На краю

Вечером Дима долго не мог заснуть. Лежал на боку, свернувшись калачиком, и медленно водил пальцем по узорам красно-коричневого ковра, висевшего на стене. Дурацкий Карасев, чтоб его. Так и лез в голову. Где-то на кухне шуршал холодильник, тикали часы. Обычно эти звуки успокаивали парня, но теперь он злился и нервно подковыривал ворсинки ковра, заставляя их становиться вертикально. В окно сквозь неплотно завешенные шторы светил одинокий фонарь, и от этого ковер приобретал пугающе-алый оттенок там, куда падал свет. По мнению Димы, было невозможно влюбиться, глянув на человека всего пару раз в жизни. Однако этого было достаточно, чтобы породить в душе любопытство. А вот что, если бы… Придумыванием того, что произошло бы, если бы Карасев заговорил с ним по-человечески и они бы начали общаться без его куклы, дружков да и вообще без всех, Дима и занимался этой долгой бессонной ночью. Фантазии были неутешительными и максимально нереалистичными. Он хорошо помнил, как впервые познакомился в Питере с одним из подростков-неформалов. Тогда Дима был еще более скромным, робким и маленьким, чем сейчас. Тот посоветовал ему форум, название которого парень потом тщательно выстукивал ночью в темноте на слабеньком компьютере, подаренным отцом для учебы, и с наслаждением погружался в новый, неизведанный мир. Тогда и появились интернет-друзья, такие же подростки, и удалось хоть издалека прикоснуться к миру свободы, где не было правил, давящих стен крохотной квартирки в пятиэтажке, колледжа и всего этого городка. Раз за разом он пролистывал фотографии девчонок в черно-розовых платьицах, гольфах до колен, с невероятными прическами из покрашенных в яркие цвета волос. И парней, с челками его мечты, в узких обтягивающих джинсах, за которые его убил бы отец, с обвешанными значками сумками… На одной из фотографий двое таких парней целовались, и это произвело на юного Диму неизгладимое впечатление. Уже позже он представлял себя в качестве одного из них, и эта странная идея приносила удовольствие и волнительное возбуждение. Сейчас же он вообразил себя с Карасевым, и это было абсурдно и глупо. Но выкинуть фантазию из головы не выходило. Миша Карасев казался полнейшей противоположностью парня Диминой мечты, но это не мешало ему прочно засесть в его мыслях. На пару часов Дима все же заснул, но первые лучи рассветного солнца вскоре разбудили его. Лежать дальше он не нашел смысла. Настроение было странным и нервным, и вскоре парень зашлепал босыми ступнями по скрипучему деревянному полу на кухню. Доска под ногой продавилась, жалобно звякнула посуда в серванте, отчего-то нелепо размещенном в коридоре. Отца в его спальне не было — остался в ночную смену в участке — а потому скрываться не было смысла. Закипел чайник, оранжевые лучи солнца причудливо заиграли в паре от кипятка. Пока остывал чай, Дима вправил пленку в старенький, выторгованный когда-то с рук Никон. «Прицелился», наведя камеру на чайник на решетке газовой плиты, щелкнул. На фотографиях все всегда смотрелось лучше, а потому это было второй его любовью после архитектуры. Объемный эмалированный чайник с цветочками по бокам и желтая плитка с узором, на которой горели солнечные лучи, и кухонная утварь — все это будучи снятым и проявленным приобретало особую тихую красоту, уют и очарование. То же самое было и с городом. Обжигаясь, Дима допил чай вприкуску с черствыми пряниками и ринулся в коридор, поспешно оделся, накинул джинсовку и засунул ноги в стоптанные кеды. Эти высокие красные кеды со звездами по бокам и белыми шнурками имели едва ли не сакральное значение. Именно в таких ходила молодежь в Питере, и когда парень наконец нашел их на рынке, то не думая вывернул перед продавщицей всю свою жестянку-копилку. Вот только рынок принадлежал отцу Карасева, и сейчас осознание этого существенно омрачило Димино приподнявшееся было настроение. Город выходил на фотографиях ярким и очень родным. Блики играли в стеклах и каплях росы, на потрескавшемся асфальте лежали первые желтые листья. Кирпичные красновато-коричневые пятиэтажки и старые двухэтажные дома из желтоватого камня в лучах рассветного солнца окрашивались в теплые оттенки. Кроме Димы на малочисленных улицах крохотного городка не было ни души. Щебетали птицы, где-то далеко гудел лес. Парень щелкал одну фотографию за другой: рыжего кота на лавочке у подъезда, горшки с цветами за решеткой окна на первом этаже, голубей на скате крыши, тень от листьев дерева на ярко освещенной солнцем стене. Чисто теоретически, можно было дойти до озера и поснимать стрекоз с их переливающимися крылышками да уток, но как-то не нарочно, заблудившись в этой с детства известной до мелочей красоте, Дима свернул к гаражам. Гаражи тянулись несколькими стройными рядами на пустыре. За ними начинались частные дома вперемешку с дачами петербуржцев, в основном участки по девять соток с крохотными летними домиками и огородами. Пройти через гаражи, пофотографировать и потаскать крыжовник с чужих кустов показалось Диме заманчивой идеей, а потому он не стал долго медлить и направился туда. За поворотом, там, где с незапамятных времен в одном из гаражей образовался шиномонтаж, раздался звон инструментов и отборный мат. Удивленный тем, что местный мастер на все руки по автомобилям не спит в такую рань, Дима решительно свернул за угол и тут же застыл на месте. Под огромной вывеской «Шиномонтаж», прямо рядом с поржавевшей эстакадой стояла серебристая Лада, блестя боками на солнце. Машина припала на переднее правое колесо, потому что задняя левая часть ее была приподнята на домкрате, и у колеса на корточках копошился механик. Карасев сидел неподалеку на бордюре и курил, устало подперев голову рукой. Назад пути не было: развернуться и сбежать казалось для Димы позором. Путь оставался только один. Промчаться вперед, глядя только под ноги, на серый асфальт в ямах и носки кед, ступить на спасительную тропинку между заборов дач, исчезнуть в кустах между домиками… Но внимательный взгляд светлых глаз буквально пригвоздил его к месту, и сдвинуться хоть на шаг или отвернуться казалось просто невозможным. Карасев улыбнулся своей кривой улыбочкой, в которой крылась какая-то дикая смесь простой ребяческой радости и хитросплетения мысли, выдохнул дым и поманил Диму пальцем. И тот пошел. Двинулся вперед несмелым шагом, словно зачарованный. — Мелочь, — насмешливо бросил Карасев и вновь затянулся. — Чего не спишь? Висящий на груди Никон говорил сам за себя, и оба это хорошо понимали. — Не хочу и не сплю, — тихо огрызнулся он и едва не добавил «А ты чего?» Вести дружеские беседы с Карасевым было как-то… нереально. — А я тебя помню, ты пацан из ларька, — неожиданно заметил Миша и указал на него кончиком сигареты, на котором скопился пепел. — Садись, чего ты как этот. Карасев похлопал рядом с собой по шершавому покосившемуся бордюру. Отказаться было невозможно. На негнущихся ногах Дима подошел еще ближе и медленно, неловко опустился на бетонную поверхность. Он и вспомнить не мог, когда в последний раз чувствовал себя так ужасающе неловко, что аж потели ладони. Карасев оказался слишком близко, просто непозволительно, когда он сел, и потому Дима тут же резко отодвинулся сантиметров на двадцать. Потом робко глянул исподлобья, оценивая реакцию. Но Карасева, кажется, ничуть не смутила его сконфуженность. Он пытливо разглядывал парня, редко и подолгу поднося сигарету к тонким обветренным губам. Только теперь Дима заметил, что светлые у него не только волосы на голове, но и брови и мягкая слабая щетина над верхней губой и на подбородке. Голубые глаза, обрамленные такими же светлыми густыми ресницами, кажется, светились в лучах восходящего солнца, а по краю радужки была более темная каемка. В голову почему-то пришла шальная мысль: вот бы сфотографировать его, вот так, портретом, чтобы не было видно растянутых штанов с лампасами, поставив фокус на лицо и захватив задним планом гаражи… — Ну? Дима опомнился и едва ли не покраснел, понимая, что Карасев уже довольно давно протягивает ему пачку сигарет. — Ты вроде ровный пацан, поэтому угощаю, — усмехнулся он, когда Дима наконец вытащил из помятой пачки сигарету, и представился: — Миша Карась. — Дима… — прошептал тот, ловя себя на мысли, что еще немного волнения и голос пропадет. Дима отчаянно пытался взять себя в руки, потому что ну подумаешь, какой-то Карасев, ну чего, спрашивается, бояться? Но непонятной природы застенчивость охватила его всего. — Надо тебе? Миша протянул было ему зажигалку, и Диму охватила паника: ни курить, ни даже пользоваться простейшей зажигалкой из цветного прозрачного пластика с колесиком он к восемнадцати годам не научился. Но, видя, как неуклюже парень обхватил губами фильтр, Карасев, похоже, сжалился над ним и щелкнул зажигалкой у него перед носом. Дима набрал полный рот горького дыма, сморщился и тут же выдохнул, чтобы не закашляться. Потом перевел стыдливый взгляд на Карасева, но тот уже отвернулся и наблюдал за тем, как меняют спущенное колесо на его машине. Надо было что-то срочно сказать, но слова не лезли в голову, а Миша успел потерять к нему интерес. Дима потянул дым, но побоялся вдохнуть в легкие, потому что это значило бы подавиться кашлем. Да что с ним такое? Совсем не так он представлял возможный разговор с Карасевым. Сейчас он чувствовал себя маленьким мальчиком, который стыдливо прячет глаза от взрослого и стесняется заговорить. Карасев вновь повернулся к нему. Окинул ленивым взглядом и потянулся за новой сигаретой. Под глазами его залегли темные тени, как если бы он не спал всю эту ночь. — Пробил колесо на камне. Сашеньку к морю катал на закат смотреть, — произнес он, будто продолжая Димину мысль. — Умею сам менять, но так лень было… Вот так просто, взял и повез Сашу к Финскому заливу… Напоминание о девушке было своевременным, и Дима укорил себя за излишнюю мечтательность. Где он и где Сашенька? Да и вообще, не нужен ему дурацкий Карасев ни разу. Дима разомкнул было губы, чтобы невпопад ответить хоть что-нибудь, но механик вовремя окликнул Мишу, спасая парня от замешательства и стыда. — Карась! Карасев поднялся, хлопнул Диму по плечу и поспешил к «девятке». Секунда — чтобы проводить взглядом спину в черной кожанке, еще секунда — бросить под ноги едва начатую сигарету, потом — бежать, куда глаза глядят. Мимо проносились родные пятиэтажки, лавочки, клумбы за самодельными заборчиками из половинок шин, покосившиеся ржавые качели. Тяжелый Никон на кожаном ремне предательски больно ударялся о грудь, но Дима все бежал и бежал, не думая ни о чем.