Последний год

Николаус Ягер воспитывался в строгости. Отец запрещал ему плакать, показывать свои истинные эмоции людям, практически отобрал у собственного сына детство. Мальчик рос холодным и отчужденным, его боялись другие дети, да и сами родители этих детей не хотели, чтобы их чада водились с Ягером младшим. Слишком необычным он был. Слишком уставшим от жизни для своего возраста. Клаус и врагу бы не пожелал такой жизни. Жизнь с постоянным ощущением того, что твою грудь сдавили сотней кожаных ремней, которые не дают тебе дышать. С ощущением того, что тебя ненавидят с самого рождения. Возможно, Ягер старший хотел от единственного сына слишком многого. Хотел сделать его идеальным, правильным, таким человеком, за которым тянутся все, а получил лишь поломанную игрушку в оболочке прекрасного голубоглазого молодого человека, пользующегося вниманием противоположного пола. Но Николаусу все это не нужно. Он просто пытался оправдать поведение отца сильной любовью к своему ребенку. Он уважал своего родителя, но никогда не любил. Слово «отец» вызывало в нем почтение и страх. В то время, как все мальчишки во дворе хвастались, как здорово они со своими папами проводят время, Клаус с тоской вспоминал о бесконечных тренировках и уроках русского и английского языков. Постепенно чувства все больше атрофировались, уступая место расчетливости. Мальчик превратился в юношу. Он боялся сам себя. Смотря на бледную, как мел кожу матери, лежащей в черном лакированном гробу, Николаус не проронил ни одной слезы. Он видел, как плачет бабушка и тетя, видел скорбь на лицах маминых подруг, а сам чувствовал лишь чернеющую пустоту в своей душе. Юноша безгранично любил свою мать и так же безгранично ее жалел. Она была младше своего супруга на двенадцать лет, рано вышла замуж, рано родила ребенка и так же рано осознала, что устала от всего. В тридцать три Анна решила уйти из жизни. Глотать стекло легче, чем правду: Ягер младший ненавидел себя за то, что всегда любил мать, но никогда не говорил ей об этом. Боль от потери была ужасающей, но умело скрывалась за фальшивым спокойствием, которое вот-вот растрескается и разобьется. Холодно. Пасмурно. Серые стены давят на психику. Клаус идет домой, даже не подозревая, что ждет его там. Его крик слышала, наверное, вся улица. Бездыханное тело матери, лежащее в ванной. И кровь, кровь, кровь. Ее слишком много, она, кажется, будет сниться Ягеру — подростку в ночных кошмарах. Взгляд затуманен, ком в горле, руки опускаются. «Почему?! Почему она?! Что она сделала не так?!» — хочет кричать в слезах голубоглазый, но вместо этого лишь глубоко вдыхает и выдыхает, осознавая всю ситуацию. Поздно плакать, когда все уже потеряно. Когда-нибудь я стану сильным. Я стану таким, каким будет гордиться папа. Время шло, эта фраза настолько глубоко въелась в подсознание парня, что создавалось впечатление, будто она была там с самого рождения. Боль становилась меньше, душевные раны заживали, но, как и у любого человека, появлялись новые. Несчастная первая любовь к однокласснику, служба, разлад с сослуживцами, женитьба на нелюбимой женщине. К Марте Клаус испытывал такую же жалость, как к матери. Девушка попала в семью, где нет тепла и уюта родителей, новоиспеченный муж не любит, постоянно изменяет… Марта постепенно угасала и становилась похожа на тень от прежней себя. В какой-то момент Николаусу казалось, что однажды, по возвращению домой, он обнаружит жену со вскрытыми венами в ванне. До крайней точки ситуация, к счастью, не дошла — развод спас девушку от самоубийства, а мужчину от ощущения грязи в себе самом. Нет, не из-за нетрадиционной ориентации, из-за своих же измен. Но не делать этого он просто не мог. Молодой человек изгибается и стонет под Николаусом, который, к слову, тоже наслаждается. Правда, это самое наслаждение имеет некоторый горький привкус и осадок — дома жена. Слава богу, хоть детей у них нет. Он снова вернется под утро, будет видеть заплаканное лицо, слушать причитания, молча, в глубине души, ненавидеть себя за то, что вынужден так поступать. Потом так же молча обнимать Марту и идти спать. Ягер вдел, как уже бывшая супруга заново расцветает и тянется к жизни. Ей, кажется, даже дышать стало легче. Он был за нее безумно рад. Хоть чья-то жизнь не будет полностью загублена и в итоге оборвана. Голубоглазый видел, как отец хочет прекратить всякое общение, стереть сына из своей жизни, слишком большим был стыд за него. Клауса это нисколько не ранило, он понял все без лишних слов, к тому же, не хотел, чтобы родитель страдал. Вокруг мужчины, по его мнению, и так было слишком много боли и тоски. Что уж тут говорить, когда сам Ягер считал себя источником этих чувств? Когда его собственное существование было в тягость. Когда жизнь фактически дала второй шанс, но душа-то никак не поменялась… Только изменив себя, можно изменить жизнь, но немец не менялся. А вместо сердца все тот же кусок пластика. Никто не дарит тепла, никто не любит, никто не нуждается. Мужчина тоже никому не дарит тепла, никого не любит, ни в ком не нуждается. Вес было стабильно до появления Ивушкина. Парня, который даже не пытался, но чем-то зацепил преподавателя. Своей решительностью и наглостью в васильковых глазах, своим растрепанным внешним видом, худощавостью и, конечно же, манерой общения. Грубоватой, но в то же время такой еще детской, что хочется его лишь по голове потрепать. В Николаусе зрело что-то, что пыталось пробиться сквозь пластик в сердце и разлиться по всему телу теплыми волнами. Влюбленность? Нет. Хотя он был в этом уже не уверен. Вдруг это шанс снова почувствовать себя живым человеком, а не роботом, выполняющим свою программу. Это пугало немца и нравилось ему одновременно. Что-то такое есть в том парне… знать бы только, что же это…