Каменная вечность

      Он думал, что он будет радоваться. Он правда думал, что придётся изображать скорбь и сочувствие, ликуя под маской, и совершенно не ожидал, что будет чувствовать хоть что-то, кроме радости от смутной надежды на счастье.       И совершенно не ожидал, что молча войдёт и встанет на колени, готовый выть от неизбывной, изнутри пожирающей, острой вины.       Анна, конечно же, уронила иголку, взглянула на него со смутным предчувствием чего-то ужасного и оттого заранее со страхом, побледнела и, кажется, начала молиться про себя. Догадывалась, какую весть он может принести таким образом. Понимала и предчувствовала, как чувствует человек оторванную руку, выколотый глаз или выдранное из клетки рёбер сердце. Знала, конечно же, знала, но просто не хотела принимать. Не соглашалась.       Прекрасная, сильная, бедная Анна.       Он не мешал. Он давал ей закончить молитву. Но как только увидел, что она завершила, понял, что зря, что надо был говорить как можно скорее, как можно больше, чтобы она не успела понадеяться на Бога, чтобы она теперь не страдала от того, что Он не помог. Надо было говорить. С ним всегда так – говорит, когда надо молчать, молчит, когда надо говорить, и ничего, совершенно ничего хорошего получать и делать не умеет. Но раз начал молчать – значит, надо молчать. Он не торопил. Он давал возможность ей решиться.       - Что с…с Матиушем? – тихо спросила Анна, абсолютно честно, не пряча своего кошмарного понимания, но и надеясь в глубине глаз и на поверхности сознания, что ответом ей станет отрицание и попытка успокоить.       - Мёртв.       Он просто не умел лгать. Он просто не умел утешать. Он просто не умел говорить это не резко, не грубо, не так ужасно и неприятно. Но ведь, с другой стороны, в какую обёртку этот смысл ни заворачивать, а он всё равно останется, он всё равно никуда не денутся, он всё равно будет выжигать душу до скончания веков, человеческую ли, смертную ли. И Анна, конечно же, всё это было не нужно.       Она не ответила. Просто молча уставилась в одну точку, замерла, будто каменная статуя, только вот теперь не ангельская, как раньше, уже… чуть более человеческая. Тронутая скорбью человеческого мира.       Он так же молча остался у её ног. Так же неподвижно. Так же человечно.       И даже не помнил, сколько они так просидели, он даже потерял счёт времени. Он хотел бы действительно обратиться в камень. Анна, вероятно, тоже. Но потом на пол упала с подола уроненная игла, Анна заторможенно повернула голову на звук, и вот теперь-то в её глазах наконец показались живые слёзы.       Анна медленно встала, как будто во сне, как будто была совсем неживая, и неожиданно резко выбежала, не обратив на Драгоша совсем никакого внимания. Видимо, Анна не могла плакать рядом с кем-то. И единственное, что мог Драгош сейчас – просто осесть на пол, поднять иголку и захотеть выколоть себе ею второй глаз. Да и то, не мог он этого сделать – сострадательная, добрая Анна тогда точно его пожалеет, будет о нём заботиться и пытаться что-то там душеспасительное ему втолковать, и это точно будет невыносимо – будет больно настолько, что вторым глазом тут уже не обойдёшься, чтобы боль эту заглушить, и он сделает то, что сделает, а милая, добрая, светлая Анна будет страдать из-за него. Снова. И никому это не надо.       - Домнуле Микулэ, - дверь приоткрылась, заглянул верный Григор.       - Вон.       Драгош редко был груб, но…       - Может, мне стоит сделать что-то…       - Вон.       - … чтобы доамна Анна ничем не навредила ни себе, ни кому-нибудь другому? – остро спросил он.       Он знал, что Анна только плачет и делать больше ничего не будет, но надеялся, что после такого не верный домнуле перестанет жалеть себя и сделает в её сторону пару-тройку решительных жестов.       Драгош передумал. Но не встал.       - Хорошо. Тебе и правда стоит последить, чтобы с ней ничего не случалось.       Показываться на глаза Анне? Нет. Нет. Нет, только не это. Ни он не выдержит, ни она, ух и незачем это – только боль усиливать, только скорбь возвышать. Вот когда она в себя придёт, сама захочет его видеть, вот тогда он и согласится к ней выйти, с ней поговорить, её утешить и пасть перед ней снова на колени.       …А любовь?       Да какая уж тут любовь, надежды на любовь и желание заполучить себе Анну, душу её, тело её и расположение её. После такого ничего и никогда не будет.       Анна не сможет.       Он не сможет.       Не такой она человек. Не настолько у него ещё нет совести.