Sensum

      Холодная вода очень обжигает. Я встряхиваю руками, и несколько капель попадают на зеркало. Медленно поднимаю глаза (вернее будет сказать, один глаз — тот, что здоровый и пока ещё видит) и смотрю на своё отражение.       У меня отвратительное лицо. Нет, возможно, его черты вполне обыкновенные, ничего отталкивающего. Но у меня отвратительное лицо. Оно покрыто рубцами и шрамами. У меня нет одного нижнего века. К счастью, того, где глаз не настоящий. Настоящий бы высох. Я опять всматриваюсь в эти шрамы, как будто намереваясь увидеть что-нибудь новое, хотя за столько лет они уже приелись. Я могу, проснувшись среди ночи, с точностью назвать расположение каждого из них.       В голове невольно всплывают события десятилетней давности. Мотаю головой. Не хочу вспоминать. Когда вспоминаю, шрамы начинают снова болеть, а кожа по всему телу жутко зудит, словно под ней шевелятся тысячи паразитов. Однажды, когда ко мне опять пришли подобные воспоминания, у меня треснул стеклянный глаз. От осколков появились новые шрамы вокруг глазницы.       Голова раскалывается. Я чувствую, как меня трясёт. Похоже, этой ночью я опять буду видеть кошмары. Не надо было вспоминать. Левую ногу сводит судорогой. Она дрожит, и я падаю, приземлившись на коленку. Чёрт! Декоративная дырка на штанине превращается в настоящую. Зажав рот рукой, издаю тихий стон. Нельзя, чтобы отец услышал.       Держась за стену, поднимаюсь. Голова не проходит. Хватаюсь за виски. Впиваюсь ногтями в кожу и сдавливаю ладонями голову, насколько это возможно. Склонившись над раковиной, жадно глотаю воздух через рот и сплёвываю сгусток слюны. Зажмуриваюсь, считаю до десяти. Боль внутри головы немного стихает. Делаю глубокий выдох.       Вы только что стали свидетелями сцены, которая называется "До чего воспоминания могут довести Салли Фишер".       Открываю глаза. Чувствую на своих пальцах что-то жидкое и тёплое. Смотрю на ладони. До крови. Я не умею себя контролировать. Но с другой стороны голова действительно перестала так сильно болеть. Чудеса.       Вы скажете, что это ненормальная реакция? Я, пожалуй, с вами соглашусь. Моя жизнь полна ненормального. Да я вообще не могу назвать себя нормальным человеком. Благодаря генетической мутации мой отец родился с голубыми волосами. Не знаю, случалось ли такое хоть с одним человеком раньше, но, видимо, Природа решила подшутить. А затем Природа посчитала, что шутка, повторённая дважды, вдвойне смешнее, и поэтому эта мутация передалась мне. Нет, это не плохо. Мне даже немного нравится. Правда в школе приходилось часто объяснять, что это от природы волосы у меня такого цвета, чтобы учителя не зудели.       Отмываю ладони от крови и опять смотрю на себя в зеркало. Мокрыми руками приглаживаю свои коротко стриженные волосы. Затем опускаю рукава, и порезы на руках скрываются за плотной тканью свитера.       Не подумайте, что я давлю на жалость. Мне совсем не охота вас этим всем нагружать. Просто иногда надо кому-то рассказать о своих проблемах. И это сейчас не мои слова. Просто отец некоторое время заставлял меня ходить к психологу, и тот мне наговорил всего этого.       Так. Ладно. Беру в руки свой белый протез. Некоторые ошибочно принимают его за маску. Я же пытаюсь привлечь к себе внимание, поэтому и ношу её, конечно. Прикладываю протез к лицу. Ну, не так уж и плохо. Есть же какие-то плюсы? Просто пока придумать не могу...       Кажется, пора что-нибудь сказать о себе. Ну, начнём с того, что меня зовут Салли-Кромсали Фишер. Вернее, зовут меня просто Салли, но некоторые шутники, которые учились со мной в одном классе в прошлой школе, придумали мне кличку "Кромсали", опираясь, видимо, знание того, что у меня есть шрамы. Это же так смешно, правда? Со временем у меня получилось перестать принимать их слова близко к сердцу (правда, для этого пришлось пережить несколько панических атак) и даже иногда смеяться над их шутками в мой адрес, поэтому, когда они увидели, что меня это не больше не задевает, они перестали и нашли очередную жертву.       Так, о чём это я? В тот момент, когда вы застали меня, мне, кажется, шестнадцать лет. Лучший возраст, чтобы гулять, тусоваться, влюбляться и заниматься тем, о чём до конца жизни потом будешь жалеть. Я не знаю, о чём таком в своей жизни я могу пожалеть. Кроме, разве что, того, что не разбила себе черепную коробку во время какого-то из приступов.       Жизнь прекрасна, если ты прекрасный. А если ты девочка без друзей, лица и устойчивой психики, которая к тому же и на девочку-то не похожа, лучше тебе вскрыться, наесться таблеток или повеситься сразу, как почувствовала, что всё в твоей жизни идёт по пизде. Или вообще не стоило тебе рождаться и доставлять столько проблем окружающим. — Салли, всё в порядке? — слышу голос отца за дверью.       Нет, пап, не всё в порядке. Всё нихуя не в порядке! Всё просто катится в пизду с постоянным ускорением десять тысяч единиц и никак не может остановиться! А если когда-нибудь я врежусь на этой огромной скорости во встречного такого же отброса общества, то произойдёт атомный взрыв, который уничтожит всё живое на планете. Но этого не произойдёт по одной простой причине: такого человека не существует. — Да, — отвечаю я. — В полном.       Что-то я совсем не туда свернула в своих мыслях. Смотрю на своё отражение. На щеках по четыре полоски запёкшейся крови с каждой стороны. Осторожно, чтобы не расцарапать ещё сильнее, смываю их холодной водой и чуть не заливаю свитер. Так. Вроде всё нормально. Вернее, нормально в моём понимании этого слова.       Прикладываю протез к лицу и фиксирую его двумя ремнями на затылке. Прекрасно. Выгляжу, как маньяк из фильма ужасов. Под протезом не видно, но я приподнимаю уголки губ в подобие улыбки. Мышцы лица у меня повреждены, нормально улыбнуться уже не смогу. Ну и ладно. Никто всё равно не увидит, зачем тогда стараться? Последний раз смотрю на себя в зеркало. Протез делает из меня нечто безликое, безэмоциональное. Одно и то же выражение лица круглосуточно каждый день недели на протяжении долгих, долгих лет. Выключаю воду и выхожу из ванной. Нужно помочь отцу загрузить вещи в машину: переезд — дело ответственное. На новом месте должно стать легче.

***

      Нокфелл встретил нас холодным ноябрьским дождём, но всё же это не такое уж и плохое место. По крайней мере, с ним у меня пока нет неприятных воспоминаний. Тем не менее в «Апартаментах Эддисона», где мы теперь живём, атмосфера какая-то гнетущая. Свет здесь белый, иногда мигает. В коридорах хорошая слышимость. Если сказать что-нибудь в одном конце коридора, будет слышно в другом. На каждом этаже свой запах. Он идёт из каждой квартиры. Ни из какой приятного запаха не чувствуется.       Кладу таблетку на язык и раскусываю её. Во рту появляется горький вкус суспензии. Пытаюсь сглотнуть и чуть не давлюсь. К горлу подступает тошнота: я прохожу мимо квартиры, из которой доносится звук какой-то чересчур детской песни и одновременно с этим — жуткая вонь, как если бы десять взрослых мужчин не мылись около месяца. Но я вряд ли бы выжила после такого запаха. Скорее всего, мои органы уже вышли бы наружу вместе с блевотиной, а я разбила бы себе голову о ближайший угол.       Я слишком сильно ощущаю. Моя кожа лица почти не чувствует боли. Зато, как только я «потеряла лицо», другие чувства обострились. От резкого запаха у меня кружится голова. Любая еда кажется пережаренной, пересоленной или слишком сладкой. Яркий свет режет пусть даже один глаз. Звуки отдают мне прямо в мозг. А самое главное то, что каждое болезненное ощущение рождает ещё более болезненное воспоминание, которое потом рождает новое болезненное ощущение. Понимаете, какой замкнутый круг получается? А последствия таких воспоминаний вы и сами сегодня видели. Я принимаю какие-то таблетки, но они не особо помогают. К тому же у меня от них постоянные бессонницы. Но бессонницы лучше, чем ночные кошмары?..       Зажимаю себе рот и бегу подальше от этой двери. Бью несколько раз по кнопке лифта в надежде, что он так быстрее приедет. Мои ожидания не оправдываются, и приходится ждать ещё около тридцати секунд. Поверьте, это были самые долгие тридцать секунд в моей жизни. Я сгибаюсь почти пополам и пытаюсь отвлечься от мыслей о запахе. Одновременно с этим суспензия, которую не получилось проглотить, обжигает мне гортань. Отодвигаю протез и откашливаюсь. Очень громко и сильно. Кажется, я бы разодрала свои лёгкие, если бы лифт не подоспел. Мне приходится собраться. Я почти заползаю внутрь и нажимаю кнопку с цифрой 3. Кажется, я живу на третьем.

***

      Вставляю ключ-карту, которую мне дала Лиза, в отверстие, предназначенное для неё, под кнопками лифта, и он тут же едет вниз, в цокольный этаж. Когда двери открываются, мой зрячий глаз тут же рефлекторно щурится. Опять яркий свет. Как можно скорее добегаю до квартиры 1В. Она не заперта. Видимо, Лиза и её сын живут тут давно и уже ко всем привыкли. Захожу внутрь. Квартира выглядит спокойной. Нет чего-то резкого и давящего. Свет мягкий. Вокруг тихо. Из кухни доносится тонкий запах моющего средства.       На комнате Ларри написано «Убирайся». Может, действительно не стоит туда заходить? Я ничего о нём не знаю и вообще плохо схожусь с людьми. К тому же он может быть занят или даже вне дома. Но стоит просто попытаться зайти. Я могу уйти в любой момент.       Стучу. Есть три секунды, чтобы убежать. Один...       Я держусь за блестящую округлую ручку двери. Она не становится теплее от моей руки, потому что моя ладонь холодная. Однажды у меня чуть не случился сердечный приступ на фоне стресса. С сердцем-то всё сейчас в порядке. Оно бьётся без остановок, иногда ускоряется, но идёт, как и должно. А руки теперь холодные. Всегда. Два...       Ещё не поздно. Просто повернись и беги. Кровь бьёт по вискам. Буквально слышу, как она ударяется о стенки моего черепа. Три?.. — Да? — мне отвечает сильный голос с небольшой хрипотцой.       Мост, по которому возможно было отступление, падает в быстро несущуюся реку с названием «Страх». Ноги не слушаются. Сзади веет могильным холодом. Я сжимаюсь, чтобы тепло не выходило. Меня как будто оглушили. Пустота накрывает всё. Позади больше нет пола. Нет вообще никакой твёрдой поверхности. Если я сдвинусь хотя бы на миллиметр, тут же упаду туда, где нет ничего. Назад идти нельзя. — Эм, Ларри? — стараюсь говорить как можно спокойнее, но внутри меня начинает заполнять свинцовый страх. Он льётся в меня. Я была бы рада, если бы он был горячим, как настоящий раскалённый свинец. Он холодный. Ледяной. От него судорогой сводит всё тело. — Твоя мама сказала зайти познакомиться. — Лады, проходи.       Думаю ещё около секунды. На моё плечо ложится чёрная костлявая рука. Зажмуриваюсь, про себя повторяя «Это нереально». Рука растворяется мягким дымом.       Как только я открываю дверь, в нос ударяет запах мужского одеколона. От него начинает кружиться голова, а в носу неприятно чесаться. К нему прибавляется запах растворителя для масляной краски. Он горький и похож на лак.       Сначала свинцовым страхом наполняются ноги. Именно поэтому в состоянии испуга так сложно сдвинуться с места. Мне кажется, что у меня рвутся жилы, когда я переступаю порог комнаты.       Дальше я вижу картины. Ларри — художник? Скорее всего...       Я всё ещё прикладываю огромные усилия, чтобы передвигаться ногами и держать себя в руках. Я готова упасть на колени и расцарапать остатки лица. Ларри стоит в конце комнаты. Подхожу к нему. Он намного выше меня и волосы у него длиннее. Он очень похож на свою мать, но скорее всего, он не совсем латинос, а только наполовину. У него кожа светлее. — Вау! Клёвая маска! — говорит он, как только я подхожу ближе.       Под протезом начинает жечь. Кожа, кажется, плавится от этой «маски». Осторожно просовываю указательный палец под белый пластик, чтобы убедиться, что протез не прилип к лицу. Хочется снять его. — Это протез.       Мои разорванные губы как будто покрывают заеды, и говорить становится очень тяжело, а слова кислым привкусом падают на язык. — Ой, извини, чел! — говорит Ларри, как будто почувствовав, что мне некомфортно. Но более вероятно, что он не хочет касаться этой темы, потому что не знает, как её развить. — Тогда... Сменим тему?       Я не против. Не хочу опять вспоминать события, из-за которых я теперь ношу протез. И Ларри это знать не нужно. — Меня зовут Ларри, — он отводит глаза в сторону, словно чувствует вину передо мной. Не стоит. Он не виноват. — Я живу тут, внизу, со своей мамой.       Зря он сказал, что живёт внизу. На меня начинают давить стены. Они как будто сдвигаются. Потолок опускается. Исчезает весь свет. Я остаюсь замурованной в бетонную коробку. — А твой отец?.. — первое, что приходит в голову. Неразумное, необдуманное, тупое. То, что абсолютно нельзя спрашивать, я спрашиваю. — Я не хочу об этом... — Ларри недовольно натягивает губы и отводит глаза.       По поверхности протеза стекает стеклянная капля пота. Чувствую боль в ладонях. Мне приходится незаметно опустить глаза, чтобы посмотреть. На ладонях образовываются такие же ранки, как сегодня утром я оставила на своих висках. Вот чёрт! Я опять расцарапала кожу. Нужно подстричь ногти, иначе я буду помечать такими следами любой свободный участок кожи. Как будто такие ещё остались...       Так. Салли, соберись. — Меня зовут Сал. Друзья называют меня Салли-Кромсали, — лучший выход — отвлечься от мыслей и начать говорить. — Мы переехали сюда с папой из Нью-Джерси. — Салли-Кромсали? — Ларри усмехается, но сразу же делает серьёзное лицо. Не надо. Это действительно смешно.       Кажется, на меня давит потолок. — Ну, настоящих друзей у меня не было, — я пожимаю плечами и слышу сухой хруст в суставах. — Мне нравится твоя футболка, — говорю первое, что приходит в голову и тут же прикусываю кончик языка, как будто сказала что-то неправильное. Справа от меня быстро материализуется стена. Я касаюсь её шершавого покрытия локтем. — Здесь написано "Салли-Фкромсали", — отвечает Ларри с тонкой улыбкой.       Резко приближается левая стена, оставляя меня в узком длинном коридоре, в котором кроме меня стоит ещё и Ларри. — О, так у меня есть собственный бренд одежды? — я стараюсь спрашивать как можно более спокойно, чтобы Ларри не подумал ничего такого. Я не хочу, чтобы он видел мои припадки. Ему не нужно. Это испугает его. Ларри, в отличие от меня, н о р м а л ь н ы й.       В мою спину упирается стена, и я вижу, что за Ларри исчезла комната. Теперь мы вдвоём стоим в коридоре длиной два метра, а шириной сантиметров семьдесят. — На самом деле, это логотип моей любимой металл-группы, — говорит Ларри с видимым воодушевлением. Ему интересно об этом рассказывать. Он не видит ничего необычного вокруг. Он с улыбкой смотрит прямо на меня. — Ты любишь металл?       Я медлю. Из темноты позади Ларри высовывается та самая костлявая рука. Она тянет свои вытянутые тонкие пальцы к его плечу. — Не знаю! — очень громко выкрикиваю я. Настолько громко, что Ларри вздрагивает.       Рука растворяется. Коридор исчезает. Исчезает всё. Остаётся Ларри напротив меня. И остаюсь я. Вокруг пустая и прохладная чернота. — Чел, ты обязан это услышать! — он вставляет, видимо, кассету в приёмник. Я не вижу ничего за темнотой.       Начинается мелодия. Она довольно приятная. Звуки электрогитары мне нравятся. Музыка вообще мне всегда нравилась. В некоторые моменты она помогала мне избежать припадка. Но то всегда была классика.       Спустя какое-то время на меня начинает что-то давить. Уши немного закладывает. Что-то не так. Голова гудит и становится тяжёлой. На коже выступает испарина. Нет. Нет. Нет. Это очень плохо.       Ларри трясёт головой в такт музыке. Он не смотрит на меня. Отлично. Он не увидит.       А затем слышится очень искажённый голос вокалиста.       Реальность сжимается. Меня как будто нет в этой комнате. Я наблюдаю за всем, как из кротовой норы. Сознание проваливается куда-то вглубь. Последнее, что я слышу, это громкий выкрик "Сал!".       И падаю.

***

      Я выключаю кран. Капли воды, подобно кислоте, прожигают у меня в руках дыры. Смотрю в зеркало и сначала не могу понять, что происходит. На моих глазах жирные чёрные стрелки, а на губах бордовая помада, которая немного размазалась. Никакого протеза. Никаких шрамов. У меня два ж и в ы х глаза. Я осторожно, чтобы не разрушить своё лицо, вытираю уголки губ кончиками пальцев. Запястья хрустят с неистовой силой. Мои светло-голубые волосы лежат на плечах и немного касаются спины. Я поворачиваюсь вбок, чтобы убедиться, насколько они длинные. И красивые. Губы расплываются в довольной улыбке. Мышцы лица сводит от напряжения.       Во рту горько. Я знаю, что я только что пила. Я чувствую вкус алкоголя. И, как мерзко это ни звучит, вкус блевотины. Не нужно меня осуждать. Я никогда не пью. Но это и не я пью. Это пьёт длинноволосая красивая девочка без протеза, а не я. Единственное, что нас связывает, это то, что я вижу мир её глазами. Она движет мною. Я делаю всё, что она ни захочет. Потому что у нас о д н о т е л о н а д в о и х.       Её зовут Салли Фишер, меня — Салли-Кромсали. Она живёт в Нью-Джерси со своими родителями. Я переехала в Нокфелл с отцом после смерти матери. У неё есть много друзей и парень. Со мной всегда есть только я.       Она выходит из туалета, а меня накрывает колотящий ритм танцевальной музыки. Удары моего сердца перекрывают звучание. Салли Фишер зажигает под моё сердцебиение.       Она, аккуратно пританцовывая в туфлях на высоком каблуке, направляется к столу с напитками и едой, чтобы взять ещё один стакан с чем-то крепким и очень ей понравившимся. Салли тянется за стаканом, а я как можно сильнее пытаюсь не дать ей этого сделать. Но это тело не хочет мне подчиняться.       Когда она запрокидывает голову и медленно пьёт из бумажного стаканчика, в меня льётся горькая и обжигающая смесь джинтоника с приторно-сладким чем-то. Затем я чувствую чью-то руку на левом плече и чуть не захлёбываюсь. Это её парень. Он обнимает её за талию и прижимает её к себе. Я смотрю на это и не могу ничего сделать. Меня там нет. Есть только Салли Фишер и её парень. Салли-Кромсали падает вглубь, пытаясь схватиться за стенки трахеи, царапает ногтями горло Салли Фишер, отчего ей становится немного неприятно, как при простуде. Она сглатывает. Я падаю. Салли приближается к своему парню. Настолько близко, что его дыхание обжигает мою кожу, даже когда я внутри оболочки под названием "Салли Фишер". — Сал! — почти кричит её парень.       Это очень странно. — Сал, очнись! — какая-то неведомая сила подхватывает меня и буквально выталкивает наверх. Я вижу яркий белый свет. — Салли!       Вырываюсь наружу, зажмуриваю глаза. На моей голове, прямо на волосах, появляется какая-то неприятная влага.       Открываю глаза. — Слава богу! — с облегчением выдыхает Ларри и ставит стакан с водой на пол.       Я осматриваюсь и понимаю, что лежу на жёсткой односпальной кровати в комнате Ларри. — Чел, ты меня сейчас конкретно напугал, — он смотрит на меня с каким-то интересом. — И часто с тобой такое? — Периодически, — я отвечаю без вранья, потому что потом, если он увидит что-то подобное (надеюсь, что всё-таки не увидит), он решит, что я совсем конченая. — И это только первая вещь, которая может тебя во мне испугать. — Да? — усмехается он. — И какие же другие?       Я не чувствую ни головной боли, ни тошноты. Ничего на меня не давит. Во всём теле какое-то очень приятное расслабление. Меня заполняет сонливость. Глаза тяжелеют. — Я не хочу сейчас говорить, — я откидываю голову на мягкую подушку. — Может потом сам узнаешь. — Чел, тебе принести воды там? Или чаю? Или скорую вызвать? — спрашивает Ларри. — Я, если честно, хэзэ, чо делать, когда такое случается...       Я не отвечаю. У меня уже нет сил отвечать. Я закрываю глаза и засыпаю. Прямо на кровати Ларри. Что-то слишком насыщенным получился день.