наш последний вздох

POV «Валера»

      «И что же. Пора рассказать историю, которая изменила нас навсегда. Историю двух сильных друзей, — хриплый смешок. — Нашу историю.»       Это был один из солнечных дней в Киеве, но даже солнце никак не могло разрядить обстановку в Чернобыле, и рядом с ним, Припятью. Уже не слышно гула сирен машин скорой помощи, не слышно криков плачущих детей и громких выкриков имен от истерящих женщин, которые ждали с ночи до утра своих любимых мужей-пожарных. На редкость можно услышать пение птиц, особенно, возле АЭС, и горем выжившие собаки изредка бегали по улицам опустевшего городка.       Город стал мертвым, опасным звеном, которое могло убить не только тишиной, но и дозой радиации.       До сих пор не могу поверить, как доля секунды может убить миллион человек и оставить свой «радиоактивный» отпечаток на наших потомках, потомках наших детей! И сколько бы раз я не вносил ясность в действительно смертельную ситуацию, вернее, катастрофу — я осознал, что прожил эту жизнь не зря! И вовсе не из-за того, что я был одним из основных деятелей в правительственной комиссии по расследованию причин и по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС, но и из-за того, что…! — Тебе коньяк или виски? — в этот момент я внимательно разглядывал очертания маленького, тёмно-серого облачка, ну а Борис пытался найти в бардачке что-то холодное и бодрящее. До сих пор не понимал, зачем всегда тащить с собою алкоголь.       Я стоял в паре метров от лакированной Волги черного, где-то позади, лагеря военных. Темнело, солнца будто и не было, все стало серым и даже туманным. Около четырех часов назад Борис просто порвал свои голосовые связки на разбирательствах по поводу немецкого робота «Joker», который сгорел на уровне крыши «Маша», где уровень радиации двенадцать тысяч рентген в час. Как оказалось, государство не хочет раскрывать всему миру настоящую ядерную трагедию на своей земле, они назвали немцам максимальную величину радиации в цифре двух тысяч рентген. — Водка? — я посмотрел на приятеля, который поглядывал на меня из-под открытой двери.       Тот тихо засмеялся. — Вы все химики такие? — в его руках красовалась бутыль с виски. — Если выпить — так только спирт? — он спокойно достал стакан и начал наливать спиртное, а я с улыбкой посмотрел на него: — Скорее русские, — я сделал пару шагов к нему и забрал стакан. — Спасибо.       Он вышел из транспорта, громко закрыл дверь. Продолжая смотреть на уже потемневшее небо, я почувствовал тот резкий, свежий одеколон, который подчеркивал некую строгость Бориса. — Как ты думаешь, чем можно заменить этих роботов? — я чувствовал, как тот смотрит мне в спину. — Если честно, я думаю и думаю, но предполагаю, что большей радиации, чем двух тысяч рентген, даже если их залить свинцом, роботы во всем мире выдержат. Да. Чернобыль — это самая опасная точка на планете, где мы с тобой находимся в паре километрах от открытого реактора. — Твои предположения, мысли, действия… Несут за собой действительно положительные последствия. Как жаль, что я вовсе не химик, да и при том, куда мне до твоих знаний, Валера? — я почувствовал крепкую руку на своем плече и, поворачиваясь, я с улыбкой посмотрел на него: — Это уж правда… Не ответить Горбачёву, как работает реактор… — я сделал тихий смешок. — Пей давай! — он уставился на мой стакан и сам сделал глоток из своего стакана. — И да, не забывай, что сейчас мы вовсе отдыхаем, а отдых, как для меня, это уж точно не химия. Да и соберемся мы вместе с генералом только через четыре часа.       Во мне что-то переключилось, и вместо того, чтобы продолжать смотреть на темно-серые облака, я посмотрел на него. Растрепанные седые волосы слегка развевались на ветру, а строгое, чёрное пальто было неряшливо расстегнуто: — Если ты отдыхаешь, Борис, тогда что ты забыл в лагере военных? — я с азартом взглянул в его серые, уставшие глаза.       Он улыбнулся краем своих тонких, сухих губ и, разумеется, сделал вид, что задумался: — Знаешь, за всё время работы с тобой я осознал отвратительную вещь. — приятель скрестил руки и поглядывал на меня, сморщив брови. Я с удивлением посмотрел на красивого, но и одновременно уставшего, растрепанного мужчину: — И что же? — я сделал глоток и спросил у него полу-хриплым голосом. — Что даже невзирая на твои нудные рассказы и предположения о случившемся, я не смог бы хорошо провести вечер без тебя, — в его глаза будто и вправду вселилось счастье, правда, на секунду, и я почувствовал полиэрекцию прямо на себе. Я даже на секунду сбился от своих очередных мыслей, ведь совсем не ожидал услышать именно такой ответ, именно от такого человека.       Я натянул улыбку и посмотрел на него, делая глоток крепкого напитка: — Это намек на то, чтобы провести вечер вместе? — я посмотрел ему прямо в глаза, не стесняясь того, что он мог подумать.       Он тихо засмеялся и посмотрел на внедорожник: — Зачем ты солгал и сказал мне, что ты уже в салоне ждёшь меня? — я резко услышал его смех, и он подбежал ко мне и постучал по спине, затем обходя машину и садясь за руль.       Я же, ничего не понимая в том, что будет дальше, с предвкушением чего-то необыкновенного сел в транспорт и закрыл тихо дверь.       Не скажу, что мы были пьяны. Борис сделал пару глотков, ну а я выпил полный стакан, отчего меня немного веселило это всё. И все же: я даже не возражал, что мы, пьяные, за рулем. Меня это, наоборот, безумно забавляло.       Мы решили провести некоторое время в нашей гостинице; там, где мы всегда ночуем и в целом отдыхаем. По дороге я разглядывал одинокие дома, улочки, а затем поворачивал свою голову налево и поглядывал на водителя. Нечто странное во мне опять произошло. Его запах одеколона безумно начал нравиться мне, и я стал разглядывать его морщины и очертания лица, будто чувствовал какое-то странное притяжение. Его красный галстук был ослаблен, и глаза внимательно глядели на пустынную дорогу. Между нами долгое, но на удивление приятное молчание: — Ты когда-нибудь задумывался над тем, как жизнь может измениться в одну секунду? — водитель продолжал смотреть на дорогу, но мельком повернулся ко мне.       Я задумался, вернее, я всегда думал о том, каких трагичных масштабов произвел взрыв на Чернобыльской АЭС. Мой взгляд уставился на Бориса: — Увы, — тихо молвил я. — Эта катастрофа доказывает твои слова, Борис. Так, сотня тысяч людей продолжала бы жить в своих уютных домах, миллионы бы не знали, что такое радиоактивное излучение и смерти… — я снял свои очки и облокотился на подоконное покрытие — десятки тысяч! Водитель с грустным взглядом посмотрел на меня: — Миллионы?       Я заметил его грустные глаза и посмотрел в окно, где, кажется, будто вот-вот начнется дождь. Вдруг я удивленно посмотрел на Бориса: — Дождь? — мой голос прозвучал с некой шокированной интонацией.       Приятель на секунду забыл о диалоге и сбавил скорость, чтобы выглянуть в окно, как вдруг я замечаю, как бежит какое-то животное и я резко поворачиваю руль, с криком «Боря!».       К счастью, его нога зажала педаль тормоза, и мы не врезались в дерево. Я резко уставился в потолок и выдохнул, будто испугался чего-то действительно страшного, Борис в это время уставился на дерево, которое было в паре метров от нас. Он повернул свою голову: — Ты прав, начинается дождь, — неожиданно для меня, он продолжил диалог. Его тихий голос подчеркивал эту гнусную обстановку: дождь в радиоактивной зоне. Что может быть лучше? Зараженная пыль поднимется, как и уровень радиоактивного излучения в дозиметре!       Я с недоумением посмотрел на его уставшее лицо, и он попытался завести машину, переключая ключ в право. Бессмысленно: — Чёрт! — злой крик прозвучал в машине. — Спокойно. — я вновь перевел свой взгляд на него. — Это аккумулятор?        Борис резко открыл дверь волги и закрыл его. Маленькие капли начали капать на его чёрное пальто, но дождь набирал обороты, и как только приятель открыл капот, он сразу понял, что дело тут неисправное: — Ну что там? — я с некой надеждой посмотрел на его мокрые волосы. Он изначально взглянул на руль, а затем перекинул свой взгляд на меня и начал тихо, глупо смеяться.       Я недоуменно продолжал смотреть на его физиономию: — Что смешного я сказал? — я пытался найти его глаза, но он нагнул свою голову к рулю, к клаксону, от чего мельком раздался неприятный звук короткой сигнализации. Этот звук раздался на всю Припять, я уверен! Он резко поднял голову и вновь на его лице улыбка. Я продолжал смотреть на него странным взглядом. — Не подумай, что я бездарность, но… — он повернул свою голову на меня. — Может… Пробежимся?       Я вылупил свои глаза на него: — Что? Чёрт возьми, Щербина, ты не разбираешься в строении машины?! — я громко воскликнул и еще более недоуменно посмотрел на него. — Скорее всего, разрядился аккумулятор, но точно сказать не могу, ведь до этого мы ехали просто замечательно! — он убрал мокрую прядь волос со лба и пытался что-то разглядеть за лобовым стеклом, которое было полностью покрыто водой. Наши лица были освещены серым небом. — Спасибо, что ты хотя бы разобрал, что поломка в аккумуляторе. — я с некой улыбкой взглянул на его личико. — Надейся. — он засмеялся, а я попытался в шутку ударить его по шее, так же смеясь, но когда моя рука оказывается на его мокроватой шее, я будто почувствовал, как меня пронзил ток, и я стеклянными глазами посмотрел в его серые глаза. С моих уст вдруг пропала улыбка, так же как и с его сухих, тонких губ. Воздух стал словно другим…Теплым, я бы даже сказал горячим, и он будто тянул, тянул прикоснуться к губам Бориса, на что тот, как казалось мне, совершенно был не против, а только за.       Я чуточку приподнял свою голову к его голове и начал постепенно приближаться к его лицу, так же как и он. Моя голова просто отключается от всех мыслей, сердце начинает будто вылетать из груди. Я закрыл свои глаза, представляя о том, как он нежно прикусывает мою губу…       Как вдруг.       Что-то щёлкнуло в машине. Этот звук был схожим с каким-то переключением рычага, не более, но даже этот звук побудил нас двоих прийти в сознание, и я приоткрыл свои глаза, увидев те же уставшие, старые глаза.       Борис со злобой отреагировал на это и потянулся к ключу, который уже был в проёме, чтобы попробовать завести машину. Машина действительно подавала какие-то звуки, аккумулятор работал: — Он работает, Борис! — от радости я даже подпрыгнул. — Сдавай назад! — я со счастливой улыбкой смотрел сначала на руль, а затем и на самого водителя.       Но не тут-то было… — Вот же хреновая тачка! — Борис со всей силы вновь стукнул по обводке руля. — Дурацкий аккумулятор, дурацкий! — он продолжал бить ни в чем неповинный руль, как вдруг: — Успокойся, пожалуйста. — я положил свою руку на его плечо, и он вновь озарил меня своим теплым, но и одновременно злым взглядом.       Он остановился и резко оперся на спинку кресла: — Дождь надолго, — тихо начал напарник, доставая из внутреннего кармана пачку крепких сигарет. — Боюсь, нам придется покинуть машину, при том, что наша гостиница в пару сотен метров от нас. — левая рука открыла зажигалку и через несколько секунд с косяка виднелся чистый дым.       Жутко, но этот момент запомнился мне как один из самых счастливых моментов жизни. Этот дым будто одурманил мою голову, либо это никому неизбежная радиация? Но я сомневаюсь в двух предположениях, ведь одурманил мою голову только запах свежего одеколона, счастливая улыбка и серые глаза. Я не перестану повторять цвет его глаз. Он — само совершенство. Серость, как правило, это один из самых грустных оттенков цветов, но не с ним. В его глазах таилась некая мания, вечная теплота, к которой всегда хочется тянуться, и я пытался…       Я поправил свои очки и потянулся за его косяком, который уже хорошо был смочен его слюнями. Он с удивлением глянул на меня, ведь я спокойно достал сигарету с его рта и без проса. Я сделал пару тяг, пока боковым взглядом наблюдал, как тот внимательно осматривает меня, и молвил: — А знаешь что, Борис? — я резко посмотрел на него и улыбнулся. — Побежали!       Я осознал, что это был один из самых сумасшедших поступков в моей жизни. Щербина с изумлением глянул на меня и засмеялся: — Валера, это точно ты? — скорее всего, он воспринял мои слова не всерьёз, а я, чтобы подтвердить свои же слова, открыл дверь и вышел на улицу, где уже вовсю лил дождь.       Не успел я открыть свои глаза, как мои линзы на очках были покрыты каплями, на удивление тёплыми, дождя. — Пойдем! — я подошёл к переду капота и глянул на своего товарища, который так и не осознал, что я предложил правдивую идею. Я уже промок полностью до нитки, и мои волосы прилипли ко лбу: — Я всегда говорил, что учёные чокнутые на голову, но не настолько же! — он громко говорил в машине, чтобы я слышал хотя бы что-то на улице, ведь дождь заглушал звук.       Я кивнул ему и, посмотрев прямо на его лицо, так же громко сказал: — Увидимся в гостинице! — я приподнял уголок левой губы и развернулся. Дорога предстояла довольно-таки неприятная. Серые тучи хоть и давали какой-либо свет, но я уже не видел ничего в десятке метров, ведь дождь был сильнейший.       И все же, чтобы было, если бы не было какого-то дурацкого звука в машине? Неужели это то, что я думаю? Неужели Щербина так же отвечает мне взаимностью, вернее, он даже становится инициатором моей тяги к нему. Неожиданно, я ощущаю, как кто-то хватает мою руку и тянет вперёд: — Побежали, ибо простудишься! — я увидел его мокрое лицо и почувствовал теплоту рук, в то время, как мои руки были холодными, как льдинка. Я засмеялся и крепко сжал его ладонь в своей: — И кто тут сумасшедший? — я посмотрел на него с некой детской радостной улыбкой: — Я забыл уточнить, что напарники учёных — тоже чокнутые! — его выражение лица явно было счастливым, а я просто сиял, словно звезда, невзирая на то, что мы промокли до нитки.       Мы вместе начали бежать по дороге, которая была покрыта лужами, и я уже ощущал, как мои носки просят меня высушить их. Наши ладони были крепко-накрепко сжаты, да так, что казалось, даже смерть не разлучит их. Борис начал набирать темп, а я уже не понемногу начал уставать, как вдруг, начал чувствовать, что в моих глазах всё начинает темнеть: — Валера, что такое? — Борис отпустил руку и посмотрел внимательно на меня. Дождь будто усилился: — Подожди минутку. — я показал ему указательным пальцем «1» и уставился в дождливое небо. Приятель прикоснулся своими теплыми руками к моим щекам: — Старик! — он резко и громко начал смеяться так же, как и я, но слова будто подтолкнули меня бежать, и, вообще, я словно пришёл в сознание: — Вот же, идиот! — я смущенно улыбался и в шутку ударил по его затылку, и начал шагать по той же дороге. — Ах это я идиот? — он наблюдал, как я иду вперёд, и неожиданно побежал рывком ко мне и ударил по пояснице. Затем он ещё пробежал пару метров и, поворачиваясь, с ухмылкой крикнул: — Догоняй! Старик!       В этот раз, меня это разозлило, и я решил в конце концов догнать этого кретина. Я так же резко взял разгон и уже было ухватился за пальто Бориса, как вдруг он резко увернулся и начал бежать ещё быстрее. — Ублюдок! — крикнул я ему и услышал некий насмешливый смех. — Догоняй! — кричал он мне в ответ, что я и решил сделать.       Невзирая на этот неприятный бег, я все же увидел гостиницу в двадцати метров от меня. Дождь, к счастью, успокоился, но продолжал спокойно, равномерно идти. Наконец-то, Щербина остановился и со счастливой улыбкой посмотрел на меня: — Да! Мы сделали это!       На моем лице не было никакой улыбки, ведь я очень устал и, подходя к нему, я опять-таки ударил его в затылок: — Ты заслужил это! — теперь и на моем лице появилась улыбка, а Щербина хотел ответить чем-то, как понял, что я от части прав. — Ну что? Пойдем? — он указал мне на дверь гостиницы. — А у нас есть другие варианты? — я засмеялся и вошёл внутрь здания.       И даже невзирая на то, что мы в свои пятьдесят лет вели себя, как истинные дети, этот день запомнился мне на всю жизнь. Я не испытывал такого счастья, казалось, никогда. И даже дождь смог приукрасить нашу… Дружбу?