Такой разный Детройт

      Кеннет проводит рукой по чужому боку, по чуть заметно выпирающим рёбрам.       Чёрт возьми, как же они похожи. Как же невероятно, кошмарно, слишком сильно похожи один на другого. Он невольно кривит губы: это всегда, с ранней юности было его больным местом.       Потому что он всегда хотел быть неповторимым. Единственным. Бесценным. Незаменимым.       О, он даже пару лет ненавидел брата. Просто за такое же лицо, которое посмело быть на него похожим. Ненавидел ровно до того момента, как не ощутил всей своей сутью: чтобы что-то изменить, надо присвоить. Сделать своим. Подмять под себя.       Вот только брат вдруг поддался — а потом подмял его сам.       Кеннет со стыдливой страстью вспоминает их первый раз, едва они закончили школу. Они тогда, кажется, сошли друг по другу с ума, стали изгоями для всего мира сразу… Трогали друг друга, ласкали, дрочили, целовались до лопнувшей кожи на губах, до тех пор, пока не становилось больно.       Коннор смотрел на него своим тёмным и мягким взглядом. Коннор готов был ему поддаться, но стоило сказать лишнее — а на язык Кеннет всегда был острым — как Коннор язвил наотмашь, измывался в ответ. Они ругались так же упоённо, как до того трахались.       Кеннета злило это всё, жутко. Злило, что он никогда не может победить окончательно, поставить точку, оставить за собой самое распоследнее слово, заткнуть, наконец, чёртова братца. Заставить сделать по-своему.       Коннор никогда не сдавался. Мог только поддаться — чтобы потом взять верх. Коннор использовал похожие, такие зеркальные приёмы, и всё-таки бесил до невыносимости.       А ещё Коннор мечтал, буквально жаждал поступить в полицейскую академию, стать детективом. Кеннет кривился и отговаривал как мог. Издевался, ершился, рисовал брату отвратительное будущее… Но Коннор был кошмарно упрям: примерно так же, как он сам.       Кеннет и радовался бы: наконец-то их пути разошлись! Наконец-то никто не будет путать его, преуспевающего адвоката по финансовым делам — и вечно уставшего, курящего как паровоз детектива, забывающего перекусить в обед и готового подорваться в ночи на новое дело. Наконец-то они такие разные, что даже выглядят не так уж похоже.       Вот только ему не радовалось. Брат рисковал собой, своим здоровьем, своей жизнью — почти каждый день. Брат загонял себя, вечно принципиальный, дотошный, умный, — и всё ради чего? Ради кого?..       Кеннет проводит уже обеими ладонями по знакомому и незнакомому торсу — так давно, уже лет десять он этого не делал. Все родинки на месте, как и были с юности, он помнит. Вот только на теле Коннора теперь есть и шрамы. Кеннет поджимает губы, обводя каждый. Не таких различий он бы хотел.       Под нижними рёбрами, недалеко от пупка, шрам особенно яркий. Пулевая “звёздочка”, о которой Коннор, сукин сын, даже не сказал ему, родному брату! Кеннет просто не смог дозвониться однажды ни на мобильник, ни на домашний. Он тогда в ужасе просидел всю ночь с трубкой в обнимку, обзванивая все больницы по списку, боясь каждый раз, что ему ответят.       С тех пор он навещает брата. Каждую неделю: приносит ему продукты, проводит с ним вечер. Убеждается, что всё хорошо. Уже второй год лично, воочию, убеждается, что тот не забывает поесть хотя бы пару дней, что не выкуривает больше пачки. Что он не ранен. Жив.       Кеннет повзрослел: теперь он не хочет отличаться от брата максимально. Потому что самое ужасное отличие, которое может быть между ними, — это гроб. И ему больше всего на свете хочется, чтобы брат был таким же, как он — живым. Целым.       Сегодняшняя встреча стала особенной за последние пару лет. Коннор вдруг улыбнулся и сказал:       — Какой же ты красивый, Кен. Тебе очень идёт костюм-тройка.       — Тебе бы тоже шла, если б не висела мешком на костях, — мрачно отозвался Кеннет. — И мы близнецы. Это нарциссизм, ты в курсе? — он усмехнулся с язвительной ноткой.       Коннор фыркнул.       — Никогда тебя с собой не сравнивал. Моя внешность не имеет для меня значения, а вот на твою я западал. И на тебя западал, — Коннор прищурился, и Кеннету показалось так ясно: дразнит. Дразнит ведь, засранец.       — А сейчас? — он дёрнул бровью.       Коннор улыбнулся так, что у него ёкнуло в сердце. И заодно в паху тоже.       — И сейчас западаю, — прошептал брат в губы, и Кеннета повело.       Господи, думал он, зацеловывая жадно, кусая ему губы, язык, оставляя пятна и полоски засосов, господи, это же давно кончилось, он же это уже пережил! Но каждый новый стон Коннора вбивал в него новую старую реальность: не кончилось, не пережил.       И вот сейчас он сидит на брате верхом — всё правильно, он сверху. Сейчас он снова гладит его, снова не может оторвать от него рук. Сейчас Коннор снова смотрит на него, как когда-то, как десять лет назад, когда они сходили с ума и почти сошли.       Кеннет трогает, снова и снова.       Кеннет мерно ласкает, раз за разом.       Кеннет входит в стонущего, так сладко стонущего брата, Кеннет сцеловывает эти стоны и глушит в чужой рот свои собственные.       Он берёт, он задыхается, он изливается, доводя брата до судорог и прокушенных губ. Оказывается, они так скучали друг по другу, оба.       Он ложится рядом на бок, и они притираются друг к другу, как в детстве, обнимаются каждым возможным сантиметром кожи, чтобы быть ещё ближе.       — Оставайся, — шепчет ему Коннор, водя губами по гладко выбритой щеке. — Оставайся, братик.       Кеннет медлит. Он не для того так стремился порвать, не для того уходил. Коннор снова искушает его, как и тогда, когда они были подростками. Коннор манит к себе, и сил сопротивляться почти нет.       Вот только независимость — слишком ценна. Свобода — слишком важна.       — Я заеду через неделю, — Кеннет усмехается, поднимаясь, отрывая кожу от кожи. Это кажется почти болезненным, но это правильно, он точно знает.       Они ведь разные. Они должны быть разными. Они должны жить разной — каждый своей — жизнью. Он повторяет это себе и Коннору, снова и снова, стараясь не видеть разочарования на лице брата. Он в это легко верит, ведь одно дело — переживать, всё ли в порядке, а другое — посвящать брату всю свою жизнь.       Им обоим это не надо, убеждает Кеннет и себя, и его. Коннор молчит, поджимая губы. Он отворачивается, не желая всё это слышать, и Кеннет раздражённо вздыхает, захлопывая за собой дверь.       Через неделю, думает он, отъезжая на такси от знакомого многоквартирного дома. Он ведь волен только сам распоряжаться своей жизнью, не давая никому себя контролировать. А уж тем более — своему близнецу.       ...Через неделю Киберлайф присылает в участок революционный прототип андроида-детектива с исключительным условием: быть напарником Коннору Андерсону, лучшему детективу отдела.