Я учился жить...

За окном стемнело. В парикмахерской было светло. Глаза Ильи с расширенными зрачками, не встревоженные, не испуганные – злые и алчные – глядели прямо на Стаса, и его запах щекотал ноздри. Он держал запястья Стаса, надежно, крепко, не больно, и Стас знал, что при желании может вырваться: они были примерно одинаково сильны. Но только прижиматься к нему всем телом было куда более возбуждающе, чем за каким-то интересом вырываться, что-то требовать, бунтовать. Стас попытался облизать губы, почувствовал, как поднимается грудь Ильи, как его пальцы рефлекторно поглаживают волосы Стаса; он попытался задержать дыхание и хоть немного успокоить бешеную пульсацию крови, укротить глупое и отчаянное возбуждение, но злые глаза с угольно-черными ресницами в паре миллиметров от его лица, но твердый член, упиравшийся ему в пах, спокойствию не способствовали. Каким-то образом Стас знал, что ему достаточно сказать: «Пусти», даже не кричать, просто сказать, и Илья уберет свою руку, сильную, твердую и надежную, с затылка, отстранится, прищурит глаза, может, чуть склонит вперед голову и ни слова не скажет, пристально глядя, как Стас уходит. И именно этого ему не хотелось, потому что с неменьшей яркостью Стас понимал, что достаточно одного совсем неуловимого движения вперед, к небольшим и четко очерченным – и многоопытным, и изобретательным, уж на это Стас рассчитывал – губам, и он неоднократно сможет убедиться, что совершенно не знает себя, совершенно не знает, что ему нравится, и узнает, многое узнает. Стас бесшумно выдохнул и подался вперед, не рискуя закрывать глаза. Это было что-то похожее на суеверие: ему казалось: закрой их, и все покажется дурным сном, и это дурацкое наваждение окончится, останется лишь болезненная эрекция и тянущее ощущение внутри, способствующее сознанию своей беспомощности. Стас боялся еще одного: не спутать, не забыть, с кем он. Это в любом случае было трудно – Илья не был похож на подавляющее количество знакомых, бывших стройными, совсем не похож на мелкого и жилистого Макара, не к ночи будь помянут, но Стасу до дрожи хотелось видеть его. Потому что это был тот самый человек, видевший его в щекотливой ситуации и вовсе не требовавший эффективного ее разруливания. Это был тот самый человек, который признал за ним право быть растерянным, недоумевающим – рефлексирующим, и переживающим; и это был тот самый человек, который не погнушался нянчиться с ним, когда (Стас понимал это совершенно отчетливо сейчас) он мог по бешеной глупости немало дел натворить. Стас хотел его видеть и потому, что просто хотел смотреть на него, находя в этом особое, щемящее и оглушающее удовольствие. И губы у него были твердыми. Стас заглядывал Илье в глаза, не вырывая рук из захвата, потому что эта его дурацкая поза оправдывала то, как плотно он прижимался. Стас шумно выдыхал и жадно ловил шумные выдохи, почти животное сопение Ильи и отзывался всей кожей на бережные ласки пальцев, на судорожно поднимавшуюся грудь, на спорадические движения тела Ильи. - Млять, - тихо выдохнул Илья, отрываясь, встревоженно посмотрел на окна и развернулся к подсобке, все так же держа Стаса. В ней Илья прижал его к стене, отпустил руки и яростно начал целовать, держа ладонь на затылке, а другой до боли сжимая ягодицы и подталкивая его всем телом к ритму, который смог бы удовлетворить их обоих. Стас не пытался сопротивляться, не пытался выкрутить победу всеми силами, как это было у него с Макаром, не пытался доминировать, как это было у него с другими – те воспринимали его лидерство как должное, охотно и даже угоднически подчиняясь. Стас искал этот самый ритм вместе с Ильей. Илья играл. Это было глупое сравнение, но он играл. Это было не то дурацкое сравнение: мол, как на музыкальном инструменте, настроенном или расстроенном. Речь совсем не шла о мастере и объекте, с помощью которого он мог демонстрировать свой талант. Речь не шла и о шалостях двухмесячных щенков, которые радостно теребят игрушки, подчиняясь невнятным, но вполне настойчивым инстинктам. И речь не шла об азартных противостояниях, в которых один обязательно должен выиграть, чтобы лицезреть поражение другого. Илье вообще были чужды все эти рассуждения о доминантности, альфа-самцовости, первенстве; если при нем заводили эту шарманку, он скептически приподнимал брови и саркастично угукал. Он играл в чем-то похожем на джем-сейшн, предлагая тему и с интересом следя, как Стас отзывается на нее, подхватывает и развивает во что-то иное. Он с нетерпением и увлечением ждал реакции Стаса, чтобы отреагировать на нее, и снова перехватывал инициативу и предлагал свою тему. Сытые, удовлетворенные и добродушные подростки, не обезображенные цивилизованными понятиями о долге, чести, достоинстве, обязанностях и прочих кандалах, играют в такие игры, плескаясь в воде, резвясь и устраивая догонялки, не для того чтобы победить, а для того, чтобы насладиться могуществом тела, своего и чужого. Тело Стаса вибрировало, обновляя и подпитывая в Илье желание большего, и было так здорово и так интригующе играть с ним; хотя что-то подсказывало Илье, что губы будут завтра ныть: Стас не гнушался кусать их вполне себе ощутимо. И мышцы на спине были так хорошо промассированы его пальцами, как бы не до синяков. И все равно было не жалко, потому что этот опыт стоил всех неприятных ощущений. Стас сидел на стуле, откинув голову и переводя дыхание. Он пытался удержать в себе россыпь мелких, почти неуловимых отголосков только что пережитых ощущений. Ему было дивным образом непривычно чувствовать себя таким удовлетворенным – обычно хотелось продолжения. А сейчас было хорошо. Он осторожно и глубоко вдохнул и бережно выдохнул, словно боялся, что от избытка переживаний его грудь разорвет на части. Не свершилось. И тут же на колени что-то приземлилось. Он лениво приоткрыл глаза и покосился вниз. Всего лишь полотенце, которое ему кинул Илья. Сам он стоял, опираясь о стену напротив, склонив голову, словно вслушивался в себя, и промокая шею. Стасу хотелось оказаться рядом с ним, и чтобы стоять и снова касаться его всем телом. Илья обвел клетушку отрешенным взглядом, упорно избегая встречаться им со Стасом, лениво следившим за ним, и вышел. Свет в рабочем помещении погас, оно освещалось только уличными фонарями. Илья вернулся. - Оклемался? – безразлично бросил он Стасу. Стас наклонился вперед и потянулся за майкой. - Ну, - неопределенно буркнул он. - Тогда давай, собирайся, - Илья звучал отрешенно. Не безразлично, это Стас определил бы сразу; отрешенно, в раздумьях. Он собрался с силами и встал. Ноги были ватными, и у Стаса было одно-единственное желание: лечь и вытянуться во весь рост, желательно рядом с ним. Он посмотрел на Илью. Тот отвел глаза и вышел. В дверном проеме он остановился и бросил через плечо глухим и раздраженным голосом: - Мне закрыть салон надо. Давно уже пора. Стас, наслаждавшийся негой, распространившейся по всему телу, этой интонации не заметил, или просто не обратил внимания. Он пожал плечами и подхватил сумку. Подойдя к окну и остановившись у него, он потянулся, рассматривая улицу. Ночь обещала быть ясной и шумной, учитывая количество людей на улице. Стас повернул голову, прислушиваясь к звукам, которые вызывал Илья, прибираясь в подсобке, затем сделал пару шагов ему навстречу. Илья замер, выйдя из подсобки. - Ты еще здесь? – раздраженно бросил он. - А где мне быть? – лениво отозвался Стас, томимый желанием приблизиться к нему и не позволявший этому желанию овладеть им. Что-то во всей этой ситуации было странное. - Домой ехать, - зло бросил Илья. – Я же сказал: мне надо закрывать салон. Стас сжал зубы. Несильно, не до хруста. Вышел на улицу и замер у входа в парикмахерскую, глядя на небо. Он все-таки решился дождаться Ильи, хотя ему было очевидно, что тот его видеть не хочет. И Стас стоял, смотрел на небо и ждал Илью. Илья звенел ключами рядом, шумно дыша. - Ладно, давай, пока, - буркнул он и развернулся. Стас посмотрел на него: только к Илье домой идти было совсем в другую сторону, но для этого нужно было пройти мимо него, Стаса. - Пока, - тихим звенящим шепотом отозвался он, сверля спину Ильи испытующим взглядом. Илья замер. И пошел дальше. Стас опустил голову. Макар сладко спал на большой кровати. Глеб уже развлекался на своей беговой дорожке, несмотря на позднее возвращение и некоторую настойчивость Макара. А Макар честно досыпал самые сладкие несколько минут воскресного утра, перед тем как решительно сесть на кровати, отбросить одеяло и попытаться открыть глаза. Но телефон звонил слишком настойчиво, чтобы можно было и дальше безнаказанно его игнорировать. Макар недовольно замычал, дотянулся до аппарата и нажал на зеленую кнопку. - Привет, - в динамике раздался решительный голос Стаса. – Ты не спишь? У Макара приоткрылся рот. - Ясинский, ты вообще охренел? – от такой наглости у него глаза распахнулись задолго до того, как Макар сел на кровати. – Восемь утра выходного дня! Конечно сплю! - Уже нет, - безжалостно констатировал Стас. - Как Илья работает? - С азартом, елки! С огоньком и выдумкой. - В курсе, - ядовито отозвался Стас. – Время, сестра, время! Стас даже потрудился изобразить английский R, пытаясь придать всей ситуации хотя бы оттенок комичности. Макар сел на кровати и уставился в окно. Помолчав, поделав задумчивый вид, он наконец выдал умное: - А что? - Самсонов, ты всегда такой тормоз или иногда все-таки умудряешься и газом притвориться? – саркастично произнес Стас. – Вопрос простой: когда работает Илья? Ответ должен быть не менее простым. Ну? Я жду. - От обеда и до упора, - помолчав, предположил Макар. – Там у него аврал полный. Все позаболели, поумирали и вообще все плохо. Так что он пашет похлеще рабов на галерах. До вторника точно. А что? – с живым интересом спросил он. - Спасибо, Макарушка, - Стас постарался, чтобы его ответ сочился ядом. - Стасинька, я же не отстану, - на Макара его ухищрения не действовали. - Завтра, все завтра, Макарушка, - буркнул Стас и отключился. - Вот гад! – громко произнес Макар и оглядел пустую комнату. – И что я пропустил? Сурово нахмурившись, Макар встал и решительно направился в душ. Но любопытство жгло его изнутри, и он почти сжег яичницу, забыл положить сыр в бутерброд и насыпал себе три ложки сахара. Глеб, с подозрением глядевший на нервные движения Макара, помалкивал, но прищуренные глаза и насмешливо приподнятые брови красноречиво говорили о том, что он думает по поводу агрессивных и опасных для самого Макара движений. - Что случилось? – наконец поинтересовался он, когда Макар со звоном опустил чашку на стол и поморщился от сладости кофе. - За моей спиной кипит жизнь! Происходят невиданные события, зажигаются сверхновые, и только я остаюсь в неведении! – патетично воскликнул он. - И кто их зажигает? – флегматично поинтересовался Глеб, с любопытством и с добродушными искринками в глазах глядя на него. Макар задумался. Через пару секунд он пожал плечами и сказал: - Пока еще не знаю, но чесслово, я из этих пироманьяков душу таки вытрясу. Глеб торжественно кивнул головой. Макар осекся и подозрительно посмотрел на него. - Ты не издеваешься? – осторожно спросил он. - Нисколько, - Глеб усмехнулся, потянулся и щелкнул его по носу. Макар сморщил его и осмотрел Глеба в щелочки глаз. Удовлетворило ли его увиденное или нет, но он глубоко вздохнул и принялся за бутерброды. – Вот ты не понимаешь, а тут такие страсти кипят, просто ужас. Глеб тихо засмеялся. - Прямо адский котел, не меньше, - отозвался он. - Не меньше, - заулыбался Макар. Глеб смотрел на него, склонив голову, словно заново знакомясь со своевольными ямочками на щеках, с подбородком, обострявшимся словно для того, чтобы порезче передать эмоции, которые Макар переживал с особым смаком, со скулами, которые освещал свет беспокойных болотных глаз, с волосами, которые, отрастая, превращали искусство парикмахера в оду энтропии. Рот Глеба на мгновение застыл, словно раздумывая, искривиться ли ему в болезненной гримасе, но расслабился, и уголки приподняла ласковая и немного покровительственная усмешка. - Спецкостюм не забудь, когда в котел полезешь, юный пожарник, - добродушно поддел Макара Глеб и отпил кофе, поблескивая над краем чашки глазами с лукавыми искрами. Макар только и сделал, что кокетливо стрельнул глазами и заиграл ямочками на щеках. Макар сидел за своим любимым столом на своей любимой камчатке и вертелся в ожидании некоторых прекраснокудрых харизмоносителей. Но пара должна была начаться чуть ли не через пятнадцать секунд, а Стас еще не соизволил почтить своим присутствием горизонт. Макар изнывал от нетерпения, энергично огрызаясь на одногруппников, которые пытались втянуть его в свои разговоры. Наконец Ясинский внес себя в аудиторию. Он шел, весь в черном, надменно глядя поверх голов, гордо задрав свою голову, на которой красовалась не менее черная бандана. - Ух ты, люди в черном, - Макар не смог сдержаться от реплики. Ясинский, угрожающе глядя на него, пошел к столу. На Макара его взгляд не произвел особого впечатления, но подобраться заставил – на всякий случай. Стас бросил сумку и рыкнул: - Двигайся, покемон. - Десперадо хренов, - огрызнулся Макар и притих, недовольно следя за доцентом, входившим в аудиторию. – А очки чего не напялил? Чтобы полностью за кота Базилио сойти. Стас чувствительно ткнул его кулаком в предплечье. - Заткнись, иначе ничего не узнаешь, - прошипел он. Макар шмыгнул и мужественно прикусил язык. Он время от времени косился на Стаса, который так и не удосужился стянуть бандану. И что-то было в этом неправильное. Что-то, что так и подзуживало его наброситься на Ясинского и вытрясти информацию. Макар присмотрелся, пытаясь определить, куда Стас спрятал волосы. Замер. Выпрямился и заглянул за спину Ясинскому. - А косы твои где, Стасинька? – ликующе прошептал он. – Где твои локоны, за которые дрались, дерутся и будут драться все первокурсницы? Стас отвернулся. И к вящему счастью Макара у него заалели уши. - Так значит, вот что любовь с людями делает? Не просто отдаться, но и отдать. Это ты его так сильно возлюбил, что на простую просьбу о локоне всю шевелюру состриг? – радостно зубоскалил Макар. Стас сопел, с трудом сдерживаясь, чтобы не стукнуть его. На его радость, доцент обратил внимание на слишком бурную радость господина Самсонова по поводу ознакомления с философией Античной Греции. И не будет ли он в таком случае любезен поделиться ею с комилитонами, и желательно чтобы эта радость была выражена страницах этак на десяти двенадцатым кеглем? Макар, скрежеща зубами, согласился. Ясинский сдержал широкую ухмылку, торжествующе глядя перед собой, и пообещал себе посещать все лекции и семинары этого замечательного человека и ко всем им готовиться. Макар высидел до конца пары относительно спокойно, но как только прозвенел звонок, выпрямился подобно сжатой пружине, развернулся к Стасу, неторопливо прятавшему конспект в сумку. - Ну?! – негодующе выпалил он. – Ну?! Показывай! Стас закатил глаза и пошел к выходу. Макар увязался следом. - Ну давай показывай! – заныл он, стараясь успевать за широким шагом Ясинского. Тот резко завернул в аудиторию, которая оказалась пустой. - Будешь смеяться – оторву башку, - угрожающе предупредил он. - Ни в жисть! – энергично замотал головой Макар, не забыв скрестить пальцы – кто его знает, что там Ильюша на радостях учудил. Стас недоверчиво посмотрел на него, поколебался и стянул бандану. Макар ждал тигровой раскраски, декоративно выстриженных в виде неприличных слов проплешин, в общем всего, что было бы вполне в духе Ильи. Но у него разочарованно вытянулось лицо: у Стаса всего лишь был совсем короткий, правда трехцветный, ежик. В надежде увидеть что-то непристойное он даже обошел Стаса, ища это на затылке. Увы, тщетно. - И чего ты под хиджабом прячешься? – буркнул Макар. – Симпатично же. Будь у меня такая костная структура, как у твоей морды, так я бы вообще лысым ходил. Тяжело вздохнув, Макар отодвинул Стаса и вышел в коридор. - Я думал, у тебя там шедевр, а у тебя там комнатные тапочки, - обвиняюще посмотрел он на Стаса и побрел на пару. Тот, подумав, потеребив бандану, все-таки натянул ее на голову. - Я его вчера заставил обстричь, что он мне в субботу натворил, - догнав Макара, признался Стас, нервно ежась. Макар недоуменно посмотрел на него. - А то устроил хрень с зигзагами, придурок. - Так это у вас еще и регулярно совершается? – Макар остановился и повернулся к Стасу. – И как, тебе нравится, как он расправляется с твоими волосами? – жарко зашептал он. – Ты замираешь в предвкушении его опытных прикосновений, кровь наполняет твои пещеристые тела, когда ты слышишь звон ножниц и жужжание машинки? Кстати, у нее вполне себе фаллическая форма. Ясинский, да ты фетишист! - Я с детства парикмахерских боюсь, придурок! – Стас разозлился и пошел широкими шагами к аудитории. Макар вытаращил глаза. Постояв так, подумав, он рванул догонять Стаса. - Сильно? – сочувственно спросил он. - В детстве чуть сознание не терял. С тринадцати лет не чаще раза в год стригусь, - недовольно отозвался Стас, отводя глаза. - А я крыс боюсь, - просто признался Макар. – Одна меня как укусила, так и видеть их не могу без того, чтобы чуть не задохнуться. Он похлопал Стаса по плечу. - Тебе, кстати, реально идет, - ободряюще произнес он. – А Илья классно стрижет. Его главное советами не мучить, а то он как выстрижет что-нибудь на затылке, что потом долго отрастать будет. - Тебе не мешало бы, - буркнул Стас себе под нос. - Но-но! – Макар развернулся к нему. – Я полезный кадр! Я знаю, какое варенье он больше всего уважает! Или ты так и будешь воздыхать под его балконом и подобно призраку бродить под окнами? - Ты точно обо мне только что говорил? – склонил голову к плечу Ясинский. – Я к твоему сведению кое-чем могу похвастаться. - Ну ты сравнил хрен с пожарным рукавом, - презрительно фыркнул Макар и добавил, понизив голос: – Это перед местными дурами тебе достаточно своими патлами потрясти, чтобы они тебе дали, а там думать надо. Ясинский не смог сдержать снисходительной ухмылки. Он только и похлопал Макара по плечу и пошел к аудитории. У Макара вытянулось лицо и любопытство достигло запредельных высот. Глеб ждал его с самого утра. Рабочий день подходил к концу, а его все не было, хотя по некоторым намекам Глеб понял, что он все-таки в офисе. Кто попал в поле его зрения, Глеб едва ли мог предсказать, но искренне сочувствовал тому горемыке. Уже и папки можно было прятать в портфель, и документы сохранять, а он все не появлялся. Глеб даже был разочарован: он считал, что неплохо изучил его за то время, которое они знакомы. Но чу, дверь распахнулась без стука, и... - О великолепный! О несравненный! О отрешенный! О блистательный! – торжественно провозгласил Генка, эффектно разводя руки в стороны. – Как, скажи мне, о как прошел твой отпуск? Кстати, Аркадьич не просто доволен, а очень доволен. Говорит, что ты там в своих Швейцариях добрых двести мильярдов клеток восстановил, таким умным стал. Здорово ты Леонидыча пригладил. - Я чувствую себя униженным. До этого все было так плохо? – хладнокровно поинтересовался Глеб. - До этого все было замечательно. Ты типа по зарплатным бонусам не замечал, ага, - ехидно сказал Генка и закрыл ногой в салатовом кроссовке дверь. – Аркадьич тебе таких бонусов выписывал, что все его замы каждый месяц на дерьмо исходили. И только ты ходишь по коридорам, освещаешь их своими нимбами, удобряешь перьями и не замечаешь, как на тебя жуткие и злобные хэдхантеры облизываются. Пироги у тебя случайно не водятся? Глеб молча указал пальцем на кухню. Генка бесцеремонно прошествовал туда. - А мясо? – обиженно спросил он, выходя оттуда, держа в руке тарелку с брусничным пирогом. - Было. В обед. – Безжалостно отозвался Глеб, с удовлетворением глядя на Генку. Тот послушно вытянул лицо, принял на пару секунд обиженный вид и отправил в рот внушительный кусок пирога. - О ужас, как ты смел оставить меня без провизии и все такое, - беспечно отозвался он, усаживаясь на стул и вытягивая ноги. – Как съездил? - Отлично, более чем отлично, спасибо. Твоими молитвами. - Да я прям лоб об пол расшиб, как о твоем отдыхе молился, - кротко улыбнулся Генка. – Гульнул хоть, пернатый ты наш нимбоносец? - Обязательно. По долинам и по взгорьям, - Глеб смиренно улыбнулся. – Тебе кофе делать? Или ты уже уходишь? - Не хочу тебя разочаровывать, но делай, - Генка торжественно вскинул голову и принялся за пирог. – Кстати, хорошая штука. Тоже Ильи произведение? – он повысил голос, чтобы Глеб в кухне его слышал. - Едва ли, хотя и возможно. Из кафе. - Едва ли, хотя и возможно, - задумчиво повторил Генка, - пациент скорее жив, чем мертв. - Как ты скорее всего знаешь, - терпеливо пояснил Глеб из кухни, - Илья не гнушается пачкать руки на кухне кафе Натальи Владимировны, у которой, как ты с куда большей вероятностью знаешь, работает Макар. Но в силу некоторых форс-мажорных обстоятельств он был вынужден провести все выходные в своей парикмахерской, вознося обильную дань своему цирюльному богу, о чем ты, скорее всего, не знаешь. – Он опустил чашку перед ним. – Поэтому я исхожу из предпосылки, что учитывая свежесть данного пирога, которую ты, надеюсь, оценил по достоинствам, не меньшим, чем и его вкусовые качества, к этому пирогу он скорее всего не имеет отношения. Но место ночным бдениям и прочим прелестям я все же оставлю. Кто их знает, этих увлеченных. Я в достаточной степени объяснил субъективную непротиворечивость двух частично антонимичных атрибутов модальности вероятности в моем высказывании? Генка отмер, пожевал и потянулся за кофе. - Зато я в пейнтбол на выходных играл, - хладнокровно сказал он, опустив чашку. – Кстати об увлеченных, мы выиграли. Разбили тех уродов в дулю. А фотографии есть? - Того, как вы разбили тех уродов в дулю? Откуда? - Швейцарий твоих, - вздохнув, пояснил Генка. – Показывай давай. Глеб хмыкнул и достал планшет. - Ты сам их посмотришь, или мне комментировать надо? – кисло поинтересовался он. - На твою физиономию посмотреть, так ты за сегодня просто всем фотки показывал, от уборщиц до Галины Борисовны, - насмешливо прищурился Генка. - Галина Борисовна – это святое. – Глеб приподнял брови и посмотрел на Генку многозначительным взглядом, все-таки главная секретарша главного биг-босса – персона слишком важная, да и человек хороший. – Она даже некоторые себе сохранила, а акведуки так и вообще на рабочий стол установила. - Покажи! – оживился Генка. – Которые? Глеб показал. Через некоторое время он поинтересовался: - Ты не будешь против, если я буду заниматься своими делами? - Да сколько угодно. Только не сверли меня своими криобуравчиками, которые у тебя за глаза сходят, если я дерзновенно осмелюсь попросить комментариев к твоим без сомнения шедевральным снимкам. Глеб только хмыкнул. Генка не уходил. Он пересмотрел фотографии, порадовался подарку, попробовал шоколад, понюхал сыр и благочестиво запаковал его обратно, обнюхал пальцы и ушел их отмывать от сырного запаха и вернулся с чашкой кофе. - Тебе не делаю, ты и так нервный, - невозмутимо сказал он Глебу, глядевшему на него холодными глазами. – И да, я боюсь, но и кофе у тебя хороший. - Лучше, чем у тебя? Бобы вроде одни, - Глеб откинулся на спинку кресла. - Между моими и твоими есть все-таки существенная разница, - снисходительно произнес Генка. – Мои бобы – это мои, а твои бобы – халявные, соответственно вкусней. Глеб хмыкнул. - Так чего ты добиваешься? Генка смотрел на него невинными карими глазами и кротко улыбался. - Я? О, самой малости. Общения, друг мой, общения, - наконец, пояснил он, понимая, что игру в молчанку ему, деятельному, у Глеба – человека созерцательного не выиграть. - Иными словами? – после паузы, во время которой Глеб снова поиграл в переглядки с Генкой, приглашающе спросил он. - Идем пить пиво! – радостно воскликнул Генка. - Твоя команда выиграла в пейнтбол. Неужели тебе не хватило спиртного? - Не придирайся, давай, собирайся и пошли. Звони своему водиле, своему питомцу и айда, - Генка встал. – Ну давай, шевелись, шевелись! Глеб задумчиво смотрел на него, похлопывая рукой по подлокотнику. - Почему у меня дурные предчувствия, а, Геннадий Юрьевич? – сухо поинтересовался он. - Не знаю, - Генка широко заулыбался и не поленился развести руки. – Я вообще не знаю, что такое дурные предчувствия. Давай, собирайся! Глеб, подумав, покачал головой и взял телефон. Водитель оказался предсказуемо слишком хорошо воспитан, чтобы явно продемонстрировать свою радость. Глеб спрятал телефон. - А питомцу звонить не будешь? – полюбопытствовал Генка, пристально следя за ним. - Питомец отлично в курсе, что такое ненормированный рабочий день. Но если ты настаиваешь, я пошлю ему сообщение. Немного позже. Когда будет ясно, насколько я задерживаюсь. - Я снова не понимаю твоей логики, но буду считать, что она водится и в этом случае, - не смог удержаться Генка. Глеб подошел к нему и остановился в полуметре. - Я бесконечно счастлив, что в моем поведении усмотрели зачатки разума, - почти ласково улыбнулся он. - И не простого. Сверхъестественного, - напыщенно отозвался Генка. – Неподвластного нам, простым неоперенным смертным. Давай уже, пошли. Бар был уютным и немноголюдным. Глеб решил взять себе кофе по-ирландски, а потом подумать насчет пива, Генка сразу потребовал портер. Атмосфера располагала к разным разговорам. К сплетням, например, которых немало накопилось за время отсутствия Глеба и которые Генка выкладывал ему со счастливым видом, если хоть немного принимал участие в их развитии, и с печальным, если он узнавал их из вторых рук. Тополев рвался на новые рынки, что вызывало у Глеба смешанные ощущения – работы было непочатый край, но должно быть интересно; старые партнеры вели себя почти предсказуемо, чему Генка тоже радовался. Глеб, проведший внушительный промежуток времени в ином информационном пространстве, ряд событий оценивал немного иначе, чем и делился с Генкой. Тот ерничал, но мотал на ус. - Вообще Аркадьич подозрительно кротко себя ведет со всеми этими новыми перспективами, - наконец признался Генка. – Такое ощущение, что он сделал шаг назад и примеряется к какому-то сильно ловкому прыжку. - В этом есть смысл, - Глеб пожал плечами. – Больше не скажу, потому что надо смотреть документы. Но Тополев дожимает чутьем там, где ему не хватает банальных сведений. Так что будем посмотреть, Геннадий Юрьевич. - Кстати о «будем посмотреть». Наш гениальный самый главный пиарщик решил, что все эти маневры есть ничто иное, как типичное «седина в голову, бес в ребро», - как бы в раздумьях признался Генка и отхлебнул пива. – Знаешь же, что у Аркадьича новая мамзелька. Целых четыре дня официальная мамзелька. А до этого целых пять дней типа оборону держала. Краси-ивая! Где-то даже скромная. – Он подумал и сказал: - Насчет ума сам понимаешь – она сопротивлялась, но согласилась. Не дура, точно. Аркадьич прям очень даже усердно в охотника поиграл. Глеб засмеялся. Но что-то в очень пристальном взгляде, которым следил за ним Генка, его насторожило. - Так что наш гений пиара считает, что тестостерон Аркадьича на подвиги и толкает. Типа «Любимая, я тебя поведу к самому краю Вселенной...» Что там дальше было? - «Я подарю тебе эту звезду»? - Ну да. А в это время умненькая девочка подбивает богатенького папика на новые подвиги, а сама промежду прочим проворачивает свои куда более приятные дела с куда более приятными сверстниками. - Например? – Глеб откинулся на спинку стула и уставился на Генку, перестав скрывать под маской дружелюбия настороженность. - Глеб Сергеич, ну что ты? – Генка подмигнул ему. – Ну вот то самое. У мамзельки может быть друг, который ей нравился, но которого она задвинула на дальнюю полку своей памяти, потому что звон монет – вот он, а биение сердец в унисон имеет обыкновение заканчиваться резонансом и часто с самыми разрушительными последствиями. - А у нее есть друг, с которым она готова биться в унисон? – лениво поинтересовался Глеб, думавший, с чего бы Генка вздумал ему и такие штуки выкладывать, да еще под таким соусом, что именно его это и касается. - Нет. Но всегда есть сверстник, с которым может в любой момент зазвучать. Сам же понимаешь. Барышня типа умненькая, учится в нехилом вузе, а там все такие приметные, а она немного обтешется, отлакируется и все такое. Сам же понимаешь, разница в возрасте – тяжелая штука. А всей этой муры о любви и прочих чмоках хочется. - Сам понимаю? – Глеб приподнял брови, изучающе глядя на очень многозначительно глядевшего на него Генку. - Ну конечно. Твой же питомец тоже не на два года тебя моложе. Аннексировался в полное и безраздельное... хотя нет, что это я. Просто полное. Аннексировался в полное пользование за пару совсем коротких единиц времени, а в это время учится в вузе, который пусть и похилее мамзелькиного, но мажорами разной степени пафосности не обделен. – Генка по-прежнему улыбался. Но в тусклом освещении эта улыбка напоминала Глебу оскал. – А молодежь народ такой... охочий до жизни. Глеб внимательно слушал Генку с неподвижным лицом. - Охочий, - согласился он. – И? - Не боязно тебе, Глеб, что твой питомец тебе благодарен, но только и благодарность свою выражает вполне определенными способами во вполне определенных местах? И продолжает быть охочим до жизни, только с другими. Глеб пристально смотрел на Генку. - Ты что-то знаешь? – светским тоном поинтересовался он. - Знаю? – Генка прищурился. – Знаю. Есть такой замечательный мальчик с такими замечательными кудрями и замечательной внешностью, на которого дрочат очень многие однокурсники твоего питомца. А он не дрочит. Потому что он к этим замечательным кудрям и замечательной внешности имеет полный доступ. - Стас Ясинский? - Ты в курсе? – Генка замер и подался вперед, алчно блестя глазами.