До рая и до ада

Саливан сидела на раскрытом настежь окне, положив босые, весьма сомнительной чистоты, ноги на стерильный подоконник. Здесь его мыли какой-то безхлорной хлоркой три раза в день. Почти полностью вывалившись на улицу с пятого этажа, она, высовываясь еще дальше, периодически затягивалась сигаретой какой-то известной марки, но, в общем-то, все сигареты, которые она периодически тырила у своего знакомого, были каких-то известных марок. Во всяком случае, уж точно недешевыми, ей просто надоело читать и запоминать фирмы. И этот факт весьма сильно контрастировал с внешностью курящей. Девушку, сидящую на подоконнике, вполне можно было бы принять за деревенскую пацанку, только что упавшую с яблони. Так же опасно высунувшись, и, едва удерживая равновесие, она сделала очередную затяжку, выпустив дым как можно дальше. После чего заглянула в палату, на окне которой, собственно, и расположилась с таким комфортом. В палате кардиологического отделения, куда она прибыла не столько по зову сердца, как бы это ни звучало, сколько по работе, по прежнему, было без изменений. Приборы показывали состояние, которое можно характеризовать как стабильно-тяжелое, но Саливан уже научилась не хвататься за косу при каждом неестественном писке холтера на руке её девушки, в настоящее время приходящей в сознание после долгого, в основном медикаментозного, сна. Наконец, та открыла глаза, и, завидев сидящую на окне Саливан, вместо приветствия произнесла: — Сколько? — Трижды. Два приступа, в час и в два пятнадцать, и еще один в четыре… в четыре ноль восемь, — она защелкала пальцами, силясь вспомнить подробности, которых в ее голове скопилось слишком много, — какая-то хрень случилась, медсестра прибегала с какими-то уколами еще. Вроде, резкий скачок давления, да. Ты живучая, конечно, как я даже не знаю кто. И, Ленс, у тебя что… сердце, ваще, прям настолько ни к черту?! — Ну, как видишь, — ответила Ленсли, лежащая на больничной койке уже неделю, — Зато хоть любить умеет. Жница несколько смутилась, и, выбросив окурок, испарившийся раньше, чем долетел до третьего этажа, вынула из кармана шорт еще одну, неизвестно как не сломавшуюся сигарету. Щелкнула пальцами. Закурила. — Ты до сих пор куришь? — Угу — И до сих пор таскаешь сигареты у Барона Субботы? — Угу, — Саливан кивнула, затянулась, и выдохнула облако дыма прямо в палату, на дымоуловители. Те промолчали, — И он Самди. Или Самеди, так более распространено. Табак у него отменный. К тому же, я не курю — я снимаю стресс. Причем, гораздо реже, чем могла бы. И не таскаю, а одалживаю. Да он как-то не против… Был бы против — не позволил бы шарить по своим карманам. И вообще, я на него работаю! Ну… фактически… Короче, за вудуистами и приближенными к оным, меня посылают чуть ли не чаще, чем к тебе! А у тебя я уже тридцать седьмой раз, и это только по работе. — Слушай, Саливан… — Ленсли поднялась на подушках повыше, какие-то капельницы опасно качнулись. Та вопросительно вскинула брови: — М? — А… а как вы познакомились с Бароном Субботой? — Самди, — снова поправила она, — и затянулась, от скуки ковыряя стоящую возле кровати косу. Развалившись на широком подоконнике, она свесила левую ногу на улицу, а большим пальцем правой тыкала темное древко. Саливан не боялась, что коса упадет. Она ей этого не разрешала. — Ой, да, с Бароном Самди, — Ленсли Певенси смотрела на Саливан с некоторой мольбой в глазах, — расскажи пожалуйста, а? Ты никогда не рассказывала, что это знакомство для тебя значит, и как оно произошло. Сэл, прошу… Жница замерла, и в ее глазах отразилось тяжелое раздумье. Наконец, она отшвырнула сигарету, взяла новую, самую крепкую из тех, что у нее были, и, резко подтянув под себя ноги, садясь по-турецки, мрачновато бросила: — Что ж, слушай… Я не всегда была жнецом, давно, лет… ой, черт подери, сколько же лет это… короче, примерно начало колонизации центра Америки. Ямайка, Куба… Карибский бассейн, короче. Мне было на год меньше, чем тебе, и на три меньше того, на сколько я выгляжу сейчас, то есть семнадцать. Лихие и ветреные семнадцать, которые я проводила вместе с отцом-плантатором. Мои родители приехали на Кубу из Испании, в качестве колонизаторов, и открыли табачный бизнес. Через три года родилась я, еще через четыре — мой младший брат. Нет, он не жнец, он просто умер… Пару годков назад покинул Сансару, перестал перерождаться и пошел служить каким-то… я не помню кем, но сейчас он взял себе имя Хвальдистар, его Один к себе взял, без понятия зачем только, но в последней жизни, тот, кто был моим братом, стал отличным кузнецом. А тогда его звали Джорджи и ему только исполнилось 14 лет. Мы носили фамилию Уэнслидейл. Ленсли пригляделась, и заметила на темной, почти черной, сигарете золотой лейбл «WTH»* — Мои родители — англичане, но прибыли на Кубу под испанским флагом, черт знает почему так получилось, но как есть — так есть. К тому моменту, когда все это случилось, табачному бизнесу родителей было уже двадцать лет, отец лет через семь после его открытия отстроил что-то типа особняка, но в сезон работы на плантациях наша семья жила в хижине, в селе, вместе с работниками. К нам, детям, они относились хорошо, потому что мы с Джорджи не видели каких-либо различий между ними и нами. Для нас они были такими же людьми, и, по детству, мы говорили им «извините пожалуйста», «мисс» и «сэр», как и всем, кто был старше нас. Отца это злило, а мы никак не брали в толк, почему, да и хотели плевать на эту его злость… Люди, работавшие у него, были служителями «опасного безбожного культа, проклятой секты», как говорил наш отец — ярый католик. Они служили вуду. Скажу честно, не скрою, — меня это пугало, — сигарета, из которой жница сделала всего пару затяжек, превратилась в столбик пепла, но её это не волновало, — слухи, ходящие об их жрецах, о вселении лоа в тело… в детстве, будучи особо впечатлительной, я часто вскакивала в постели в холодном поту. Мне снился один и тот же кошмар, как ко мне подходит мужчина лет сорока, с кожей цвета переспелой черешни, в старом папином фраке, в его же цилиндре со странными украшениями на нем, наклоняется, и пристально смотрит мне в глаза… Его лицо все ближе, и ближе, и… И я вскакивала в ужасе на кровати, няньки бегали и суетились, мать молилась, отец топал ногами, сжимал кулаки, и обещал выпороть всех, кто меня напугал. Он узнавал об этом человеке у своих работников, те либо молчали, либо, усмехаясь, говорили, что это хозяин их кладбищ, который, как ни странно, любит детей и покровительствует им. Старики жмурились в улыбках, называли странные имена, и уверяли меня и моего отца в том, что этот человек из моих снов всего лишь хочет убедиться, что со мной всё хорошо. Как ни странно, но когда я жила в хижине, в деревне, сплошь полной вудуистов, он мне не снился. Мать пыталась утешить меня, да и себя, тем, что это правда местный дух-покровитель… Ну, какая местность, такие духи. И, раз я здесь, на плантациях, то я и без того под его присмотром, значит нет нужды приходить ко мне специально во снах. Меня это только еще больше пугало. Ай! Сигарета без фильтра догорела почти до конца, и обожгла ей пальцы. Девушка кинула остаток в окно, рассыпав вокруг себя пепел, в палате повисло молчание. Ленсли сидела в оцепенении — она даже и предположить не могла, что у ее девушки может быть такая обширная судьба и такое долгое прошлое. Что у нее вообще когда-то было прошлое. За почти восемнадцать лет общения, она не слышала ни слова о том, что происходило с Сэл раньше, чем за сто лет до их знакомства, если это не относилось непосредственно к изучению некромагии, или к викканству. Молодой ведьме всегда казалось, что Сэл, ну… ну, она просто была, так же, как в мире существует стихия Смерти, и те, кто на неё работает. Несмотря на то, что рассказ был, судя по всему, очень важным и глубоко личным, Сэл не выглядела подавлено или встревоженно. А, может, она просто слишком хорошо научилась скрывать свои истинные эмоции. Повисло молчание, во время которого жница вынула новую сигарету, но поджигать ту не стала. Наконец, она продолжила: — Если я боялась, то Джорджи — напротив. Его завораживали рассказы и ритуалы вуду, он смотрел на жрецов, с неприкрытым восторгом, как маленькие дети смотрят на новогоднюю елку. Когда я пересказывала ему свои кошмары, он не пугался, а восклицал «Ух ты! Вот бы и мне приснился этот дух!». Отцу и матери это, безусловно, не нравилось, как и мне. Но, что поделать, Джорджи всегда тянуло к чему-то странному. Жрецы его, конечно, гоняли, но что они могли сделать хозяйскому сыну?.. Правда, со временем и он немного остепенился, вид живой крови многих приводит в чувство. Кхм… — Сэл немного замялась, поерзала на подоконнике, разминая затекшие ноги, а после продолжила, — Итак, в тот год случилось… черт подери, что же тогда случилось? — она машинально сунула незажженную сигарету в рот, — то ли наводнение, то ли цунами, то ли пожар какой-то… Жрецы, пересилив страх перед наказанием, пришли к отцу, а за ними шли все, все, кто был тогда в той деревне. Они пришли к нему, и лица их были серьезны. Отцу сказали о том, что на остров движется… — она прикурила от пальца, вынула сигарету изо рта, и тряся указательным пальцем, чтобы сбить огонь, протараторила, — ну, вот это вот, цунами, пожар, наводнение, что там было… — Короче, они сказали, что хотят провести ритуал, и попросить покровительства у своих духов. Они звали их "лоа". Отец, хоть и был набожен, все-таки разрешил им — а что ты противопоставишь толпе крайне решительно настроенных людей с факелами, когда за твоей спиной — деревянный дом, внутри которого сидят жена и двое детей? Ну вот. Ритуал, как ты понимаешь, сработал, все плантации, кроме наших, и нашей деревни, оказались разорены — собственно, это еще одна из причин, по которой табачный дом Уэнслидейл так быстро взлетел — это были практически монополисты на табачном рынке еще лет пять, а то и десять, после того, как произошло это опустошительное бедствие. Но через месяц случилось… Собственно, то, что и должно было случиться, это закономерно, и не является чем-то из ряда вон. Лоа потребовал свою плату. Жрецы снова пришли к отцу, чтобы предупредить его об этом… *** – …И что ему нужно? Деньги, выпивка, табак? Или что там вы даете этому демону? — Он не демон, он покровитель, по милости которого живы и мы, и вы, и плантации целы. А нужно ему… Ни то, ни другое, ни третье. Хотя от второго и третьего он никогда не отказывается. Сейчас ему нужны люди. Ему нужны те, кто станет его младшими лоа. Все семьи должны быть дома, здесь, в поселении. Вы тоже. Он придет, и сам выберет тех, кто ему необходим, кого ему хочется. Только защитите госпожей, он может проявить особый интерес… Но если выберет кого-то из вас — не противьтесь. Такова цена. Старик какое-то время смотрел немигающим взглядом в глаза старшего Уэнслидейла, покуда тот осознавал, что все это — правда. Это не сказки, не выдумки, не попытки запугать их. А предупреждение. Причем, весьма любезное предупреждение, которого могли, в принципе, и не делать. Наконец, жрецы удалились. Девушка отодвинулась от щели в двери, через которую подсматривала все это время. Она не то что бы испугалась… она была в ужасе. Вскоре отец собрал их всех на семейный совет. Он был бледный, и гораздо более нервный, чем обычно. — Так… Джорджи, — Сказал он, вытирая со лба крупные капли холодного пота, — ты остаешься за старшего. Нам с мамой нужно срочно удалиться в особняк, сегодня вечером должен приехать губернатор, и, если ему что-то не понравится в наших бумагах, он снимет нам головы. Береги сестру! *** — Честно, я была не просто в шоке, а… я так не выражаюсь, но тебе суть понятна, да? — Саливан сделала глубокую затяжку, — Нет, я их понимаю, конечно, но блин… И я до сих пор так и не знаю, был ли там губернатор, или они просто испугались, что весьма вероятно. Мать у меня была чертовски красивая… — Она стряхнула пепел, постукивая по сигарете большим пальцем. — И ты тоже красивая, — заверила ее Ленсли — Они, видимо, на это и рассчитывали… *** В небе собирались тучи, в наэлектризованом воздухе витало плохо скрываемое напряжение, и, если приверженцы культа сохраняли относительное спокойствие, хотя, точнее будет сказать, смирение, то юные Уэнслидейл начинали потихоньку паниковать. Несмотря на то, что хозяева бизнеса уехали достаточно скрытно — об этом знала уже вся деревня. Чувство жалости к юным хозяевам смешивалось с чувством трепета перед защитившим их лоа, и очень многие, узнав о том, что, по крайней мере, двое Уэнслидейлов проведут жертвенную ночь в поселении, не могли ответить себе на вопрос «к счастью» родители оставили здесь детей, или «как их жаль». Когда взрослые выехали за пределы деревни, Джорджи опрометью помчался к главному хунгану*, чтобы спросить, что им нужно делать. — Сидеть и ждать, юный хозяин, сидеть и ждать того, кто придет сегодня. — Но может быть нужно оставить какие-то… дары? — Джорджи был не уверен в том, что он правильно называет подношения, которые жрецы использовали во время ритуалов. Хунган задумчиво затянулся трубкой, выпустил дым, а потом медленно промолвил: — Ты можешь быть хорошим хозяином. Ты уважаешь нас. Ты уважаешь лоа. Ты не боишься, — он вновь затянулся, и с хитрым прищуром взглянул на мальчика, — Мясо, ром и табак. Сегодня, если он посетит вас, то еще и человек, — старик замолчал, а после добавил, — живой. Джорджи замялся. Он все еще не понимал, что конкретно им нужно делать, если сегодня ночью их «посетит лоа». И как он их «посетит»? Приснится? Вселится в кого-то из них? В детстве он , сидя в кустах, часто наблюдал ритуалы вызова духов. Жрецы разводили большой костер, танцевали, чертили на земле какие-то символы, пили ром, лили его в огонь, и резали кур. Иногда, хунган входил в какое-то особое состояние транса, вел себя как бесноватый, а потом резко менялся в поведении и словно превращался в другого человека, даже называл себя другим именем. Тогда все говорили, что он одержим каким-то из лоа. С ними будет так же?.. Он помялся несколько минут, а потом изложил свои переживания старику, терпеливо курившему трубку, которая даже не думала гаснуть, несмотря на усиливающийся ветер. — Он придет. И заберет человека. Или нескольких. Столько, сколько захочет. Кого захочет. Просто приготовьте еду. Я сказал мамбо научить молодую госпожу, как нужно готовить, — он выдохнул дым, — я знаю тебя с рождения, ты можешь стать хорошим господином. Ты уважаешь лоа. Лоа полюбят тебя. Папа Легба*, хранитель дорог и судеб, может помочь тебе и открыть дорогу на самый верх. Если ты всегда будешь уважать нас. Если ты не будешь, как другие господа. Ты можешь стать хорошим господином. …И тут Джорджи почувствовал, что он чертовски боится хунгана. До липкого ужаса, до дрожи в коленках он боится того, кто намекает ему на громкий успех. Ведь, если старика послушает тот, кто способен «открыть дорогу на самый верх», то он, безусловно, способен столкнуть его в самый низ. Но где эта грань?.. И когда её переступит его отец? А еще паренька, безусловно, пугал один момент. В молчании, наступавшем после слов «ты можешь стать хорошим господином» ему отчетливо слышалось «если сегодня выживешь». Джорджи поблагодарил его, и поспешил домой. Гроза была всё ближе. Смеркалось. *** — Я не знаю, на что рассчитывали родители. Вероятно, на то, что детей этот лоа не тронет, к тому же, раз мне снился их этот покровитель… — Саливан вынула из воздуха стакан с… будем надеяться, что с чаем, и промочила горло, — но вот только они не учли, что 14 и 17, это уже далеко не дети… *** Деревня переходила в осадное положение. Люди закрывали окна и отверстия их заменяющие, как можно плотнее закрывали дверные проемы, и тихая паника вудуистов передавалась к юным Уэнслидейлам. Залезая под кожу холодными тонкими змеями, страх растекался по венам, по всему телу. Они слышали, ЧТО сегодня придет за лоа, и какой у него характер… Быть может, веселый, да, но, вероятно, слишком специфически веселый для детей английских переселенцев, хоть и числившихся испанцами. А его шутки должны были быть слишком взрослыми для юных Уэнслидейлов. *** Начиналась настоящая тропическая гроза. Ветер наклонял деревья едва ли не до самой земли, гнал по дорогам песок, и грозился сорвать крыши. Первые тяжелые капли предвещали нешуточный ливень, который вот-вот должен был начаться. Самая первая молния, располосовавшая все небо выбросом света, ударила в могилу принадлежавшего деревне кладбища. Через мгновение, когда свет померк, а окрестности оглохли от раскатистого грома, на ней уже стоял босой человек, мужчина лет сорока. Он перекинул трость из руки в руку, и двинулся по направлению к деревне. *** Уэнслидейлы не находили себе места. Тяжелая дверь, запертая на оставленный в замке ключ, больше не казалась им такой надежной, равно как и задвинутый засов никоим образом не прибавлял мыслей о безопасности. Приготовленная с помощью улыбчивых мамбо* курица почему-то никак не хотела остывать, источая аппетитный аромат, рядом стояла еще не початая бутылка лучшего отцовского рома, и лежала россыпь сигар с их же плантаций, и к черту, что отец всеми небесными силами заклинал не использовать «благородный табак нашего дома для этих богомерзких ритуалов» — его здесь не было, а сегодня они просто хотели выжить. *** У идущего по дороге было прекрасное настроение. Впрочем, как и всегда, и сегодня он решил не делать исключений, а просто быть таким, каким умеет быть только он. Пританцовывая в такт музыки, играемой невидимыми музыкантами, он двигался в деревню вудуистов на правах одного из настоящих хозяев этого места. Какие бы замысловатые движения он не выделывал, цилиндр с перьями и странными украшениями, всегда оставался на его голове, из-под полей выбивались черные прядки волос, доходящие до скул, полы старого, уже не столько черного, сколько пыльного фрака, наброшенного прямо на голое тело, взметал ветер, а он все шел, предвкушая веселье, ждущее его впереди. *** — С чего мы взяли, что он вообще придет именно к нам? — Не веря сам себе, произнес Джорджи. Ответом ему стал тяжелый взгляд сестры, в котором читалось «А разве может быть как-то по другому?». Саливан несла в себе тяжелую думу, которую сейчас ей было разделить абсолютно не с кем. Под предлогом «так, мне это надоело, я к себе!» она действительно ушла в свою комнату, достала походный заплечный мешок, и скинула туда самое необходимое — пару белья, сменные вещи, зачем-то две коробки сигар, огниво… подумала, и добавила флягу с водой, которую всегда держала полной на случай внезапных отцовских «собирайся, пошли!». Бизнесу нужен был управляющий, причем, мужчина, а если сам хунган сегодня сказал, что он будет хорошим господином, то… Она спустилась вниз, и опустила мешок в угол комнаты. К счастью, брат этого не заметил. — Слышишь?! — Вдруг встрепенулся он. *** Он вошел в деревню. Барабаны били в ритме сердца, в ритме жизни, в ритме вуду. Он шел по дорогам, по перекресткам, по завихрениям и волнам черно-красной, жаркой, текучей, будто патока, энергии древней магии вуду, частью которой был он сам. Ощущая под ногами движение жизни, движение смерти, движение мира, он лавировал между домами, зовя тех, кто больше всего подходит для того, чтобы стать частью этого древнего танца. Маракасы вторили барабанам, им, в свою очередь, следовали свирели, зазывая, завлекая, выискивая тех, кто отворит дверь, и уйдет с ним навсегда. Он танцевал. Он колдовал. Он охотился… *** — Это пришли за мной, — твердо сказал Джорджи, и лицо его было решительным, хотя и белым, как мел. — Нет! — Крикнула Саливан, — не за тобой! Это не к нам! Это не тебя зовут! — Она прекрасно понимала, что ее брат был прав, хотя отказывалась верить в это до последнего. — Я знаю! Я должен идти! Эти маракасы… они поют, они шепчут, они называют моё имя, я должен идти! — Нет, ты не должен! — Она оттаскивала брата от двери, а он рвался выскочить на улицу, туда, откуда сегодня не возвращаются, — Джорджи! — Она, наконец, влепила ему отрезвляющую пощечину, тот, немного пришел в себя, — Джорджи. Ты нужен здесь, понимаешь? Здесь… — По их щекам текли слезы, горячие, как костры бокоров*, — Ты нужен здесь… родителям, табачному дому… — Она упала на колени, и крепко обняла его, вжавшись в его грудную клетку лицом, — я никому тебя не отдам, — Ты нужен! — Джорджи, околдованный музыкой, и отрезвленный сестринскими слезами, был не в состоянии вымолвить и слова, просто молча обнимал её в ответ. — А ты не нужна, разве?! — Наконец, сказал он, — он меня зовет, понимаешь, меня! И ты девушка! Тебе опасно! Ты не вернешься! — Я вернусь, Джорджи, вернусь. Ну подумай, ну сколько мы успеем пройти за ночь? Я вернусь… Однажды я вернусь, обязательно, — Она еще раз обняла брата, после чего буквально вкинула его в соседнюю комнату, захлопнула его там, и прислонилась спиной к двери. Утром должны вернуться родители, или люди из деревни придут проверить… Она посмотрела на полную луну, почему-то, не закрытую облаками, вдохнула мокрый дождливый воздух… Стоп, они же закрывали окно! *** Он нашел того, кто станет первым. Эти люди не были знакомы с вуду, так гораздо веселее. Подойдя к двери он постучал в неё. *** Сердце девушки ушло в пятки. Она стояла закрывая собой комнату, в которой находился её младший брат. Несмотря на то, что она приняла решение, она боялась… чертовски боялась того, чего может бояться семнадцатилетняя невинная девушка. Ведь об этом лоа ходило такое количество слухов и разговоров… Входная дверь сотрясалась от ударов снаружи. *** Конечно же, ему никто не открывал. Это было абсолютно закономерно, очень редкие люди соглашались выйти к нему добровольно. Но так было даже веселее! Весьма хищно ухмыльнувшись, он поставил ногу на дверь… *** Саливан вскрикнула, когда дверь влетела внутрь комнаты, а засов, выломанный из нее «с мясом», прогрохотал по полу где-то отдельно. Ворвавшийся в дом ветер взметнул её волосы, на пороге, в потоках лунного света, высился силуэт. Прямо перед ней, много лет спустя, стоял человек из её ночных кошмаров. В старом фраке, в брюках, оборванных до колена, в цилиндре, с тростью, и с кожей, цвета переспелой черешни. С лицом, разрисованным белой краской под череп. Хранитель кладбищ, «покровитель детей», и лоа, который сегодня заберет её невесть куда, в качестве платы за жизнь всего поселения. Барон Суббота.* Барон Самеди. Барон Самди. — Боишься? — Спросил он, входя в дом, и, вероятно, намекая на недавний вскрик. — Вы едва не убили меня дверью! — Ответила она, отходя от закрытой комнаты, и окончательно выпуская ситуацию из-под какого-либо, пусть даже и мнимого, но контроля. «Будь, что будет!» — решила девушка. — Я — покровитель этих мест, Барон Ла Кроа Самди, — Представился он, и, вероятно, хотел продолжить свою речь, как был перебит. — А я Саливан Уэнслидейл, дочь плантатора. Будем знакомы! Угощайтесь, — она кивнула на курицу. Он мог бы разозлиться на то, что его перебили, но сейчас ему было интересно. Да и от вкусной еды и доброй выпивки он никогда не отказывался. Собственно, никто в здравом уме не будет отказываться от такого! Поэтому он сел за стол, тем не менее, положив левую ногу на колено правой, сверху положил трость, и, усмехнувшись, жестом пригласил её сесть рядом: — Раздели со мной ужин! По спине девушки пробежала волна мурашек, и, все же, послав все, в том числе и инстинкт самосохранения, к черту, она плюхнулась на соседний стул. Раз жить оставалось от силы полтора часа, чего уже ей бояться?! Пара ловких движений — и бутылка рома была откупорена, а один из стаканов, тот, что стоял ближе к гостю, перевернут вверх донышком. На его вопросительный взгляд, Уэнслидейл ответила, отчаянно махнув рукой: — Наливайте, Барон! Ее стакан оказался полон до краев. — Только я пить не умею, вот как раз Вы меня сейчас и научите. В его глазах читалось что-то в духе «эх, молодежь, элементарных вещей не знает…», смешанное с любопытством, похожим на любопытство кота, поймавшего весьма необычную мышь. — Соберись с духом. Немного отпей. Задержи во рту, чтобы прочувствовать вкус. Проглоти. Потом закусывай. Девушка смотрела на стакан напитка, от запаха которого у неё уже слезились глаза, как на главное испытание своей жизни. Барон смотрел на неё, как на интересное представление. Наконец, она собралась с духом, выдохнула, решительно глотнула и… дальше все пошло черт подери как, от непривычной крепости у нее брызнули слезы, она закашлялась, и сразу схватила кусок жареной курицы, чтобы перебить вкус. Барон абсолютно искренне расхохотался, наблюдая за ее попытками приобщения к крепким спиртным напиткам. Когда она пришла в себя и выдавила «Как вы это пьете?!», Барон с явным удовольствием взял бутылку, и, закрыв глаза, сделал щедрый глоток из горла. На улице бушевала гроза, но дождь, как ни странно, до сих пор не превратился в сплошную стену воды, смывающую всё на своем пути, что было даже странно. Да и ветер, вроде, слегка поутих… это была не настоящая «жуткая и ужасающая гроза», но та, которая всеми силами создавала впечатление таковой. И у нее получалось! В основном, за счет того, что её контролировал сам Барон, все сущее осознавало — эта гроза не просто набор из ветра, воды и молний, это — декорации для прогулок очень сильного лоа. После того, как Саливан удалось освоить стакан рома, общение пошло гораздо более живо. Они притопывали и кивали головами в такт музыке, и теперь уже не только Барон шутил не очень приличные шуточки, юная Уэнслидейл весьма бойко ему отвечала, умудряясь оставаться в весьма ясном сознании, несмотря на то, что раньше она никогда не пила. — Куришь? — Он взял со стола одну из лежащих на нем сигар. Ответом ему стало отрицательное махание головой, — Ну, как хочешь, — Барон прикурил от пальца и глубоко затянулся. *** Джорджи сходил с ума. Он больше не слышал музыки, но легче ему отнюдь не становилось, потому что он слышал разговоры и смех из комнаты, где вот уже час, или полтора, или два — он потерял счет времени — его сестра сидела и общалась с лоа. Лоа который заберет её. А должен был забрать его! Он пытался стучать кулаками — но руки скользили по двери, пытался кричать — и сам не слышал своих криков, пытался открыть дверь, ведь она же не запирается на задвижки, но что-то словно подпирало её снаружи, не давая ему выйти. Сестра была обречена… *** С самого начала, когда он только увидел девушку, вместо выбранного им парня, Барон Самди находился в глубоких раздумьях. Она умна, расчетлива, и хладнокровна. Даже к самой себе. Без парня табачный бизнес развалился бы к чертям собачьим, собственно, на это он и рассчитывал, не нравились ему эти Уэнслидейлы, да и попробовать в качестве младших подручных лоа людей, никак не связанных с вудуизмом, было бы очень интересным опытом, но… Все любят хороший табак, а табак Уэнслидейлов, стоит признать, просто отменный, а раз хунган сказал, что хозяин из парня выйдет хороший, что ж… они знали этого хунгана в качестве активно практикующего вуду вот уже сорок четыре года, и, собственно, хунганом назначил его сам Папа Легба. Так что ему можно верить. Девушка просчитала ходы и не побоялась исключить из цепочки самое слабое, на данный момент, звено — себя. Значит, самоотверженна, и, в какой-то степени, несколько безрассудна. Но, самое главное, с ней интересно разговаривать. Она уболтала его в первые же несколько минут, и до сих пор продолжала убалтывать, и убалтывать, и убалтывать… еще ром сделал свое дело. Но надо хорошо всё обдумать… Надо проверить. Узнать. Он встал, подошел к ней, и… Детский ночной кошмар Саливан повторился. Она замолчала, а Барон, наклонившись медленно приблизил своё лицо к её лицу, так, что они едва ли не соприкасались носами, и, слегка наклоняя голову из стороны в сторону, долго и пристально вглядывался ей в глаза, но в этот раз ей уже не было страшно. Создавалось ощущение, что этот немигающий взгляд, длившийся секунд 15-20, проникает сквозь глаза в затылок и, спустившись по позвоночнику, проходит до самых пяток, заставляя чесаться ступни, а через них уходит в центр земли, сливаясь с красно-черными спиралями-змеями древней энергии вуду. Наконец, он отодвинулся и медленно затянулся. Уже выпуская дым Барон имел окончательное решение, поэтому, опустившись на свой стул, он вынул откуда-то из воздуха собственную бутылку рома, уже открытую, и, мягко кивнув, сказал ей: — Наливай. Она налила, и, спустя пару глотков и три удачных вопроса, она уже сидела вплотную к нему, а он, широко жестикулируя, рассказывал ей принцип работы энергии вуду, и почему барабаны. Эту бутылку они допивали уже по очереди из горла, а когда закончилась и она, Барон Самди встал, и, протянув ей руку, сказал: — Нам пора идти. — А?.. Секунду, я только возьму вещи, — она, весьма неплохо удерживая равновесие для человека, выпившего не меньше поллитры рома, дошла до угла и забросила на плечи мешок с нехитрыми вещами. «Хм, еще и предусмотрительная. Я не прогадал» — Мысленно сказал себе Барон Самди. Она подошла, взяла его за руку, как можно крепче сжала его ладонь, он вывел её из дома в ночную грозу: — … Здесь главное ноги. Ты ощущаешь мир ногами, думаешь, почему я хожу босиком? — Продолжил объяснять он. Девушка моментально скинула обувку. *** Под утро гроза утихла. Ближе к полудню приехали старшие Уэнслидейлы, поседевшие, примерно, на пол головы каждый. На пороге сидел одинокий Джорджи, обхватив голову руками. Уперевшись локтями в колени, раскачиваясь взад-вперед он тихонько всхлипывал. Пришедшие работники рассказали, что вчера все они видели, как их дочь ушла сквозь ночную грозу, держа за руку самого Барона Самди, того самого лоа, выбравшего её в качестве платы, в сторону кладбища. Оба смеялись, как проклятые, что-то вопили, пританцовывали в такт музыки вуду, и судя по всему, оба были пьяны как черти, но на ногах держались как трезвые. Больше в деревне не исчез никто, что весьма странно, ведь обычно он забирал человек пять-шесть. Старший Уэнслидейл хотел сделать вид, что никогда ни чуточки не пугался, что не верит во все эти сказки, и что вся история с неким «Бароном» — просто прикрытие для того, чтобы дочь сбежала с запретным возлюбленным. Хотел публично покричать и придать её анафеме. Хотел… но вместо этого просто подошел и молча обнял сына, сев на землю возле него. *** …Когда они дошли до креста Барона на кладбище, то он взял её за вторую руку, поставив к себе лицом, и через пару секунд они уже находились в сводчатом зале, одном из многих залов в огромном замке правителя Некромира. Сейчас они находились в кабинете у того, кто был ответственен за назначение постоянных жнецов. Вообще, жнец — это самая распространенная в Некромире деятельность, поэтому очень часто ими берут всех, кто имеет хоть какое-то отношение к Некро. Часто в роли жнецов отправляют умерших родственников, иногда разово задействуют живых еще некромагов. Но постоянный штат, безусловно, тоже имеется, и вот в него-то как раз Барон Самди и решил записать Саливан, ведь, по его мнению, она обладала всеми необходимыми для этого качествами. *** — … Собственно, так я и познакомилась с ним. И так я попала в жнецы, — закончила Саливан, — Кстати, я и правда вернулась к брату. Уже в его восемдесят два, и уже по работе. Представляешь, он даже узнал меня! А табак фирмы Уэнслидейл очень часто используют в ритуалах вуду. Правда, ирония? Меня определили как бы к вудуистам, но в то же время и не совсем. Я числюсь как свободнонаправляемый жнец, то есть, меня могут гонять по всем пантеонам, но гоняют, в основном, только за вудуистами. Просто если закрепить меня к ним официально, я не смогу потом оттуда уйти, а Самди решил, что я гораздо больше принесу пользы, что вудуизму, что Некромиру, если буду более вольным каменщиком. Ладно, мне на работу пора! Саливан взяла косу, встала на край распахнутого окна, и сделала шаг вперед. * «Wensleydail Tobacco House, Cuba, 1720». * Хунган — священник вуду * Мамбо — женщина-священник вуду * Бокор — колдун вуду * Папа Легба — главный лоа, открывающий и закрывающий дороги в мир духов, без его разрешения не делается ни один ритуал вызова лоа. Является хранителем всех дорог, в том числе и дорог жизни, покровителем путников. * Барон Суббота — лоа, хранитель кладбищ, покровитель перехода между мирами живых и мертвых, так же покровитель деторождения, как и мама Бриджит, его жена, а так же мужской силы. Как ни странно, очень добр к детям и может быть их защитником * Ла Кроа — фамилия Барона Субботы, переводится как «Крест».