Март

Где она на этот раз? Проводит ласковым тихим ветром по травам, что пришли на смену твири, слушает шёпот домов, напевает птицам в сквере или укрывает весь город легким ночным одеялом? Прятки, безусловно, забавляют, да только разве у них много времени? В таких масштабах его все больше и больше не хватает, а теперь, когда земля остывает после прошедшей эпидемии, а образовавшиеся неровности разглаживаются, никак не получается отвлечься на что-то иное. Про Викторию Нина этой осенью даже и не вспоминала, увлечённая развернувшимся в её городке Содомом, тем, как горожане, подобно мушкам в воде, забавно барахтались, утопая в собственной боли. Такие эмоции, такая отдача — как они изнутри не иссохли? Жаль только быстро затихли, принялись заново все отстраивать — тела в порядок приводить, души успокаивать. И вот, только снег начал сходить, Нина уже скучает. Исидоров сынок только-только сел в поезд до столицы, будто беженец, да и не один теперь, с этим забавным столичным ученым чуть ли не под руку сбегает. Сестричка и впрямь не подарок, ни к чему ей другим настроение портить. Маленькая святая снова только ножками недовольно под землёй дёргает, ручки сжала в замок — то ли молится, то ли проклятья шепчет, роль свою сыграв. Теперь девочка с кладбища о ней только и вспомнит, только она и утешит. Даже не интересно наблюдать, Чёрная Хозяйка и так знает, что ей не скоро надоест. Дочь дорогая и маленькая Вика играют во взрослые игры, как девочки примеряют мамины робы и неумеючи играются с силами, Хозяек из себя строят, благо ещё не погубили никого. Почти. И Виктор, милый Виктор. Такой уставший, взволнованный за упрямого Каспара и самонадеянную Марию, будто резко взваливший на свои плечи слишком большой груз. Вот бы его сюда, к ней — дать забыть о тревоге, ответственности, ненужной печали. Как в старые времена. Да только и нельзя будет, даже если сам захочет. Да и Нине уже это ни к чему. «Ах, вот ведь ты где», — она слышит Викторию в перезвоне бурных речных потоков под самым Многогранником. Лёд хрустит её уже немолодыми, затёкшими с холодных времён конечностями, она потягивается высокими всплесками, что едва ли не достают до мостков Башни, а Нина любуется, любуется, смеётся довольно и встречает свою Светлую — играет солнечными зайчиками и блеском граней Стеклянной Розы, поглаживает льдины все теплеющими лучами. И вот в воде ясно-ясно отражается голубое небо, белый огненный шар, а рябь окрашивается радужным переливом — Здравствуй. Давно не виделись. Полгода — это сколько? Шесть месяцев теплеющего солнца и свежего ветра, зеленеющих трав и тёплой земли, их негромких, но драгоценных бесед, которых Нине, (вот уж она не знает, как Виктории), все больше не хватает. «Я успела заскучать», — Нина окрашивает вечернее небо сиренью, как бы застывая на границе полуправды. «Понимаю», — и Виктория понимает на самом деле, даёт земле остыть и дать теплу уйти ввысь, — « А я уж думала, эпидемия показалась тебе интересной». «Возможно», — небо синеет, тон голоса исходит напускным холодом, — «Но оказалось как-то... Мало. Исидор с Симоном как-то переборщили с временными рамками, не дали игре развернуться. А жаль — был такой потенциал!» Веет холодным бризом с ближайшего притока Горхона. Виктория порой невыносимо занудлива. «Оставь это. Я ведь знаю, ты не просто заскучала». Ты скучала. Лунные поцелуи, рассветные объятия — Нина на прикосновения не скупа. Она в чём-то даже согласна с той глупой Самозванкой. Прикосновения — это о переменах неизбежных, необходимых. Так у людей, по крайней мере. А им нечего бояться. Виктория скорее как тот доктор — для Белой Хозяйки слова не пустое место. Она Нине шепчет признания в кронах деревьев в их маленьком личном мире, что объединил их склепы, эти неумелые ловушки. Манит её в пустые дома и играет на фортепиано, как не играла ни дочери, ни мужу, с птицами щебечет будто в шутку комплименты и тихо, добро смеётся в витражах окон Каменного двора. Это их личная идиллия, выше всяких высот и желаннее любых утопий, которыми так по-прежнему одержимы Каины. Это даже не о любви. Это о сторонах света, с которых дует ветер, облаках и их формах, высоких антифизических башнях и чувствах, свойственных людям. Но всё же чувство, ведущее всех Каиных, — любовь. «Темная Хозяйка», — Виктория улыбается, дайте ей те мягкие, тёплые руки что у неё были когда-то, и она осторожно примется перебирать непослушные темные локоны, невзначай проводя кончиками пальцев по вискам, а так только степные стебельки на ветру покачивать да к небу тянуть, — «Страшная, злая ведьма Запада. У-у». « А ты кто же тогда — фея?», — темные легкие облака на закатном небе лениво проплывают мимо. Какой бы бурной не была любовь Нины, она любит такие моменты. Ей тоже нужно вздыхать, — « Какое же ты сегодня хочешь созвездие?» Ветер осторожно затихает, и без того тихий. « Это время для звездопадов, Нина.» Уже август? «Пусть это будет Лира. Моя любимая.» Под новым порывом ветра травы низко-низко кланяются к земле, так же быстро вновь разгибаясь. Как осторожный, мягкий поцелуй в макушку, и темные облака пролетают шлейфом на ветру, уступая густой синеве. Что ж, звездопады так звездопады. Темная Хозяйка привыкла терять счёт времени. Представление каждую ночь — какая роскошь для горожан и какой кошмар для степняков! Нине смешно и дико, будто вся сила искрится на кончиках пальцев, но совсем не весело. Пусть будут им звездопады, тяжелые тучи и алые закаты с розовыми рассветами. Какая разница? И так каждый год, наскучивает. Земля остывает, ветер холодеет, а солнечные лучи уже не могут быть такими тёплыми. Самые тёплые сейчас только слова Виктории и прикосновения Нины — ярчайшие, искренние, им одним доступные, ими одними по-настоящему понятые. А может, в этой бесконечности большего и не надо. — Думаешь, все у них будет хорошо? — У города? У этих забавных целителей? Пускай попытаются, я взгляну. — А что же мы? Попробуем снова? — Почти сентябрь? Значит ждём до весны. — Дождись меня. — Хорошо.