наш последний вздох

      Собравшись с мыслями о лучшем, я всё же решил встать с синего ковра. Я посмотрел глазами вперёд и увидел своё отражение. Веснушки казались вовсе не солнечными, а мрачными; лицо было очень уставшим и грустным. Я слышал какие-то звуки за дверью, скорее всего Борис что-то отодвигал, но меня это особо не волновало, и я залез в белую ванну, включая кран. Я снял свои боксёры и кинул их на пол. Лейка начинает поливать меня тёплой водой. Хоть что-то делало меня более чем спокойным.  Я начал анализировать то, что случилось буквально десять минут назад. Было сложно что-либо понять, ведь это очень опасная игра: запрещено, но мы переходим эту грань, не боясь последствий. Капли медленно стекают по спине. Как же хотелось, чтобы он поцеловал мою кожу. Мурашки пробежались по телу.       Я вышел с ванны и взял полотенце белого цвета, которое уже висело на вешалке. Оно казалось чистым и нетронутым, поэтому я спокойно начал вытирать себя им. Затем я ещё раз умылся, чтобы освежить себя. Я замотал свои бёдра этим полотенцем и открыл дверь.       Холод окутал моё тело сразу же. Босиком по холодному линолеуму — словно пройтись по горячим камням. Моё тело уже дрожало, даже когда я ещё не нашёл Бориса. Странно, но никаких звуков не было, и я решил зайти в гостиную.       Открывая дверь, я сразу смотрю на интерьер комнаты: зелёные обои, маленькая дешёвая люстра, по средине стол, два стула, сделанных из дуба, и в конце комнаты, по средине, стоял диван, напротив него, у другой части стены, стояла тумбочка с диваном и по углам — вазы с комнатными растениями. Он был так же зелёного цвета и казался маленьким, также как в советские времена — квадратным. На полу был красный ковёр с какими-то узорами. Я сразу понял, что Борис в спальне, что и обеспокоило меня.       «Что сейчас будет?» — подумал я про себя и вышел с гостиной опять в основной коридор. Я поглядывал на эту белую дверь, которая казалась мне до безумия страшной, и я, делая вдох, затем выдох, собираясь с мыслями о хорошем, открываю дверь.       «Мысли о хорошем» являлись для меня на тот момент странным понятием. Мне одновременно хотелось поцеловать его, но, тут же понимая, что такого не должно быть — я сразу же отвергаю эту мысль в голове. Мне кажется, что я начинаю даже по капле сходить с ума.       Я посмотрел на кровать с белой… Где, укутавшись в одеяло, лежал Борис и, кажется… Сопел?       Комната была также салатового оттенка, но, на удивление, он казался мне совершенно не мрачным, а наоборот — теплым. Не знаю отчего это, возможно, что Борис так мило посапывает на кровати, и это — скорее всего, правда. Комнатка была маленькой — где кровать стояла в пару метрах от двери, напротив стены с картиной. Я посмотрел в конец комнаты, где виднелся, на удивление, обогреватель, где, на маленькой трубе, высыхали наши рубашки и штаны. В комнате горел один ночник, ещё раз подтверждая некую комфортность в комнате. Я подошёл к стороне, где спал, и присел на пустой угол кровати. Поглядывая на него с некой счастливой улыбкой, я прикоснулся к его коротким седым волосам и начал аккуратно и нежно гладить голову.       Он словно не чувствовал моих прикосновений и продолжал тихо сопеть. Я мило улыбнулся, наблюдая за этой картиной: свет лампы с тёплым оттенком падает на лицо взрослого мужчины, что сопит, как маленький мальчик, которого недавно уложила спать мама. Это даже как-то тронуло меня, и я взял в левую руку его тёплую ладонь. Моя правая рука касается его личика, и мне показалось, что он проснулся, ведь так крепко спать — мог только сибирский медведь в зимней спячке.       Я посмотрел на часы и увидел, что сейчас восемь вечера, в десять нам нужно встретиться с генералом Таракановым, чтобы обговорить дальнейшие действия. Эти два часа так незаметно пролетели. За окном до тех пор капали капли дождя, и я решил так же вздремнуть. Интересно, нас ещё не нашли? Ситуация с шпионом произошла около часа назад — и ничего. Это очень странно, ведь свобода в нашей стране — это невозможность, и эту невозможность мы испытываем с Борисом сейчас.       Я встал с угла кровати, на котором сидел, и ещё раз посмотрел на очень милое лицо мужчины и буквально на цыпочках перешёл на другую сторону кровати.       Я скинул полотенце на пол и надел свои серые трусы. В комнате было тепло, скорее всего, от обогревателей. Очень тихо я прилёг на кровать и сразу же крепко прижался к Борису, который лежал ровно на кровати. Моя левая рука гладила его торс, а голова наклонилась к плечу моего приятеля. Так уютно, тепло и счастливо я никогда не засыпал.

***

      Мои глаза начали открываться от того, что я почувствовал, как Борис уткнулся своим носом в мои волосы. Я неохотно открыл свои глаза и сразу же протёр их: — Ну Борис! — завопил тихо я, закрыв глаза и попытаюсь ещё раз задремать. — Дорогой мой соня, к твоему сведению, у нас остался всего лишь час уединения, — он посмотрел на часы, которые рядом стояли на тумбе. — Разумеется, если ты хочешь спать — я не стану тебя больше будить. — он сказал это очень тихо и довольно-таки приятно, но тот факт, что мы одни всего на час — просто ужасно добивал меня. Я сразу же открыл веки и выровнял спину: — Это на самом деле отвратительно, — начал я, поглядывая на картину, что висела напротив меня, где нарисовано три медведя в сосновом лесу, а вернее, аналог картины Ивана Ивановича Шишкина — «Утро в сосновом лесу». — Ведь час, это даже не день в жизни, и час — это ведь ничего. — я расстроенным взглядом посмотрел вниз, на белое одеяло.       Хоть и не увидев его улыбку, я почувствовал его. Он так же выровнял спину и приобнял меня за талию: — Хочешь, я докажу тебе обратное? — он посмотрел мне в глаза, которые блестели от счастья. Он наклонил свою голову, чтобы поцеловать мою шею, и я неосознанно закрыл глаза. Я почувствовал, как он, нежно прикасаясь губами, покусывал мою маленькую часть кожицы на шее. Затем, он очень быстро сменил своё место: он — сзади меня, и его руки аккуратно сжали мои уставшие плечи. Он наклонился к уровню моих плеч и начал водить указательным пальцами по коже, явно указывая на солнечные веснушки. Внезапно он прикасается своими губами к правому плечу, водя языком по самым крупным местам веснушек. В эти моменты я чувствовал нечто большее, чем оргазм: — Мы не закончили наш диалог. — спокойным голосом начал я. Борис сразу же внимательно посмотрел на меня: — Какой? — он действительно недоумевает о чём я, и он опёрся на мои плечи.       Я усмехнулся: — Сегодняшний диалог в коридоре, — я повернулся к его лицу. — Ты помнишь?       Он с удивлением глянул на меня и, приобняв за плечи, наклонил свою голову к моему уху: — Потому что я уже встретил своё маленькое счастье, которое я сейчас крепко обнимаю за плечи: толстые линзы в этой дурацкой квадратной оправе; миленькие пухлые щечки; серые, с голубым оттенком, глаза; эти детские, невинные веснушки на твоих плечах, — он убрал правую руку, приобнимая меня левой, чтобы провести по голой спине. — Господи Валера! Знал бы ты, как я счастлив быть рядом с тобой. — он снова крепко обнял меня за шею, и поцеловал в щеку.       Я смущенно улыбнулся и хотел поправить оправу очков, но вдруг вспомнил, что они лежат на тумбочке, возле кровати. Борис решил встать с кровати, и теперь он стоит рядом с этой же тумбочкой и смотрит на меня с улыбкой. Он подходит к вещам, которые, к счастью, уже высохли. Его руки берут свою же рубашку и пальцы начинают, на удивление, не так быстро застегивать их. — Знаешь, изначально я хотел сказать тебе, что ты — сраный карьерист-партиец, бесчувственный, холодный, будто стена для КГБ… Мне казалось, что ты словно серый камень. — начал томно я, изредка поглядывая то на него, то на белое одеяло, которое пахло его одеколоном. — Но, чёрт возьми, Борис, — я так же встал с кровати и начал медленно подходить к нему. — Я ещё тогда осознал, что как глупый мальчик влюблен в тебя и почему-то подумал, что мы никогда не будем любить друг друга. — он повернулся лицом ко мне, застёгивая третью пуговицу сверху. Я прикоснулся к его пальцам, явно указывая на то, что я не хочу видеть его в деловом костюме: — Нет Борис. Сегодня мы будем вместе не напарниками, — я начал расстегивать вновь пуговицы. — а любовниками.       Он с неким возбуждением улыбнулся, а я ринулся к его мягким губам. Борис снял вновь с себя уже сухую рубашку и вновь кинул её на пол. Его пальцы притягивали мою талию, тем самым делая мощнее и непрерывнее наш поцелуй. Моя правая рука вцепилась в его шею, а левая сжала кожу на его сильной спине.       Мы сделали пару шагов к постели, и вот Борис уже хотел толкнуть меня на кровать, на что я, с некой озабоченной улыбкой, сказал: — Нет-нет… Сегодня мы не станем меняться ролями, мой начальник! — его брови приподнялись от удивления. Мне кажется, он не осознавал, что это я — такой озабоченный, такой бесстыдный… Неожиданно для него, я вырываюсь вперед и толкаю его, от чего он падает на мягкое постельное белье. Я был словно безумно голоден и хотел Бориса, и уже невтерпеж сорвать с него эти белые трусы.       Я окинул его взглядом и лёг у него между ног, поглядывая на обеспокоенное личико: — Не волнуйся, — я протянул свою руку касаясь его щеки. — Я и сам волнуюсь. — с моей стороны послышался смешок. Я приблизился к его паху, аккуратно касаясь пальцами его достоинства. Он откинул свою голову назад и смотрел в потолок, явно жаждал поскорее начать любви минуту.  Я посмотрел на него и хотел поиздеваться над ним: языком через одежду я прикасаюсь к его пенису и начинаю водить какие-то узоры. Слышны тихие вздохи со стороны Бориса, на что я решил ускорить процесс, тем самым снимая его белые трусы.       Аккуратно я обхватил его руками и непринуждённо коснулся края, от чего мужчина застонал и сжал в своей руке белую простыню. Я стал облизывать его, не набирая темп, затем попытался взять глубже, тем самым нереально возбуждая Бориса.       Мне казалось, что Борис готов сейчас истерзать меня, ведь каждое моё движение, заставляло мужчину ещё сильнее возбуждаться.       Теперь он перекинул свой взгляд на меня. С его пота сочилась маленькая капля пота, да и в целом его кожа была влажной.       Я набирал темп и слышал стоны Бориса. Его лицо выглядело очень испуганным и волнующимся, ведь он, наверняка, никогда не испытывал таких чувств в своей жизни. Он держал глаза открытыми, но даже с моего ракурса можно было заметить дрожащие от возбуждения веки.  — О чёрт! — выкрикнул он, явно чувствуя, как вот-вот будет разрядка. Это ещё сильнее подтолкнуло меня продолжать дело, касаясь языком самых чувствительных мест и обводя маленькие вены.       Борис резко поворачивается в правую сторону и кончает прямо на постель, очень громко вдыхая, а затем и вовсе ложась на спину.       Я провёл языком вокруг своих губ и посмотрел на голое тело мужчины: — Я оправдал Ваши ожидания, — я прилёг рядом с ним, и он приобнял меня за плечо. — Товарищ?       Мы засмеялись и посмотрели друг на друга, затем Борис наклонился ко мне и нежно поцеловал меня, пытаясь прочувствовать его же вкус: — Это самый лучший день в моей жизни, Валера.       Я готов был заснуть на его теплом плече, так же, как и он сам, но время давало понять, что через несколько минут нам нужно будет вновь надевать маски «приятелей», и знаешь, мне так надоело за то время надевать её… Мне казалось, что наши чувства под ней ухудшались, но, наоборот, мы становились крепче и сильнее, твой взгляд милее и нежнее.       Я люблю тебя.       В тот момент мы надели сухую одежду: те же рубашки, что чуть ли не рвались, те же штаны, которые совершенно недавно валялись на полу. Я пытался завязать галстук, но руки тряслись и не поддавались нормальным движениям. Борис подошёл ко мне и с некой счастливой улыбкой спокойно завязал галстук: — Спасибо. — грустно промолвил я, чуть ли не роняя слезу. Его теплые руки прикоснулись к моей щеке, которая горела от его поцелуев: — Это тебе спасибо за этот… — он усмехнулся и посмотрел в пол. — Удивительно превосходный вечер. — начал он, поглядывая прямо в глаза, от чего действительно появились мурашки.       Я посмотрел на наручные часы. — Машина ждёт уже нас внизу? — я будто резко закончил эту тему. Мы оба стояли в центре гостиной, где тускло горела люстра, освещая только наши лица. — Да. Осталось всего-навсего пять минут, и мы должны уходить. — он грустно посмотрел на эту зелёную комнату.       На моих глазах будто наворачивались слёзы, но я сглотнул горячую слюну и тихо молвил: — Пять минут… — я снял свои очки и закрыл дужки. — Это ли не вечность? — я сделал паузу и шаг вперёд — к столу, где стояла ваза с каким-то жёлтым цветком, схожим на хризантему. Я взял её аккуратно за бутон. — Четыре часа пронеслись как минута, и пять минут у нас в запасе, которые должны изменить всё. Борис, ты должен знать самое главное, — я оторвал взгляд от цветка и посмотрел на него. — Я буду вечность рядом с тобой, хотя вечность эта дыра поглотит, и проживем мы с тобой вовсе не долго, в отличие от моей любви к тебе. Я всегда буду помнить твою улыбку, твой вкус губ, запах тела… Я всегда буду помнить твой голос, твой мощнейший характер. — я улыбнулся, затем засмеялся и сделал шаг к нему, смотря в глаза. — Господи, Борис. Такое чувство, будто кто-то из нас умирает. — я посмотрел вниз, ведь в горле стоял огромный ком, и мои слёзы попросту начали стекать по щекам. — Умирает наша физическая близость, — он вновь прикоснулся к моей щеке и вытер тёплую слезу. — Но не любовь.       Я посмотрел в его же серые глаза: — Это последние секунды уединения? — его рука ещё гладила пальцами по моей щеке.       Он усмехнулся: — Обещаю, что нет. — он наклонился ко мне и нежно прикоснулся к моим губам, покусывая нижнюю. Я схватил его за шею и ещё сильнее притянул к себе. В эти минуты я чувствовал себя легким и радостным, а радостным лишь потому, что нашёл своего человека, которого до безумия любишь, но жизненные обстоятельства способны сломать любовь.       Когда наши губы рассоединились, я опять почувствовал пустоту. Мы начали подходить к двери номера, и я крепко сжал руку Бориса: — Я тебя люблю. — я повернул свою голову на него и глянул на его лицо. Его правая рука готова была спустить ручку вниз, словно курок в револьвере возле виска. — Я тебя тоже, старик. — он краем губ улыбнулся, глаза были очень грустными и он опустил ручку вниз. — Я старик?! Слушай, министр строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности, который толком не знает, как машину починить! — начал я, так скажем, «мстить».       Он засмеялся и начал закрывать дверь на замок, поглядывая в стороны. Никого пока что нет. — Ты незаменим, Валера. — с его лица не спадала улыбка, и он вновь нагнулся и очень быстро прикоснулся к моим губам. Это даже удивило меня, ведь мы стоим в коридоре, где могут быть шпионы. — Идиот. — тихо сказал я. — Запомни этот момент, отнюдь, мы будем такими идиотами всегда. — он засмеялся и постучал меня по спине. Мы шли по этому длинному коридору, держась за руки, и молча улыбались.       Казалось, что мы были самыми счастливыми людьми на всей планете в этот вечер. Отнюдь они просто приятели, И любовь согревает лишь взгляд, Вéчера время истратили, а теперь свои чувства хранят.

***

      И знаешь, смотря на это всё, я задаю себе вновь вопрос: «Какова цена лжи?» только в другой формулировке. Сказав правду, я потерял самое сокровенное — нить, которая держит меня на волоске между смертью и жизнью. И вот тебя нет, как вовсе и смысла жить. Ты всегда был огнём, а я до безумия обожаю смотреть на костры. Ты всегда притягивал меня, завораживал… Но как правило температура возле костра самая горячая, нежели в костре. И к чему это я? К тому, что я мог погружаться в тебя, но всё вокруг нас было опасным. Это жизнь: ложь — сладость, правда — горечь. И знаешь, испытывая агонию, я готов умереть моментально, нежели осознанно понимать, что я смогу прожить ещё несколько месяцев, либо даже год — это приносило сильнейшую боль.       Наша история очень проста — ненависть порождает любовь.       Больше всего я ненавижу это — всё из-за того, что ты узнаешь о моей кончине не сразу, а кассеты ты получишь совсем не скоро, так я попросил одного своего приятеля. Я знаю, ты послушаешь эту кассету, Борис, она подписана большой буквой «Б», а в самом внизу «На вечную память, вечной любви».       Не плачь, ибо даже умирая, либо когда я умру, я буду помнить твой цвет серых глаз, таких же нежных и добрых, когда мы смотрели друг на друга в сломанной машине.       Прости меня, но жизнь без тебя — отвратительная вещь, а в особенности, когда душевные муки соединяются с физическими…       Это был наш последний вздох, Борис. Как и мой.