Такой разный Детройт

      Они сказали — давай попробуем кое-что новое, Хэнк.       Они сказали — это просто частичная сенсорная депривация. Тебе понравится, Хэнк. Если нет — мы закончим по первому твоему слову.       Они смотрели двумя парами одинаковых карих глаз, они улыбались так различно, но с такой одинаковой всепоглощающей искристой влюбленностью, что Хэнк не нашел в себе сил отказать.       Обозвал своих любимых синтетических мальчиков засранцами и гребаными любопытными экспериментаторами, себя — старым консерватором, особенно в вопросах секса, и с безоговорочным доверием отдал себя в их руки.       Хэнк лежит в полной темноте и постепенно теряется в ней. В доме совершенно темно и точно так же совершенно тихо, на глазах — плотная мягкая повязка, а обнаженной кожи касается только прохладная гладкость простыни. Он вслушивается в темноту, но по едва уловимым смутным шорохам не может понять, что происходит, где андроиды — в комнате ли они вообще? — и чем они заняты. В груди тянет острым и сладким предвкушением, что бы он там ни говорил про себя, но сейчас заинтригован, слегка взвинчен, сжимает и разжимает плавно кулаки, чувствуя ладонями только пустоту прохладного воздуха. Хэнк старается дышать размеренно, не давая разыграться воображению.       Тихо, тихо, тихо, едва слышный шорох — Хэнк невольно поворачивает в ту сторону лицо и сильно, всем телом передергивается от легшего на губы пальца.       — Тише, лейтенант. Расслабьтесь, так будет лучше.       Хэнк слабо и криво улыбается — они оба любят звать его лейтенантом в постели, точно это доставляет им особенное удовольствие. По голосу не понять, кто заговорил, модуляции непривычные, намеренно заниженные, чуть рокочущие, отзывающиеся мурашками по спине.       Одновременно с голосом — легчайшее касание к щиколотке.       И к запястьям. К коленям. К щекам. От невесомых пуховых мазков к уверенным, плотным поглаживаниям. От гладкости прохладных кончиков пальцев к теплой шершавости ладоней. Одинаково тягуче, с одинаковой обманчивой бессистемностью, постепенно учащаясь, точно Хэнка касается один многорукий любовник.       Хэнк, вздрагивающий поначалу, распаляется, тянется за лаской, пытается тронуть в ответ, но его раз за разом с неумолимой и непреклонной мягкостью укладывают обратно на спину, разводят руки, и гладят, гладят по ним теперь почти непрерывно.       А в какой-то момент разводят и ноги, и Хэнк чувствует жадные, с трудом сдерживаемые поцелуи на бедрах. Его выгибает и подбрасывает, он с невнятным стоном матерится и затыкается, когда чьи-то губы и зубы смыкаются уже на соске.       Все так же непонятно, где Коннор, а где Кеннет, но в какой-то момент это становится неважно. Может быть, тогда, когда в него легко проскальзывают чьи-то восхитительно длинные и ловкие пальцы, мазнув по коже и глубже, очень глубоко прохладной, но быстро согревающейся смазкой. Или тогда, когда на головке давно уже вставшего члена смыкаются чьи-то крышесносно обжигающие губы, обхватывают катастрофически плотно и медленно, так медленно движутся к основанию.       Хэнк охает, снова ругается, снова стонет, сжимая в кулаках простыню и растворяясь, разрываясь на элементарные частицы сплошного удовольствия в этой наполненной бесконечной и всепоглощающей любовью темноте. Кажется, к нему прикасаются абсолютно везде, кажется, настолько хорошо быть просто не может, человеческое тело не приспособлено к такому количеству хорошо. Но оно все длится и длится, и в какой-то момент вдруг встает на паузу, и Хэнк пытается подумать, что такое могло случиться.       Думать не получается совсем, зато получается прочувствовать, что головку его члена одновременно трогают два влажных языка, что следом за ними присасываются две пары губ, что его драгоценные андроиды одновременно пытаются поцеловаться друг с другом и утягивают с максимально возможной силой — во всех смыслах — в этот поцелуй и Хэнка. Осознание всего происходящего тяжело ухает в затылок, темнота перед глазами брызжет искрами, пока его выкручивает нечеловеческой силы оргазмом.       Через сколько минут возвращается способность более-менее нормально дышать, мыслить и шевелиться, Хэнк не знает, да и с шевелением определенные проблемы. То, что тело точно не его, это еще пусть, но по бокам прижимаются андроиды, умостив головы на грудь и в произвольном порядке сцепившись руками и ногами ниже.       Хэнк медленно гладит их по плечам, закапывается пальцами в мягкие синтетические волосы и решает, что этот эксперимент можно и повторить. Может быть, даже в чуть более радикальном виде, если Коннор с Кеннетом захотят.       От этой мысли внезапно екает и слегка тянет в паху, Хэнк хмыкает вслух самому себе.       И понимает, что андроиды приподнялись и куда-то смотрят. Может быть, даже на его пах.       — Не надо, — сдавленно сипит он, понимая, что от горла до члена прокатывается новый теплый комок и остается там, внизу.       — А нам кажется…       — .... Очень надо, — мурлычет на два голоса ласковая и непреклонная темнота.