Я учился жить...

Генка проснулся от щекотки. Чихнув, он приоткрыл глаза и был вынужден скосить их к кончику носа: почти уткнувшись в него, к Генке тянулся Локи, живо поблескивая темными бусинами глаз. Генка покосился вправо, влево, убедился, что он не просто один - он не слышал, ни когда Оскар встал, ни куда он делся, что было ему удивительно: он-то был уверен, что спит чутко; и, подхватив Локи, Генка устроился поудобней на постели. Зверек оживился, даже попытался рассказать что-то, а Генка гладил его и прислушивался к звукам в квартире. Дверь в спальню открылась неожиданно: Генка не слышал шагов. Оскар осторожно заглянул в проем и, убедившись, что никого не разбудит, вошел. Локи тут же рванул к нему. Генка смотрел на него почти с благоговением. В Оскаре действительно как минимум три четверти эльфийской крови: ни темных кругов вокруг глаз, ни общей помятости образа, ни томных движений - ничего, что бы указывало на бурную ночь. Зато на нем многоговоряще красовалась майка с высоким горлом, подтянутая почти к самому подбородку. Генка самодовольно ухмыльнулся: уж теперь не отвертится, неземное создание. Оскар цыкнул на Локи и опустился на кровать рядом с Генкой. Локи мгновенно устроился рядом с ним и потянулся носом к его носу, радостно блестя глазами. Оскар механически погладил его, не отводя глаз от Генки; он склонил голову к плечу и приглашающе приподнял брови. Он явно хотел либо услышать приветствие, либо был готов ответить на вопрос. Взамен этого Генка, здраво рассудив, что все умствования подождут, подался вперед и потянул Оскара к себе. Локи, едва не оказавшийся в тисках тел, выскользнул, разразился возмущенной тирадой и стрелой метнулся к двери. Оскар, опешивший поначалу, позволивший Генке себя целовать, начал отвечать, а вскоре и вполне себе успешно перехватывать инициативу. Генка на периферии сознания отметил, как ловко им манипулируют, но удовлетворение от обладания вполне себе податливым телом, перемежавшееся с удовольствием от спарринга со вполне себе своенравным партнером, было велико, слишком велико, чтобы даже внимание на такие мысли обращать. Локи вернулся, опасливо прижимаясь к полу, но убедился, что боевые действия закончились, он не должен оказаться на линии огня, поворчал немного и бросился к Оскару; тот поднял голову – Генке пришлось убрать руку, которая заблудилась в его волосах, вздохнул и стек с Генки. Локи забрался на Оскара и уткнулся мордочкой в его нос, чихнул и снова прижался к Оскару, забавно шевеля носом. - Ишь ты, не нравится ему, - лениво протянул Генка, обвивая Оскара ногой. - Запахи слишком резкие, - Оскар сел, посмотрел на него через плечо и улыбнулся. Одними глазами, рассеянно, и тут же отвел глаза. Генка подложил подушку под голову и раскинул руки. Можно было бы дотянуться до спины, лениво подумал он, но смотреть было тоже бесконечно приятно. - Ты завтракать собираешься? – Оскар оглядывал его бархатными глазами, и изящные ноздри его совершенного, с точки зрения Генки, носа время от времени подрагивали, словно он принюхивался. - Всегда! – с готовностью отозвался Генка. - Так может, соизволишь встать, заглянуть в душ и присоединиться ко мне на кухне? Генка сел, глядя на него с любопытством. У Оскара замечательно получалась ироничная интонация: не высокомерная, ни жалящая, ни добродушная, чуть суховатая, едва уловимо манерная, и на предложение или вопрос, высказанные ею, можно было бы ответить и положительно и отрицательно, и оба варианта были бы уместными, и оба варианта не задевали бы ни одного из партнеров. Именно интонация скрадывала некоторую ядовитость слов. Именно с такой интонацией можно было бы произносить слова, как угодно мягкие, и не звучать сентиментальным. А еще слова Оскара подсвечивали лучистые глаза, с интересом смотревшие на Генку. - Так может, присоединишься ко мне в душе? – игриво прошептал Генка, приближаясь к нему. Оскар подался назад и усмехнулся. - Сначала завтрак, - извиняющимся голосом произнес он. Генка издал смешок и потянулся. Оскар оглядел его, но уже с другим интересом, словно прикидывал, как выстроить свет и какой ракурс выбрать. Генка самодовольно ухмыльнулся и подмигнул. Оскар хмыкнул и потянулся за штанами. Завтрак был радикально континентальным. Генка радостно смел с тарелки всю ветчину, которой изначально было не так много, подумал и съел весь сыр, хотя не особо его жаловал, присмотрелся к круассанам, декоративно возлегавшим на блюде в центре стола, поколебался и решительно взял один – придется есть, чтобы не оставаться голодным. Оскар смотрел на его варварство с вежливым интересом, неторопливо поглощая один-единственный, да с медом, даже без масла. Этого Генка понять решительно не мог, накладывая масло. Зато кофе был хорош, подумал он и рассыпался в комплиментах. Оскар усмехнулся. - Да и волосы у меня тоже хорошие, - с непередаваемым выражением на лице отозвался он. Уголки его губ подрагивали от с трудом сдерживаемой улыбки. Генка ухмыльнулся и пожал плечами, нисколько не смущаясь. Ему как крупному физически активному мужику, да после физически активной ночи по штату положено быть голодным. Почему Оскар не был мучим голодом, хотя тоже ночью не в бирюльки играл, оставалось для Генки загадкой. Не иначе как нектара вкусил. - Да нет, волосы у тебя шикарные, - ухмыльнулся Генка. – А кофе и правда хорош. Опять же салфеточки красивые. Жалко только, букета нет. Можно было бы и по его поводу что-нибудь комплиментарное отвесить Оскар захохотал. - В следующий раз исправлюсь, - пообещал он, отсмеявшись. Генка посмотрел на стол. - Заодно и меню подправить не мешало бы, тебе не кажется? – весело спросил он. – Я могу поучаствовать. - Поучаствовать? – заинтересованно спросил Оскар. – Только поучаствовать? Не совершить? Генка внимательно изучал его, по-прежнему улыбаясь. - А ты как хочешь? – после затянувшейся паузы спросил он. – Мне участвовать или как? - Я не был бы против обоих вариантов. Ты можешь заботиться о завтраке и принимать участие в обеспечении ужина, - подумав, сказал Оскар и беспечно пожал плечами. Генка заинтересовался. Завтрак, начавшийся чуть ли не на рассвете, плавно перетек в ланч; Оскар рассказывал Генке, что ему нравится готовить разные экзотические блюда и по этому поводу он записался на очередной семинар, который и состоится сегодня вечером. Генка делился с ним своей любовью к загородному отдыху, рассказывал о вылазках в тесной компании и чуть ли не с пеной на губах начал доказывать,какие дрова лучше всего подходят для какого мяса; Оскар слушал его зачарованно, подозревая, что Генка оттачивает на нем свое риторическое мастерство, чтобы применить оное в качестве изящной прелюдии к дружескому мордобою в скором времени. Время от времени Оскар застывал, прислушивался и срывался с места. Генка следовал за ним и наслаждался воспитательными сценами, которые тот устраивал с невероятным артистизмом. Злости на Локи, который снова что-то погрыз, развернул, опрокинул, где-то застрял или куда-то забрался, хватало у Оскара на две минуты, не более, а затем Локи возвращался, подбирался к нему, обнюхивал, поднимался на задних лапах и забирался на руки, и Оскар привычно гладил его и морщился, когда Локи щекотал своими усами его нос. Генка попытался скормить ему кусок сахара, и Локи был бы не против, но взгляд у Оскара был таким... многообещающим, что Генка бережно вернул кусок на место и смирно уселся. Он даже руки на коленях сложил и попытался поглядеть на Оскара невинными глазами. Получилось так себе, Оскар закатил глаза и опустил Локи на пол. - Не закармливай его, - сухо сказал он Генке и чуть помягче продолжил: – Этот паразит у Плюшкина добавки выпросит, и будет просить, что характерно, хотя и наелся до отвала пять минут назад. Генка покосился на Локи, сидевшего на полу на задних лапах, сложившего передние перед собой и преданно глядевшего на него. Кажется, Оскар знал, что говорил. Генка смиренно кивнул. - Хорошо, - голос Оскара прозвучал подозрительно скептично. Генке не хотелось уходить. Он знал, что они встретятся: Генка напросился встретить Оскара после этого самого семинара по тайской кухне, а потом предложил заехать в бар, просто потому, что. Но больше всего в этот полдень ему хотелось остаться, понаблюдать за тем, как Оскар готовит обед, помешать ему при этом, повозиться с мелким проказником, просто побыть рядом. Только и людей он знал достаточно хорошо, чтобы видеть, что Оскар уже тяготится обществом. Он упорно избегал прямого контакта, отвечал односложно и сухо, а чаще просто пожимал плечами и поглядывал в сторону рабочего стола. И Генка убрался восвояси, рассчитывая на отличный вечер и не менее отличную ночь. И его совершенно не задело, нет-нет, нисколько, что дверь за ним захлопнулась с радостным, почти ликующим и очень энергичным звуком. Макар торжественно исполнял свои непосредственные обязанности. Глеб, который даже в субботу взодрался в свои привычные без тридцати минут шесть часов утра, традиционно, упрямо и неизменно совершал свою ежедневную пробежку; Макар и не слышал, как он вставал, сладко досыпая, уткнувшись носом в подушку, подгребя одеяло и подтянув ногу к груди. Он не чувствовал, как Глеб осторожно убрал волосы с его лба и попытался расправить одеяло, тщетно, увы – Макар превратил его в основательный комок, еще и ногой к кровати припечатал. Глеб усмехнулся, покачал головой и посмотрел на окно. Погода была не самой солнечной, у него были целые выходные, чтобы избавиться от медитативного отпускного настроения, да и Макар не должен был позволить ему заскучать. С такими благодушными мыслями он отправился в свой спортзал. Новости были вроде бы новыми, но до скрежета зубовного предсказуемыми. Глеб лениво следил за ними, нет-нет, да и отвлекаясь на облака за окном – небо было куда интересней, и старался не особо думать о Макаре. А Макар, недовольно застонавший в ответ на звонок будильника, нащупал его и отключил. Подремав еще пару минут, он с наслаждением потянулся, издал довольный звук и уселся на кровати. Глеба почти ожидаемо не было; Макар после душа, одевшись, подкрался к спортзалу, прислушался, удовлетворенно кивнул, расслышав мерное гудение беговой дорожки, и понесся вниз. Завтраки никто не отменял. Да и суббота. У него были грандиозные планы, как всегда. Мир был полон интересных мест, голова была полна интересных мыслей, и жить хотелось, хотелось жить. Глеб застал Макара переносящим на стол чашки. Он подошел и легко чмокнул его в скулу. - Доброе утро, - благодушно поздоровался он. - Доброе! – Макар вытянулся в струнку и подался к нему. Он попытался даже заглянуть Глебу в глаза, выискивая в них что-то, что даже ему самому было пока неизвестно. Глеб склонил голову к плечу и лукаво посмотрел на него. Макар прищурился и поставил чашки. Глеб ухмыльнулся и уселся за стол. - И ничего смешного! – возмутился Макар. – Я, можно сказать, тут не сплю, тружусь, как пчелка, а он развлекается. Что за непорядок?! - Не бушуй, - миролюбиво отозвался Глеб, беря чашку. – Лучше принимайся за завтрак. Макар отозвался невнятным негодующим звуком и вгрызся в бутерброд. Глеб продолжал пить кофе, с интересом наблюдая за ним. - Ты чего не ешь? – настороженно поинтересовался Макар, с очень хорошо скрытым, возможно даже, не до конца осознаваемым беспокойством следя за ним. Глеб успокаивающе улыбнулся и подхватил кусок ветчины. Макар лихорадочно искал темы для разговора, чтобы не сидеть в таком утомительном молчании, но в голову лезла какая-то невыразительная ерунда. Он следил исподтишка за Глебом, приканчивая еще один бутерброд, и завидовал его ленивой отстраненности, которой Глеб совершенно искренне наслаждался. - Я встречаюсь сегодня со знакомыми, - ровно сказал Глеб, глядя поверх головы Макара и лениво постукивая пальцами по столешнице. – Скорее всего, это затянется. Так что вернусь скорее поздно, но вернусь. - Ага, со щитом или на щите, - не преминул буркнуть Макар. – Искренне надеюсь, что дышать будешь в сторону. Глеб засмеялся. - Да ты и сам можешь вырваться из темницы на волю, встретиться с друзьями, хорошо провести вечер, - предложил он. – Например, со Стасом, которого ты упоминал. Макар моргнул и попытался отвести глаза. Не получилось. Он был вынужден смотреть на тепло улыбавшегося Глеба. Наконец Макар нахмурился. - Идея неплохая, - задумчиво произнес он наконец, моргнул еще раз, опустил глаза и снова уставился на Глеба. Взгляд у него был почти невинный, и постепенно беспокойство заменялось любопытством: идея ему явно нравилась. – Заодно проверим, чем он жив. - Надеюсь, обойдется без разрушений, - предупреждающе сказал Глеб, вставая. - А то знаю я тебя: как вцепишься клещами, так не оторвать. Пожалей человека, не усердствуй. Впрочем, ты и сам не дурак. Спасибо за завтрак. - Пожалуйста! – радостно отозвался Макар. – А завтра я хочу сам рыбный пирог сделать. Он увязался следом за Глебом, рассказывая, что целых два раза подглядывал за Ильей, творившим в кафе у тети Наташи, заставил его продиктовать рецепт и даже вытряс несколько полезных советов. Незаметно он перешел на возмущения по поводу какой-то новой рейтинговой системы, которую не понимает даже староста – та еще зануда, да сам замдекана тоже только глазами хлопает. Глеб собирался, внимательно слушая его, по крайней мере делая вид, что внимательно слушает, время от времени задавал общие и совершенно невинные вопросы, на которые Макар с радостью и очень многословно отвечал, и следил за руками Макара, которыми тот то совершал выразительные размашистые жесты, то прятал их в карманы и ежился, когда ему приходилось хмуриться и рассказывать что-то, вызывавшее у него неодобрительную оценку. - Я тебя не очень напрягаю? – внезапно перебил он себя и подозрительно уставился на Глеба. - Нисколько, - Глеб ответил, ни на секунду не задумавшись. Он не просто произнес эти слова искренне; он не кривил душой, произнося их. Присутствие Макара на его территории благотворно сказывалось и на его настроении, и даже на оптимизме, который он за собой если и замечал, то случайно; с Макаром же оптимизм Глеба не то чтобы зацвел пышным цветом, но бодрости добавлял. Удовольствием было просто наблюдать за ним, так легко выплескивавшим и свое возмущение, и чужое, за его поведением, которое вызывало у Глеба не умиление и не восторг, а тихое, но незыблемое удовольствие. - Это хорошо, - Макар воспрянул духом и смущенно заулыбался. Глебу даже показалось, что у него самодовольно залоснился подбородок. И Глеб потянулся и чмокнул Макара в самый кончик носа, а затем и подбородок. - Ладно, мне пора. Не скучай, ребенок, - легкомысленно произнес Глеб и игриво дернул Макара за мочку уха. – Я ушел, меня нет. Макар смешно сморщил нос и хвостиком последовал за ним. Он задавал незначительные вопросы, на которые Глеб охотно отвечал, и застыл, глядя, как закрывается входная дверь, оживленно поблескивая глазами. Суббота уже нравилась ему: Глеб был такой деловой и такой игривый одновременно, целый день в его распоряжении, ни одна из инициатив не оказалась наказанной, а завтра он будет самостоятельно делать тот рыбный пирог и надеяться, что он и по вкусу получится тем, что и у Ильи и тети Наташи. А сегодня – уборка. Макар шумно выдохнул и бодро направился на кухню. Глеб спускался в лифте, задумчиво улыбаясь. Спокойствие звучало здорово, но иногда было просто недостижимо, особенно с таким питомцем. Хорошо, если кухня останется целой, неожиданно подумал Глеб и широко улыбнулся. А еще интересно, что Макар удумает на вторую половину воскресенья. Он вежливо поздоровался с Андреем, который относился к нему с невероятным почтением, что иногда забавляло, а иногда настораживало, подумал, интересоваться ли успехами в учебе (Андрей заочно учился на юриста), но решил, что в начале учебного года это как минимум бессмысленно, охотно ответил на фразу о погоде и вышел на улицу. Небо хвасталось неожиданным сизым, почти мышиным цветом с редкими проблесками лазури. Солнце не выглядывало из-за облаков, но и холодной погоду назвать было нельзя. Ранняя осень, замечательное время. Глеб собирался вполне по-пролетарски проехаться в метро, и до него предстояло преодолеть прелестный отрезок пути по одной из улиц в центре, в хорошем, ухоженном районе, в почти праздную субботу. Глеб неторопливо шел, скользя глазами поверх голов прохожих, и снова возвращался мыслями к тому времени, которое он провел с Макаром после своего возвращения. Странным образом, признал Глеб, Макар изменился. Раньше он был в чем-то ершистым, в чем-то неуверенным, жадно искал одобрения и отчаянно боялся наказания. Глеб старался приглаживать иголки, которые тот умудрялся топорщить по поводу и без, безвозмездно делясь своей мудростью и житейским опытом, но у него самого педагогического опыта было не очень много, и выходило иногда забавно, когда советы звучали как минимум бессердечно. Хорошо, что Макар не умел обижаться и не искал в его действиях злого умысла; а уж его найти можно всегда, если присматриваться, пристрастное око даже в самых невинных действиях может разглядеть многое вплоть до попытки раздавить оппонента. Но при всех недостатках Макара именно этой жажды свалить вину на других в нем не было; с ним было просто. С ним было сложно, потому что удержаться от скрытой язвительности, которую бы тот не распознал, стоило усилий, а такого отношения Макар не заслуживал. Глеб, немало удивившийся, когда Макар нарисовался в аэропорту, без особого труда распознал попытку антикризисных мер, неуклюжую, импульсивную, но похвальную. Но не тогда, и не позже вечером, когда Макар просиял после слов Глеба, что он предпочел бы как следует отдохнуть после утомительного пути, он не заметил изменений. Вечером в пятницу Глеб сам был удивлен тому, как Макар слушал его. Не безусловно соглашаясь, просто потому, что говорил Глеб – благодетель, который по умолчанию прав. А вслушиваясь и даже пытаясь оценивать. Глеб не смог удержаться и приподнял брови, подумав, сколько времени пройдет, прежде чем Макар осмелится еще и спорить с ним. И эта мысль повлекла за собой вереницу других. Глеб никогда не задумывался, почему Макар не возражал ему. А ведь ни разу не было такого. Мальчишка не самый покладистый. И пусть есть у него такая черта: сбегать от неприятностей. Но Глеб искренне сомневался, что Макар перед побегом не высказывал обидчику все, что о нем думал, пусть и с безопасного расстояния. Но в его с Макаром отношениях никаких возражений со стороны Макара не было. Глеб попытался заглянуть поглубже в прошлое, чтобы распознать, были ли моменты, когда Макар был не согласен, но боялся возразить, и остался собой недоволен: как выяснилось, он обращал слишком мало внимания на человека, с которым прожил столько времени в одной квартире. Глеб снова одернул себя, внутренне недовольно покачав головой: до чего же он любил вдаряться в бесплодные размышления! А дел-то было - понять, что изменилось в Макаре, что именно привлекло Глеба в их уютном вечере. Макар, радостно возбужденный после удачной шутки, льнул к Глебу, требуя от него если не одобрения, то по крайней мере хорошего настроения. Глеб охотно улыбался, даже посмеивался, когда Макар рассказывал еще одну историю о невозмутимом Илье и энергичной тете Наташе и о том, как за этим Ильей увиваются все официантки, а он только ухмыляется. Глеб поинтересовался учебой, и Макар недовольно пробурчал, что ждал от учебы в вузе большего, но хоть группа ничего, хотя в прошлом году он думал куда как иначе. После часа относительно легкомысленного трепа они сидели на диване, плечо к плечу, словно старые и хорошие знакомые, и – нет, не откровенничали, но узнавали друг друга, по намекам, по темам, которые привлекали другого, по тому, как они реагировали; было интересно и держать с самим собой пари по поводу слов, которые должен был употребить Макар, отвечая на очередной вопрос или возражая по очередному поводу, и не разочаровываться, ошибаясь, когда Макар его удивлял неожиданными сравнениями и оборотами. У Макара был острый и неугомонный ум, и пусть его обладатель не обладал особой глубиной суждений, но у него было потрясающее качество, которым сам Глеб не обладал изначально, но которое усердно в себе развивал. Интуиция у Макара была просто звериной. И в случаях, когда Глеб нуждался не в одном часе основательных раздумий, Макар просто глядел сквозь толщу вод и видел жемчужину. Неоднократны были случаи, когда Глеб скупо рассказывал о проблеме, которая его тяготила, и Макар мог задать такой вопрос, что Глеб застывал, ощущая что-то похожее на благоговение – как на основании такой скудной информации так ясно видеть суть? Солнце время от времени выглядывало из-за туч, но пришла пора спускаться в метро. Глеб стоял на эскалаторе, глядя на свод потолка, и думал о том, что делать дальше. Он привязался к Макару, это было бы глупо отрицать. Он не скучал по Макару в Швейцарии, да и радость от встречи была более чем сглажена иными эмоциями, и не последней из них было подозрение. Но Глебу было приятно видеть его; его развлекали вечера, с Макаром было просто уютно. Достаточно ли этого, чтобы с оптимизмом смотреть в будущее? Глеб опустил глаза. У него было достаточно времени, чтобы подумать. А пока это идиотское мероприятие, за которым следует не менее идиотская пьянка с каким-то пафосным названием. Тополев был рад, что Глеб вернулся. Слишком рад, - поморщился Глеб. Он почти смирился с безнадежно испорченной субботой. А с другой стороны, Тополевскому серому кардиналу многое с рук сойдет. Глеб ухмыльнулся. Едва заметно, даже не губами, а одними глазами. Авантюризм явно передается контактным путем, подумал он и решил получить от всей этой камарильи как можно больше удовольствия. Незаметного, понятного одному ему и, может быть, Тополеву. Но стоит попробовать. Глеб поднял глаза, в которых поблескивало предвкушение, и стал дожидаться поезда. Илья был зол. Мало того, что свой законный выходной он проводит в этой дурацкой парикмахерской, которую не пойми зачем открыл, так еще и девчонка, которая должна была выйти на работу после обеда, резко заболела, что значит только одно: еще и завтра выходить. И накрылись блестящим медным тазом мечты о шашлыках, аромат которых он только что не вживую осязал. Самое вредное – народ валит косяками. Илья даже заглянул в лунный календарь и глухо застонал: растущая луна. Эти дуры малахольные решили, видать, на фоне лунного обострения, что и волосы расти будут лучше. Или не решили, но в любом случае, обострение налицо, верней, на его бедную голову. Даже чаю попить толком нет. Упадническое настроение хорошо так накладывалось на идиотскую злость на Самсонова, который то ли умышлено, то ли благодаря сверхъестественным способностям основательно потоптался по мозоли, которую Илья пестовал уже который день. У мозоли даже имя было и роскошные темные кудри, и мозоль вопреки всем чаяниям, но в полном согласии с почти твердым решением Ильи глаза мозолить не спешила. Илья с мрачным челом обслуживал еще одну пациентку, то есть клиентку, которая с какой-то дури решила, наверное, что это у Ильи вдохновение, и благоговела под пеньюаром. А Илья думал только о том, чтобы не увлечься и не отчекрыжить лишнего, например, ушей. - Привет, - от входной двери донесся голос, относившийся к тем самым кудрям. Илья застыл и медленно повернул голову. Стас стоял у двери, оглядывая салон и упорно избегая встречаться взглядами с Ильей. - Ну, - хмуро буркнул Илья и повернулся к барышне. Оглядев художественный бардак на голове, он щелкнул в воздухе ножницами в явных раздумьях. Если он возьмется и дальше ее обрабатывать, не уйдет ли дамочка с проплешинами в силу неоправданной, но вполне объяснимой агрессивной увлеченности Ильи? Он решил остановиться и взяться за укладку. Шаги за спиной прекратились у диванчика. Илья застыл и стрельнул глазами в зеркало. Стас сидел на диване, широко расставив ноги и опустив на колени локти. И выражение лица у него было не самое благообразное. Неожиданное тепло разлилось у Ильи в груди, а губы потянуло улыбаться: таки не один он страдает. Это хорошо. Пусть страдает, Тантал, а Илья обслужит прелестную дамочку по вип-разряду. Дама улетала на крыльях восторга. Стас молча кипел и готовился взорваться. Илья методично и очень увлеченно считал кассу. - Как дела? – наконец решился Стас. - У кого? – после паузы, с озабоченным видом отвлекаясь от купюр, недовольно посмотрел на него Илья. Стас сжал зубы. Илья снова уставился на деньги и смешал их в одну кучу. Он уже четвертый раз пересчитывал их, и все безуспешно. - Тебе чего надо? – раздраженно спросил он. Стас развел руками. - Я стою здесь, как последний дурак дожидаясь, пока ты эту козу пострижешь, и ты спрашиваешь, чего мне надо? – гневно вопросил он. - Постричься, что ли? – масленым голосом протянул Илья. – Так чего же ты молчишь? Прошу к креслу. Он рывком задвинул ящик, закрыл его и подошел к Стасу. - Ну? В кресло, быстро! – рявкнул он. Стас в ярости осмотрел его, шумно втянул воздух и чеканными шагами направился к зеркалу. Илья подхватил пеньюар, валявшийся на соседнем кресле, и торжественно вскинул руку с ним. Мог бы, еще и начал развевать, как штандартом. Стас зажмурился, когда противная темно-синяя штуковина обвилась вокруг шеи. Ему стало жутко слышать щелканье ножниц и жужжание машинки: он с детства чуть ли не патологический страх перед парикмахерами испытывал, как бы не больший, чем нормальные люди перед зубными врачами. Но отступать было поздно. И он сидел, зажмурив глаза, пытаясь дышать ровно и не очень судорожно, сжимая и разжимая кулаки, и думая о чем угодно, кроме того, что делает с его волосами Илья. Он не обращал внимания на запахи, усердно вжимаясь в кресло, время от времени рефлекторно сглатывая, молясь, чтобы Илья не заметил испарину и чтобы его лицо было не очень бледным, послушно откидывая голову, повинуясь сильным и уверенным пальцам Ильи, сдерживая судорожную дрожь, резво пробегавшую по телу, когда этот куафер хренов взялся мыть голову. Стас старался не думать ни о своей реакции на его прикосновения, ни о том, какие мысли вызывало сосредоточенное посапывание Ильи где-то сверху, ни о яростном отклике тела на массаж кожи головы, который тот взялся делать с отвратительным энтузиазмом. Кресло крутанулось вправо, влево. Стас вцепился в подлокотники и распахнул глаза. - Ты чего играешься? – глухо возмутился он. – В детстве не натешился? Или дома компьютерного кресла не хватает? В салоне было светло. За окном темнело. Илья нагнулся к нему почти вплотную. - Принимай работу, красавчик, - злорадно выстрелил он. У него были потрясающе красивые глаза с потрясающе красивыми ресницами, подумал Стас в благоговении. И изумительно очерченный рот. Его бы Оскару подогнать, тот очень любил таких людей, которые вроде обычные, а раскрываются погодя в полной мере и ко всеобщему восторгу. Вот только то, как глаза были прищурены, Стасу не понравилось. Совсем. Он покосился в окно, подумал, что этим вечером стемнело как-то особенно быстро, и собравшись с духом, повернулся к зеркалу. Застыл. Сглотнул. Присмотрелся. У Стаса в классе было целых три эмо-дурочки, класса этак до десятого. Потом мысли о том, что им предстоит выпускаться из школы и поступать в вуз, выбили из их головы всю эту дурь. Но радикально асимметричные прически с завидной частотой менявшихся ядовитых цветов он помнил: девчонки были то красными, то синими, то пурпурными. Но никогда одновременно. А он был. Справа у него был полубокс, слева что-то похожее на каре, но с зигзагообразной кромкой, и вся эта красота – тех самых трех цветов. Стас встал и приблизился к зеркалу, перевел взгляд на самодовольно ухмылявшегося Илью, стоявшего за его спиной со скрещенными на груди руками, и снова уставился на себя в зеркало. Он пытался узнать себя, и не узнавал. Вроде черты лица принадлежат ему, но с ними приходится знакомиться заново. Он поднял руку, но так и не решился прикоснуться к волосам. Стас медленно развернулся. - Ты что сделал, гад? – тихо прошипел он. - Тебе не нравится? – кротко спросил Илья. – Какой ужас! – в фальшивом отчаянии воскликнул он. У него даже хватило наглости заломать руки. – О ужас! Ему не нравится. Только работа сделана. Будь добр уплатить. - Да это же... Это... – Стас боялся думать о понедельнике и реакции группы, о среде и реакции Оскара, которая могла оказаться куда более ядовитой, бес бы побрал его шляхетскую натуру, о людях на улице, о родителях, к которым ему идти на чай. – Это... - Последний тренд, - торжественно провозгласил Илья. – Пользуйся моим гением. Во всей его позе было столько самодовольства, что Стас не сдержался. - Ты гад, ты гребаный урод, ты придурок малахольный! – заорал он, рванувшись к Илье. Тот опешил и успел выкинуть вперед руки, чтобы попытаться перехватить Стаса на подлете. Неожиданно получилось. Илья свел его руки за спиной и прижал к себе. Стас тяжело дышал и смотрел прямо в его глаза. И губы были совсем близко, приоткрытые губы. Счастье, что у Ильи были крупные руки – одной можно было удерживать оба запястья Стаса. Свободную руку Илья положил на его затылок и привлек к себе.