у ж а с н е й ш а я и з в с е х о ш и б о к
— Прости! — почти отскакиваю от Ларри "Прочь-из-моей-головы" Джонсона. Вижу, как он вытягивает вперёд руки, слышу, как пытается меня успокоить. — Прости! — глазС ч е г о я в о о б щ е р е ш и л а, ч т о м о г у е м у п о н р а в и т ь с я?
— Чёрт! Ненавижу твой протез! — Ларри потирает место ушиба длинными тонкими пальцами правой руки. И тогда внутри меня что-то щёлкает. Как будто Ларри дёрнул маленький рычажок, и всё стремительно начало рушиться. Он ненавидит не только мой протез. — Ненавидишь? Ларри плюёт ядом, пока я закипаю внутри. Температуры моего кипения достигнуть нереально сложно: она выше температуры кипения любого тугоплавкого металла. Этого ещё никому не удавалось. Но, кажется, у Ларри может получиться. — Да есть хоть что-то, что ты не ненавидишь? — и дальше всё то, что я делаю... Клянусь, я это была не я. Какая-то неведомая сила, может быть... Но мне кажется, что меня там вообще не было. Сто градусов Ларри не меняется в лице, потому что ещё не понимает, что со мной произошло, но жёлтый свет, которым он наполнился минуту тому назад, исчез, как по щелчку пальцев. Ларри снова стал своего привычного, красного цвета. Цвета спелых бузинных ягод и вина. Он, видимо, даже не подозревает, что его слова могут такое сделать со мной. Я тоже не подозревала. Пятьсот — Ты ненавидишь школу. Ларри хмурится, но всё же недоумевающе смотрит на меня. Он постепенно, клетка за клеткой, начинает покрываться железными чешуйками, формирующими, должно быть, броню, способную защитить его от меня. Пять тысяч — Ненавидишь всех людей вокруг тебя. Ларри открывает рот в порыве что-то сказать, но я не даю. Я заполняю всю тишину своим кипением, льющимся уже через край. Горячий, кипящий, испаряющийся звук рвётся из меня на Ларри. То, чего должно бы хватить, чтобы уничтожить Вселенную, сейчас обрушивается на одного-единственного Ларри «Ненавидишь-всё-вокруг» Джонсона. И Ларри выдерживает. Пятьсот тысяч Моё тело уже не справляется с такой температурой. И поэтому мне кто-то помогает... — Ненавидишь меня. — Да. Да! Не-на-ви-и-и-дит!.. — рядом со мной и Ларри ещё появляется Голос. Голос, что прежде вводил меня в состояние жуткого страха до того, что я была бы рада оглохнуть, нежели услышать его ещё хоть один раз. Теперь же он говорит только правильные вещи. Это кажется, может быть, абсурдным, но я как никогда твёрдо уверена, что Ларри меня ненавидит. Он хотел сдать меня в дурдом, когда видел, что у меня проблемы. Каждый раз, когда я резалась, он говорил, что сделает это. Даже Голос говорил об этом в белой комнате с мягкими стенами. — Он сделал тебе больно... — шепчет мне на ухо мой единственный друг . — Отомсти... Пять миллионов Что может задеть Ларри? Упоминание***
— Я так рада, что ты зашёл, Салли, — передо мной оказывается кружка горячего чая, домашнего чая, очень вкусного чая. Я сижу на высоком стуле. Удобно. — Ты хотел о чём-то поговорить? — рядом с чаем оказывается ещё и кусок розово-кремового торта. Вкусно, наверное, но пробовать не буду. Всё вокруг светится светло-коричневым цветом. Цветом весенних деревьев и шоколада, цветом спокойствия и, возможно, счастья. В этом свете есть яркие красные — такого же цвета, как Ларри — пятна, понятно, откуда взявшиеся, и голубые. Маленькие, едва различимые. Цвета грусти и... Потери? — Да, есть кое-что, — я откашливаюсь и начинаю подбирать слова, потому что понимаю, что теперь всегда должна быть аккуратна с тем, что говорю. — У нас с Ларри кое-что произошло... — пытаюсь зайти издалека. — Кое-что неприятное. Я слежу за её реакцией, но пока ничего не происходит. Она всё такая же мягкая. — У меня возник вопрос... — я всё ещё не решаюсь сказать прямо, потому что эта тема может быть болезненной не только для Ларри, но и для неё. — Мне кажется, ты знаешь... — Милый, говори, как есть, — самая мягкая улыбка, которую я когда-либо видела. Эта улыбка, возможно, смогла спасти моего отца. — Почему Ларри так не любит говорить о своём отце? — вылетает из меня. Голубого цвета становится больше. Он исходит из груди Лизы и переливается разными оттенками: аквамарин, бирюзовый, мятный — но все они холодные, и нет ни одного яркого. Кажется, это что-то и вправду страшное... — Ты всё-таки заметил, да? — Лиза перестаёт улыбаться, замирает, а затем садится напротив меня. — Видишь ли... Эх... Даже не думала, что придётся возвращаться к этой теме... — Лиза тоже не может найти подходящих слов. — Отец Ларри, он... — прикрывает рот рукой и отводит глаза. Мне кажется, она сейчас заплачет. Что такого могло случиться? Он умер? Бросил их? Украл много денег и сбежал? — Он сейчас... — сейчас. Значит, он жив! По щеке её течёт слегка черноватая (видимо, она вобрала в себя немного туши с ресниц) капля. Лиза спешит стереть первую слезу, но на смену ей приходят несколько новых. — Он сидит, — сидит?! За что?! Отец Ларри — преступник?! Невозможно... У Ларри, конечно, есть склонность к клептомании, кажется, у него даже пару раз были судимости, но слышать о том, что сидит его отец… — За что? — За изнасилование несовершеннолетних... Я как будто погружаюсь с головой в холодную реку — настолько меня это ошарашивает. А когда выныриваю, всё в моей голове складывается в единую картину. Это было у меня перед глазами, а я не видела... — Джим, так его звали... — Лиза из последних сил пытается сдержаться, но я вижу трещины на её темноватой коже — это трескается дамба, сдерживающая её. — Он несколько месяцев... Делал с Ларри... Ужасные вещи... — слёзы катятся с её щёк и текут по её рукам, предплечьям, до локтя, затем падают на стол и образуют там озеро Отчаяния Лизы Гарсиа. — И самое страшное то... Что я не видела этого... — Лиза закрывает лицо руками и плачет. Я отвожу взгляд. Как же я не видела... Я не видела того, что Ларри никогда не говорит об отце и не любит, когда другие упоминают его. Я, глупая, думала, что он ничего о нём не знает — оказывается, знает. Знает намного больше, чем это нужно, чем этого хотелось бы, чем это безопасно. — Как только я узнала, я сразу вызвала полицию, — Лиза постепенно успокаивается и продолжает. — А Ларри отвезла сначала в больницу, а потом к психологу. Лиза — хорошая мать. Возможно, такая мать могла бы полностью компенсировать Ларри такого ужасного отца. — После всего этого у Ларри начались припадки, — припадки? Я ни разу не видела у Ларри чего-то подобного. С припадками я сталкиваюсь нередко (к сожалению) и поэтому знаю, что это такое. Но неужели Ларри скрывал от меня это? Если да, то зачем? Не хотел меня пугать? Расстраивать? Заставлять чувствовать о т в р а щ е н и е ? — От стресса или болезни он может упасть на пол и начать трястись, — да. Да! Трястись! Я падала на пол и тряслась, как от лихорадки. Всё моё тело билось в судорогах. — Что-то вроде эпилепсии, — а ещё иногда идёт пена изо рта. Но такое бывает крайне редко. Всего один или два раза. Но... Но у Ларри тоже это есть... Это значит?.. — Страшная штука. Никогда бы тебе не пожелала, — спасибо, Лиза. Спасибо. Но... Ларри... Я уверена, она много раз пыталась помочь ему. Но я же знаю, что это невозможно. — Но самое страшное в другом: Ларри стал видеть галлюцинации, — галлюцинации? Те самые голоса? Голоса в голове, которые за тебя решают, что тебе делать? — Он говорит, что иногда видит чёрного скелета с красными глазами... — Ларри тоже видит его? Того, который заставил меня поверить в то, что Ларри меня ненавидит? О Боже! Я же действительно так подумала... Голос Чёрного скелета заставил меня поверить в то... Нет... Это неправильно. Я сама заставила себя в это поверить. Ларри, быть может, тоже слышал тот Голос, говорящий ему ужасные вещи. Но он, в отличие от меня, смог не поддаться ему и не оскорбить меня или ударить, а я... Я поддалась. И сделала Ларри больно. — И этот скелет говорит ему ужасные вещи, — Лиза, ты даже представить себе не можешь, какие... — Иногда после подобных галлюцинаций у Ларри... — тут Лиза опять давится своими слезами и не может закончить, но я уже всё понимаю. После подобных галлюцинаций у Ларри случаются припадки. Я знаю. Быть может, Ларри убежал куда-то, чтобы я не видела того, как он страдает. Может, не хотел, чтобы я думала, что это из-за меня... Ларри — очень сильный человек. Гораздо сильнее меня. В любом из смыслов этого слова. Даже несмотря на тяжесть своих страданий, он не показывает их, а я... Почти каждый в нашей школе знает о том, что я в О т Т а К а Я в О т, а про Ларри... Про Ларри не знает никто. Возможно, ему бы тоже очень хотелось порезаться или упасть на каком-то из уроков возле доски и тем самым сорвать урок, стать зрелищем для всей школы, когда какой-нибудь Трэвис издевается над тобой, но он этого не делает. Он иногда тихо выходит в туалет и всегда обязательно возвращается. В прежнем состоянии. Только иногда от него после этого пахнет сигаретами. Ларри — очень сильный человек. Хотела бы я быть такой сильной, как он. Я встаю, благодарю Лизу за чай, за торт, за то, что рассказала так много, и собираюсь уходить. Уходить и, возможно, никогда не вернуться в этот дом, не увидеть ни Ларри, ни Лизы. — Постой, — её голос останавливает меня. Я торможу и, развернувшись на пятках, оказываюсь снова лицом к Лизе. — Я вижу, тебе нравится Ларри, так ведь? — что? Как она узнала? Неужели, все влюблённые ведут себя одинаково? Одинаково нелепо и глупо... Я киваю ей в ответ. Мягкое бедно-розовое тепло начинает слабым фонтаном света исходить из груди Лизы. — Я думаю, ты тоже ему нравишься, — хотелось бы и мне так думать. Но последняя моя надежда на это исчезла тогда, когда Ларри сказал, что ненавидит мой протез. Но если так говорит Лиза... А Лиза — очень неглупая женщина и очень хорошо знает своего Ларри. — Пожалуйста, берегите друг друга. Я бы хотела, чтобы мой Ларри был счастлив с кем-то хорошим, — знаешь, Лиза, я бы тоже этого хотела. Наверное, больше чего-либо другого. — А ты хороший парень, Сал, — парень. Лиза — очень хорошая мать. Настолько, что готова закрыть глаза на то, что её любимый сын будет с парнем, лишь бы только счастлив. Парень... Я даже на минуту смогла забыть о том, что я «мальчик». Когда я почти ухожу во второй раз, я решаю остаться ещё, всего на пару минут: я вдруг понимаю, что нужно сделать кое-что очень важное, что пора было сделать ещё давно. — Лиза, если честно, — начинаю я. — Мне тоже нужно кое о чём рассказать...***
Как только я выхожу от Лизы, телефон в моём кармане вибрирует три раза с одинаковой периодичностью — это значит, что мне пришло сообщение. Быстро достаю, поднимаю крышку моей раскладушки и читаю — сначала имя контакта — «Ларри Дж.» Мне страшно. Я не хочу это читать. Кто знает, что там может быть? Может, он решил высказать мне всё, что обо мне думает: что я много выпендриваюсь, что никогда он ко мне нормально не относился, а просто не хотел расстраивать сумасшедшую девочку, что он вообще ненавидит меня. Может. Но так или иначе — вот его сообщение. Он написал мне. Я должна прочесть. Нажимаю на кнопку. Сообщение открывается. Оно состоит всего из нескольких слов, и сначала я не совсем понимаю, что к чему.Если хочешь поговорить, приходи в 503 квартиру.
Я, наверное, очень хочу поговорить, раз тут же решаю, что мне точно надо туда идти. Пойти хотя бы для того, чтобы извиниться. С большим опасением и нежеланием я вызываю лифт: я боюсь теперь ездить одна, после... того. Но всё же, подумав с несколько секунд, я делаю это. Не хочу идти из подвала на пятый этаж по лестнице, тем более, выйти из подвала можно только через улицу, а потом уже обратно заходить на первом этаже. Поэтому, я вызываю лифт. Извиниться... Ну и что я ему скажу? Простое«Прости меня, Ларри»? А что ему толку от моего «Прости»? Я сделала ему больно, задела возможно только недавно зажившую кровоточащую рану, содрала самую корку, под которой очень нежное, ранимое и абсолютно живое. «Прости» подействует, как плацебо действует на настоящие болезни — никак. Тогда что?.. Лифт приезжает, открывает свои двери — врата в мой персональный ад — и я захожу внутрь. Кнопка пятого этажа. Металлические двери захлопываются. Лифт едет. Я одна. Странно... В любой другой момент ко мне бы уже пришёл кто-то из моих «Друзей». Кто-нибудь прозрачный и невесомый, но с абсолютно нормальным человеческим голосом. Призрак, тень, фантом — я так и не разобралась, что это такое. Но сейчас всё тихо. Слишком тихо. Подозрительно тихо. Тихо настолько, что я слышу гудящий хор канатов, поднимающих лифт. Их около десяти, может, даже двенадцать. Каждый из них имеет свой голос — пониже или повыше — но все они колеблются в одной тональности, боясь сильно выделиться из общего стройного звучания. Эти звуки невыносимо громкие. Они мешают мне думать. Я не могу сконцентрироваться. Мне нужно подобрать слова, чтобы извиниться перед Ларри, а я слушаю пение железных канатов. Наконец, лифт останавливается и открывает свои двери, а я понимаю, что лучше сказать первое, что придёт в голову. И выхожу. Пятый этаж Апартаментов выглядит как производственная ошибка. На нём никогда никто не жил, и квартиры пустуют с самого начала. На нём не делают косметического и капитального ремонта, и Лиза никогда не убирает здесь. Его как будто вообще не должно существовать. В этом мы чем-то с ним похожи. Вот она, квартира 503. Мне нужно только открыть дверь и переступить порог. Почему это так сложно?.. Почему я не могу повернуть дверную ручку? Почему я не могу поднять руку и положить её на ручку? Почему я не могу оторвать руку от себя и положить её на ручку? Почему я не могу напрячь мышцы руки и заставить её открыть дверь? Я глубоко вдыхаю и делаю это. Каждая мышца, каждая клеточка моей множество раз повреждённой руки сейчас напрягается, чтобы сделать одно простое действие — открыть дверь. Все мысли направлены на это, и в мире не существует проблемы серьёзнее, чем эта дверь. Да в мире вообще не существует ничего, кроме этой двери. И всё же я делаю это, и дверь, издавая скрипучий визг, открывается. Сначала мне кажется, что я вижу просто тёмное пятно: электроэнергии нет на всём этаже, кроме коридора. Потом в этом тёмном пятне начинаю различать всё более явные очертания чего-то, но пока не могу разобрать, чего. И только затем я начинаю видеть сначала свечение, тёмно-красное, неяркое. И тогда я понимаю, что это человек. А потом в этом человеке узнаю Ларри. Он сидит на старом потёртом и в некоторых местах дырявом матрасе и смотрит в мою сторону. Он весь покрыт твёрдым защитным слоем, состоящим из мелких чешуек. Меня парализует. Мне не пошевелиться. Я буду просто стоять так, пока стены Апартаментов не обрушатся прямо на меня. — Чего стоишь, заходи давай, — в голосе Ларри нет злобы или обиды. В нём вообще ничего нет. Только совершенно обычный и знакомый мне Ларри. Такой, каким всегда должен быть Ларри . Чистый Ларри безо льда и спирта. Его слова подхватывают меня и заталкивают в квартиру, а затем открывают мне рот и вытягивают оттуда слова. — Ларри, я...Парам Парам-парам Пам-пам
Откуда-то слышится весёлая музыка. Я издаю её? Нет. Это просто звонит телефон Ларри. Так вовремя. Я вообще не знала, что мне сказать. И, к моему великому счастью, Ларри поднимает трубку со словами «Да, мам», а это значит, что звонит ему Лиза. Ларри больше слушает, чем говорит, лишь иногда он бросает короткое «ага» в знак того, что понимает. Но в процессе их «разговора» что-то в нём меняется. Сначала меняется выражение его лица. Его глаза как-то странно округляются и приобретают сначала удивлённый взгляд, а затем немного непонятный мне блеск. Это не блеск радости или увлечённости, нет. Что-то другое. Что-то глубже, намного, намного глубже. Потом его чешуйки раскрываются и исчезают. Они просто растворяются, уходят под его кожу. Вместо них — теперь всё мягкое и трепещущее. Колыхающееся. Из-под его кожи сначала одним лучом, потом вторым, третьим... Всё тело Ларри светится светло-голубым цветом. Всё складывается в одну картинку, и труда не составит понять то, что происходит с Ларри. Но я не понимаю, я чувствую. На каком-то клеточном уровне я улавливаю это. Я чувствую, что Ларри сейчас испытывает печаль. Он прощается с мамой и кладёт трубку. — Ты теперь обо всём знаешь? — спрашивает он. Мне кажется?.. Нет, не кажется. Он плачет. Я готова подбежать к нему, обнять, говорить, что всё будет хорошо, ничего страшного не случилось. Но я стою. И не шевелюсь. Только совсем маленьким кивком отвечаю. — Ясно, — сухо и коротко, но я знаю, что внутри Ларри разгорается настоящий пожар. Пожар, в котором может сгореть всё без остатка, потому что это Ларри, лучший Ларри из всех ларри — яркое пламя, неизученный вид — потому что он вот такой. Пожар, причиной которого стала я. — Я не в обиде, — он пытается держаться. Но не может. Не может, потому что уже слишком долго держался и был сильным. Ларри захлёбывается собственным всхлипом, и только он это делает, я срываюсь с места, преодолеваю тысячи километров за секунду, падаю перед ним на колени и обнимаю его. А он плачет, уткнувшись лицом мне в плечо. Плачет. Ларри Джонсон, кремень, скала, гигант силы воли, гроза нашей школы. Плачет. И кажется, я плачу вместе с ним. Спустя, кажется, вечность, но на деле всего три минуты, когда слёз уже не остаётся, мы уже не плачем, но продолжаем сидеть в таком положении. Это ужасно неудобно: ноги и шея затекли, колени устали. А всё-таки мы сидим. До тех пор пока Ларри, решившись оторваться, не достаёт что-то непонятное из кармана. — Что это? — спрашиваю я, усаживаясь напротив него. — Трубка мира... Две, — Ларри наконец-то опять улыбается. Он крутит в руках два тонких белых свёртка продолговатой формы, не нужно быть гением, чтобы понять, что это такое. И как бы я ни старалась отговорить его и самой откосить, Ларри не был бы Ларри, если бы не уговорил меня. Только... — Есть одна проблема, — начинает он, ища по карманам зажигалку. — В протезе тебе будет не очень удобно, так что если ты не хочешь... — Я сниму протез, — бросаю, как дротик, и, кажется, прибиваю Ларри к стене. — Только ради тебя, в знак того, что я тебе доверяю. Гляжу прямо на Ларри. Он смотрит, как заворожённый, не моргая, следит за моими движениями: за тем, как я медленно поднимаю руки, как нащупываю немного трясущимися пальцами застёжки, как расстёгиваю сначала верхний ремешок, потом нижний. Я не придерживаю руками протез, поэтому он падает прямо на мягкий матрас, приземляется без всякого шума и остаётся лежать там, как дохлая дичь, внутренней стороной наверх. А я сижу напротив Ларри. Каждый мой рубец сейчас виден ему. Моя разодранная щека, моё короткое веко и стеклянный глаз, мой нос, выглядящий так, будто его пытались отпилить, порванные губы, швы, шрамы — всё это сейчас открыто для Ларри Джонсона. Его взгляд словно очень горячий луч — жжёт там, где падает его свет. Я зажмуриваюсь, потому что не хочу видеть его реакции, какой бы она ни была. — Это... — слетает с его губ. Это то, чего не видел никто. Эти шрамы были скрыты от чужих глаз одиннадцать долгих лет. Каждый вечер, когда я снимала протез, и каждое утро, когда я надевала его вновь, я говорила себе, что никто никогда не увидит того, что скрыто под ним. Кто-то один всё же увидел. — Потрясающе, — Ларри делает очень большую паузу перед тем, как продолжить. И то, что он говорит именно это, повергает меня в шок. Как он сказал? Потрясающе? — Это как будто алмазная россыпь звёзд ... — Ларри, да ты поэт. Я растягиваю губы, пытаясь улыбнуться. И Ларри улыбается в ответ. И кажется, у меня начинает появляться свой цвет. Совсем немного, но я точно вижу, как мои руки светятся светло-жёлтым светом, и вроде даже становится теплее. И скорее всего, Ларри тоже это видит и поэтому улыбается ещё шире. — Я тоже хочу тебе кое-что показать, — с этими словами он аккуратно поднимает край своей футболки и тянет его вверх. Когда он это делает, я вижу, как мужское тело оливкового цвета, от груди до самого низа живота, покрывают длинные тёмно-красные полосы. Кожа в тех местах стянута сильнее обычного. Создаётся впечатление, что кто-то специально делал порезы на теле Ларри. Но это уже не раны. Они зажили и вряд ли когда ещё будут кровоточить. Это шрамы, причём оставленные уже довольно давно. — Это сделал отец, — поясняет Ларри и опять на мгновение появляется голубой свет. Но он исчезает так же быстро. И почему-то мне очень хочется дотронуться до шрамов. Я касаюсь рукой тела Ларри, и он незаметно вздрагивает. Из-за того, что моя рука холодная, кожа кажется очень горячей. Настолько, что я даже сначала обжигаюсь. Я провожу ладонью по мягкой коже, касаюсь пальцами шрамов и веду указательным правой руки по одному из них. Я не отдаю себе отчёта в том, что делаю. Если бы отдавала, то сразу бы одумалась, вскочила бы на ноги, выбежала из этой квартиры и никогда больше не выходила бы из своей комнаты. Но как только Ларри слегка подаётся вперёд, что-то подсказывает мне сделать то же самое. Когда я так делаю, Ларри резко приближается ко мне, хватает меня за подбородок и прикасается своими губами к моим. Совершенно невесомо. Я бы, наверное, даже не почувствовала. Но вы-то теперь точно знаете, что я чувствую намного острее, чем чувствует обычный человек. Сквозь этот поцелуй мне передаётся немного красного цвета от Ларри. Он добавляется к моему новоприобретённому жёлтому — и я становлюсь двухцветной. Красный и жёлтый переплетаются между собой, струясь то одним, то другим светом. От этого поцелуя вспыхивают над нашими головами огни. Взрываются фейерверки, петарды. А затем всё это смолкает и сжимается. И не остаётся вообще ничего, кроме Ларри и немножечко меня. И тогда я умираю. Потому что это не просто Ларри. Это огромная концентрация Ларри. Передозировка от Ларри. Только сам Ларри не даёт мне умереть от самого себя. Он продолжает целовать меня, пока я сама не отстраняюсь. Потому что ещё чуть-чуть и я умру от недостатка воздуха. Ещё немного и я задохнусь. Голова кружится, а в глазах темно. Ларри держит меня двумя руками: одну оставляет на подбородке, а вторую кладёт на затылок — и продолжает целовать. Но уже не в губы, нет. Он целует мои***
Я просыпаюсь с ощущением того, что у меня нет левой руки. Я перебираю в памяти все моменты, когда я могла бы её потерять, но не могу вспомнить подходящего. Тогда я решаю приподняться и посмотреть. И когда я это делаю, я понимаю, что к перспективе остаться совсем без руки прибавляется ещё и сильная головная боль. Ещё этого не хватало... К своему великому счастью я обнаруживаю, что моя рука на месте, просто её массой своего тела придавил к матрасу Ларри. Я пытаюсь вытащить руку сама, но нервные мои окончания ничего не чувствуют, поэтому пошевелить ею нет возможности. Тогда я осторожно толкаю Ларри правой рукой и пытаюсь вытянуть левую из-под него. Но моей силы не хватает на то, чтобы нормально сдвинуть Ларри с места: он намного крупнее меня и к тому же лежит прямо на спине. — Ларри, ты слон! — раздражённо шепчу я, в надежде, что сила моих слов сдвинет его с места. — Это потому что у меня такой же длинный? — спрашивает он, не открывая глаз, и поворачивается на правый бок, оказываясь лицом ко мне. Мне всё же удаётся вытащить руку, я поворачиваюсь на спину, лезу другой рукой к себе в карман за телефоном, открываю крышку, смотрю на экранчик. Восемь тридцать утра, суббота, семнадцатое мая. Это значит, что мы проспали около четырнадцати часов. Теперь понятно, почему так болит голова. Четырнадцать часов это довольно много, учитывая, что ни один из нас не появлялся этой ночью дома. — Сука! — я поворачиваю голову в сторону Ларри, когда он говорит это. — Четырнадцать звонков от мамы и десять сообщений. — Кому-то сегодня влетит, — я улыбаюсь и замечаю, что рука уже отошла и что я могу нормально ею шевелить. — Это точно, — Ларри откладывает телефон и садится. — Но пока этого не случилось... — тут он делает паузу, а потом, собравшись с мыслями, продолжает. — Я бы хотел закончить то, что было вчера. Если ты не против, конечно. — Не против, но... — я не знаю, как об этом сказать. Я не против, но его предложение заставляет меня взволноваться. Я не думала о том, что это должно произойти так скоро. И хотя вчера я была полностью готова, сегодня я уже сомневаюсь. Мне страшно. Просто страшно. Поэтому я уже готова ответить, что против, но... Но это же Ларри. Я имею в виду, Ларри. Чистый Ларри безо льда и спирта. — У тебя есть?.. — это слово. Почему я не могу просто взять и сказать его? — Что? Резинка? — я киваю ему в ответ, радуясь, что не пришлось говорить об этом самой. — Нет, но... — думает ещё с секунду, а потом неожиданно придумывает. — Тодд же с кем-то встречается. У него наверняка должны быть. И вот мы уже стоим перед дверью Тодда, я впереди, Ларри сзади. Я легко стучу в зелёную дверь. Ответа не следует. Я ещё раз, так же легко, стучу в дверь, но ответа опять не следует. Тогда Ларри начинает громко стучать по двери, и я боюсь, что с неё посыплется краска. После серии длинных стуков, больше похожих на удары молотком, дверь всё же открывается, и на пороге появляется Тодд собственной персоной. Он без очков, и волосы у него ещё более растрёпаны, чем обычно, а взгляд очень сонный. Кажется, мы его разбудили. Вокруг него подозрительно много розового свечения, того, что от другого человека. — Привет, ребята, — он трёт глаза и пытается до конца проснуться. — Привет, Тодд. Можно мы зайдём? — очень тихо спрашиваю я. Он начинает нервничать: глаза бегают, и он много раз мотает головой — я видела это вчера, когда он говорил с Эшли. — Я думаю, сейчас не лучшее время, — он пытается закрыть дверь, но Ларри успевает её перехватить. — Чел, да мы на секунду, — Ларри держит дверь открытой и из-за разницы в росте нависает над Тоддом, заставляя того ещё сильнее нервничать. — Нам просто кое-что нужно. — Говорю вам, сейчас ко мне нельзя, — Тодд ещё пытается что-то предотвратить, но это же Ларри: он отталкивает Тодда так, что тот вынужденно пропускает его внутрь. — Да у тебя тут тёлка что ли? — Ларри почти кричит, потому что крайне взбешён. — Нам просто нужны гандоны! — он быстро заходит в квартиру, а затем резко останавливается и удивлённо смотрит в сторону кухни. Ларри, кажется, увидел нечто такое, что заставило его потерять дар речи, поэтому он ничего не говорит, а просто делает жест, выражающий просьбу подойти, адресованный мне. Я захожу внутрь, ловя растерянный взгляд Тодда и отвечая ему понимающим взглядом, подхожу к Ларри и смотрю в ту же сторону, что и он. За столом на кухне Тодда сидит, застыв с кружкой кофе в правой руке, молодой парень, наш сверстник, я бы сказала. Он смотрит на нас негодующим взглядом, но в то же время нельзя не заметить его смущения. Он весь покрыт колючками и источает холод. И весь он издаёт яркое розовое свечение. Конечно! Как же я не догадывалась? — А, ну с гандонами у тебя всё в порядке, — неожиданно выдаёт Ларри, и я чувствую, что не могу сдержать смеха. Я смеюсь, почти согнувшись пополам, смеётся Ларри, Тодд, как бы он ни старался сдержать смех, всё равно, прикрыв рот рукой и отвернувшись, бесшумно хихикает. — Дебилы... — раздражается Трэвис и продолжает пить свой кофе. — Нашёл! — Ларри хватает с тумбочки возле дивана (видимо, вчера кое-кто их там оставил) пачку презервативов и достаёт один из неё. А после выходит из квартиры, зовя меня за собой. Тодд провожает его взглядом, а после смотрит на меня. — А он вообще знает, что ты девочка? — спрашивает он. — А он девочка?! — удивляется Трэвис и чуть не давится кофе. — Сегодня день открытий, — слышится голос Ларри из коридора. Я прощаюсь с Тоддом и Трэвисом, выхожу из квартиры и, когда я уже почти ушла, Трэвис окликает меня. — Фишер! — затем я слышу тихий «ой». Скорее всего, это Тодд толкнул его. — То есть Салли, — Трэвис выходит из квартиры и останавливается напротив меня. — Я... Впервые мы стоим и разговариваем. Нормально разговариваем. Без удушений, избиений и последующего кровопускания. Просто разговариваем. Как человек с человеком. — Ты знаешь, я вёл себя с тобой, как мудак, — конечно я знаю, Трэвис. Я помню всё, что ты сделал. Но так ли это важно сейчас? — Я хотел бы извиниться. Я знаю, что ты можешь меня не простить. Я бы сам себя не простил. Но, я должен хотя бы попробовать, — я никогда не видела, чтобы он выражал какие-либо другие эмоции, кроме злости. Сейчас же на его лице и смущение, и грусть, и неудобство, и… надежда. — Салли, прости меня. — Молодец, — слышится тихий голос Тодда из-за двери. Скорее всего это Тодд его попросил, а может быть даже заставил. Но Трэвис слишком настойчивый, чтобы делать то, что ему не хочется. Поэтому я почти уверена, что он тоже хочет извиниться. — Тодд бы не выбрал плохого человека, — я улыбаюсь, и хоть этого не видно, я уверена, что он чувствует это. — Я прощаю тебя. Трэвис улыбается, очень радостно. Он широко раскрывает руки и готовится меня обнять. Ух ты. Я даже не то чтобы сильно против. — Так, пошли уже! — чувствую, что меня кто-то тянет за воротник. Это Ларри, конечно же Ларри. Мне приходится идти за ним. Нет, я ошиблась. Похоже, что эта история только начинается.