. - Я тебя умоляю, - Макар тут же закатил глаза. – Ты дольше отсюда выезжать да туда подъезжать будешь. Тут же дворами восемь минут мелкой рысью. - Как по-плебейски, - хмыкнул Стас, задерживаясь и пропуская его вперед, чтобы самому пойти к стоянке. Макар сделал пару шагов вперед и оглянулся. - Только о месте и цели работы ты мне все-таки отчитаешься, - пригрозил он. - Конечно, босс, - ухмыльнулся Стас. – Давай, до вечера. - Ага, - рассеянно отозвался Макар и прибавил шаг. Стас смотрел ему вслед, подходя к мотоциклу, садясь на него и надевая шлем. Затем он еще минуту просто сидел, опустив голову. На сердце было пусто, и голова почти звенела от той самой пустоты. Напряжение первых дней недели постепенно отпускало его, и вроде ему на смену должно было прийти хоть что-нибудь, но кроме недоумения и неименуемой пока жажды чего-то, ничто не стремилось заполнять пустоту. Его тянуло к Макару, болезненно, мучительно, сладко, но и близость не давала послабления, терзая, словно в отместку за что-то. Стас завел мотоцикл и продолжил сидеть, слушая, как работает двигатель. Он посмотрел вслед Макару, которого уже не было видно, и подпустил к себе отчаянную мысль: а что дальше? От нее неожиданно стало почти жутко. Стас выдохнул и решил сначала отработать, а рефлексией заниматься потом. Он сцепил зубы и поехал в студию. Сессия была бесконечной, в студии было душно, Стас раздражался, и даже отрешенный обычно Оскар начинал злиться. - Ты можешь сделать задумчивый вид? – цедил он сквозь зубы. - Задумчивый, а не имбецильно-голодный! Я не прошу тебя посчитать факториал от семисот, я всего лишь прошу чуть сдвинуть брови и приподнять подбородок. Что ты делаешь с руками? Тебе их ампутировали и присобачили протезы, а я и не знал? Ясинский, не надо строить из себя Квазимодо! И гопника тоже не надо. Обычная осанка. Обычная! И ноги моделям даются, чтобы их красиво демонстрировать, а не гнуть в разные стороны под неестественными углами. Все, на сегодня хватит. Хотя бы полтора нормальных кадра у меня есть, и да поможет мне фотошоп. Оскар угрюмо осмотрел Стаса еще раз и огляделся. Выключив камеру, он посмотрел на Ясинского, медленно и неохотно выходившего из-под ламп, и задумался. С одной стороны, у них были неплохие отношения, а парня явно что-то беспокоит. Просто по-человечески было бы понятно и уместно. С другой стороны, Ясинский тот еще зазнайка. Оскар вздохнул и пошел к нему. Стас неспешно натягивал майку; Оскар, подходивший к нему со спины, с профессиональным удовольствием скользнул взглядом по знакомым в общем ландшафтам и стал в поле его зрения. - Выпьешь со мной чаю? – ровным голосом предложил он. Ясинский вежливо приподнял брови. - Уж не заигрываешь ли ты со мной? – язвительно поинтересовался он. - Откуда такая подозрительность, мой яростно натуральный друг? – надменно прищурился Оскар, умудряясь, будучи ниже Ясинского на полголовы и куда как субтильнее, смотреть на него сверху вниз. Стас шумно втянул воздух и отвернулся. – Где моя каморка, ты знаешь. Можешь присоединиться. Ясинский посмотрел ему вслед. Оскар уходил, изъявляя своей восхитительно прямой спиной пренебрежительное высокомерие к простым человеческим страстям. Хвост, который он по примечательной привычке завязывал на макушке одним из своих многочисленных кожаных шнурков, почти не раскачивался, и несмотря на его общую ауру снобизма, которую Оскар демонстрировал спорадически, но весьма болезненно для объектов демонстрации, в одном с ним помещении было уютно. Стас подхватил куртку и пошел за ним. - Жасминовый чай, - не оборачиваясь, сказал ему Оскар, колдуя над чайником и чашками. – Надеюсь, ты не затребуешь сахар, - почти угрожающе добавил он. - Не осмелюсь, о великий и мудрый, - хмыкнул Стас, опускаясь на стул. - Это хорошо. – Оскар вскинул голову, прислушался и подхватил поднос, оглядывая свою каморку. – Ты этого гаденыша не видел? Если он мне опять провода перегрызет, я начну его в клетке запирать. Стас недоверчиво на него посмотрел и скептически приподнял брови. Оскар грозился сделать это последние два года – практически все время, которое Стас его знал. Время от времени на хорьке появлялся ошейник, но не более того. - Локи, сахар, - вкрадчиво произнес Оскар, опуская поднос на столик. В доказательство своих слов он щелкнул ногтем по сахарнице и уселся напротив Стаса. Стас смотрел на чайник, на две совсем крошечные почти прозрачные пиалки с черным рисунком. Он поднял глаза на безмятежного Оскара, который щеголял сиреневыми прядями на пшеничных волосах, и странным образом успокоился. Хорек вынырнул откуда-то из-под стола, обнюхал Стаса и проскользил к Оскару. Тот подхватил его и усадил на колено. Локи попробовал потянуться ко столу, но, получив по уху и услышав угрожающее цыканье, прижался к бедру Оскара и испытующе посмотрел на хозяина. Оскар достал кусок сахара и протянул его хорьку; погладив его, он потянулся к чайнику и немного повращал его, а затем налил чай Стасу и себе. Стас смотрел на его изящные и сильные руки, на запястья с обилием шнурков, на фарфоровую утонченность лица и думал о том, что он никогда раньше не обращал внимания на его привлекательность. На его притягательность. Никогда до этой недели, потому что никогда ранее ему не доводилось задумываться о чем-то серьезнее, чем потенциальная доступность партнерши. Он поднял пиалку и вдохнул аромат чая. Кажется, он был бы заинтересован в возможности узнать Оскара и с этой стороны, если бы не было Макара. - И что же печалит тебя, о отрок? – легко поинтересовался Оскар, отрешенно исследуя пиалу. - Да... ничего, - неопределенно пожал плечами Стас. – У тебя есть кто-то? Оскар посмотрел на него прозрачными глазами и вежливо приподнял брови. - Разумеется. Локи, - невозмутимо отозвался он. Хорек, услышавший свое имя, приподнял голову, но, подумав, зевнул и снова улегся. – Уж не заигрываешь ли ты со мной? – игриво поинтересовался Оскар. Стас усмехнулся. - Нет. Просто понимаешь, есть человек, и есть человек. И вроде как что-то такое есть, но не знаю, что. – Стас замолчал, мучительно подбирая слова. Он хотел поделиться, но сам себе не мог внятно объяснить, что. – Он как бы... – Стас развел руками. – Не знаю. – Он опустил голову. – Блин, не знаю! Оскар в задумчивости гладил Локи. - И как этот человек, который человек, реагирует на то, не знаю что? – флегматично поинтересовался он. Стас вскинул на него сверкнувшие злостью глаза, но на лице Оскара даже интереса не было написано. Только вежливое внимание. Стас опустил голову и задумался. - Он не против, наверное, - наконец сказал он. - Не против чего? – прохладно уточнил Оскар. - Встречаться, - неуверенно предположил Стас. – Не знаю, в том-то и дело! Оскар сделал глоток; Стас зачарованно следил, как он относил пиалу ото рта, ставил ее на стол и наливал еще чая. - Оскар! – завопила ассистентка. – Стив не может приехать! У него простуда! - Лучше бы чирьи на заднице, я хотя бы во вселенскую справедливость поверил, - хладнокровно произнес Оскар, успокаивающе поглаживая засуетившегося Локи. Ассистентка засунула голову в дверной проем. - Только что позвонил, сопли прямо досюда достают, и жаловался, жаловался! Он и к таким врачам, и к таким, и никак! – затрещала она. Оскар обреченно кивнул головой. – Он мне пятнадцать минут мозги выковыривал, как у него нос распух и глаза слезятся. Короче, если он к выходным оклемается, будет чудо. - Ну тогда отбой дальнейшим планам. Можете расходиться, - кивнул Оскар. Ассистентка исчезла из дверного проема, и в помещении раздался оживленный гул. Оскар осмотрел Стаса. – Я бы тебя пощелкал, но ты сегодня деревянный, - задумчиво произнес он. – А его ты спрашивал? Стас дернул плечами. - Как? Просто взять и спросить? – пренебрежительно хмыкнул он. - Не поверишь. Просто взять и спросить. Или тебе куда больше нравится упиваться неизвестностью, наслаждаться жертвенностью и страдать, глядя, как жизнь вокруг бьет ключом? - Да ты поэт, - буркнул Стас, подливая себе еще чая. - Я бы попросил! – недовольно протянул Оскар. – Ты меня еще властителем дум назови. Стас хмыкнул и отпил чаю. Студия опустела, а Оскар все стоял посреди нее, не решаясь выключить свет. Ему хотелось посозидать, поиграть с образами, потворить маски, но Ясинский сбежал, гонимый своими гормонами, других моделей не подворачивалось, а дома были совсем не те удовольствия – ничего, связанного с фотографией. Локи вертелся у треножника, обнюхивая его в который раз за день, Оскар, склонив голову, смотрел на него, думая, стоит ли делать стопиццотый снимок этого оглоеда. - Восхитительный зверек, - зажурчал интимный баритон за его спиной. - Пройдоха, проглот и диверсант, - согласно отозвался Оскар, поворачиваясь к человеку, чьи шаги он совсем не слышал. Неужели настолько поглощен своими мыслями? - Я и говорю, восхитительный, - заулыбался мужчина. Роскошный экземпляр, улыбчивый, с чертенятами в глазах, которых так трудно передать в кадре, с проказливыми мальчишескими ямочками на щеках, с выразительным лицом, с широкой улыбкой. С великолепным телом. Локи забегал вокруг Генки, недовольно пофыркивая и обнюхивая его. Оскар задумчиво осматривал мужчину, прикидывая, настолько ли сей муж авантюрист, как кажется. Он склонил голову к плечу и вежливо приподнял брови, задавая безмолвный вопрос. - Не поверите, проходил мимо, - согласно заулыбался Генка. Оскар покосился на столик, где лежала камера. - Мимо чего? – флегматично спросил он, идя к нему. Локи увязался следом. Оскар поправил по пути лампы, взял камеру направил ее на Генку и вопросительно уставился на него, склонив голову к плечу. Тот беспечно пожал плечами и повторил жест Оскара. Оскар сделал первую серию кадров. Генка легко задавал вопросы о сложности работы вообще и сложности работы с признанными моделями обоих полов. Оскар легкомысленно отвечал на них, не задумываясь, что говорит, и приказывал представить то и то, переместить руки, склонить голову, изобразить эмоции, и увлекался все больше, потому что мужчина оказался дивно артистичным, и работу с ним можно было смело называть сотрудничеством. - Руки на пояс, - отрывисто бросал Оскар. – Вдох, томный взгляд из-под ресниц. Руку к верхней пуговице! Расстегивай ее. - И сложно со Стасом работать? – густым вибрирующим голосом спрашивал Генка. - Хорошо. Руку в волосы, отведи голову назад. - И сегодня? - Сегодня он совсем отрешенный. Голову к плечу, улыбайся позаманчивей. - Влюбился? Оскар застыл на секунду. - Похоже на то, - бархатным голосом признал он. – Руки на живот и веди их медленно к поясу. Генка послушался; ему нравилась и невероятно возбуждала игра. Он видел, что фотограф увлекся, и подогревал его увлечение, наслаждаясь тем, что делал, послушно следуя указаниям и угадывая его мельчайшие желания. Он подкрадывался поближе, намереваясь проверить, так ли горяч фотограф, как его рабочий азарт. Оскар замер и посмотрел на экран камеры. На его лице отразилось откровенное удовлетворение. Он пролистал снимки и оглядел студию. - Локи! – раздраженно крикнул он. – А ну убрался, стервец! Все на сегодня. – Бросил он Генке, устремляясь к дальней стене, у которой что-то зашуршало. – Локи! Генка опешил. «И все?!» - безмолвно спросил он у самого себя и скорчил обиженную рожу. Оскар появился через пару минут, неся по сумке на каждом плече. Генка стоял посреди студии, печально глядя на него. - Загляните послезавтра, посмотрим, что получилось, - безразлично сказал Оскар, нисколько не тронутый ужимками Генки. - Вас подвезти? – грустно спросил он, преданно глядя на Оскара собачьими глазами. - Нет, спасибо, мне недалеко. Мне нужно закрыть студию, - и он выжидающе уставился на Генку. Генка послушно поплелся к выходу. Потом он шел рядом, пытаясь разговорить Оскара, но того совершенно не интересовал разговор, и он отвечал неохотно и после продолжительных пауз. У выхода Оскар распрощался и пошел к пешеходному переходу. Генка печально посмотрел на небо, оглядел улицу и направился следом. С каждым его шагом отчетливей становился охотничий блеск в глазах. Макар был заинтригован. Он не просто был в клубе. Он был в ночном клубе с той самой репутацией, и не один. Стас шел рядом, невозмутимый и шикарно выглядящий, и недовольно поглядывал по сторонам. А Макар оглядывал помещение, людей, бар горящими глазами и упивался атмосферой. В клубе было многолюдно, ревела музыка, орала толпа, и народ был совершенно разношерстным – от ярой метросексуальности до почти консервативных костюмов. Макар оглядывал людей и самодовольно улыбался, убеждаясь снова и снова, что его практически ничто от них не отличает. Отлично, просто отлично! После второго коктейля Макар готов был признать, что мир прекрасен. Его попытались угостить, с ним жаждали танцевать, и настроение было просто превосходным. Ясинский хмуро смотрел на него, сидя у бара, но что один-единственный недружелюбный взгляд одной-единственной пары недружелюбных глаз? А Стас все больше сомневался в том, что был вменяем, когда предлагал этому проныре выбраться в клуб – Макару было хорошо, и он совершенно не обращал внимания на Ясинского. Макар время от времени подбегал к Стасу, вытягивал его в пол, заставлял танцевать, но потом увлекался другими партнерами, забывал про него, и Стас, постояв минуту, снова убирался к бару. Ему было странным образом одиноко, и Макар этому ощущению только способствовал. - Привет! – проорали ему на ухо. – Тебя угостить? Стас вздрогнул и посмотрел на мужчину с темными живо поблескивавшими глазами. - Нет, - огрызнулся Стас. Мужчина пожал плечами в яркой желтой рубашке с яркими же оранжевыми и красными полосами и белой строчкой. -Но со мной же выпьешь? – хладнокровно продолжил мужчина, невинно улыбаясь и довольно оглядывая его прищуренными глазами. Стас согласно кивнул и подозвал бармена. – Ты не один здесь? – полуутвердительно поинтересовался Генка, с интересом разглядывая угрюмого Ясинского. Стас снова кивнул головой. – С другом? Который твой? – беспечно спросил он, переводя взгляд на пол. - Рыжий, - в раздражении выплюнул Стас, глядя на Макара. – Скотина блудливая. Генка похлопал его по плечу. - Давай, за знакомство, - подбадривающе сказал он. Макар сидел на кухне, пил чай и листал журналы. Времени было за полдень, он толком не отдохнул после ночи в клубе, и этот малахольный Ясинский внезапно затребовал, чтобы Макар ехал к нему. Что-то чудит парень, совсем зачудил. Макар недовольно посмотрел на кружку, в которой ничего не осталось, и встал, чтобы нагреть еще воды. Телефон завибрировал, и Макар схватил его с намерением послать этого придурка дальше, чем видит. Он посмотрел на номер, и у него внезапно вспотели ладони и практически мгновенно запылали уши. Он поднес телефон к уху непослушной рукой. - Да, - выпалил он, стремясь звучать как можно более бодро. - Привет, - умиротворенным голосом отозвался Глеб.