— Что может быть страшнее смерти?
— Предательство близкого человека после долгой заминки...
Парень смотрел в окно с открытым ртом от удивления. Как давно он не любовался красотой простых лесов подле огромного шоссе, что простиралось на множество километров вперёд, уходя за пределы этого большого скопления деревьев разной породы. Листья в прощальном танце не спеша летели на встречу к земле, устилая её тёплыми цветами, оставляя свои посты. На губах немца присутствовала лёгкая улыбка, что могла напомнить о том любимом и безвозвратном детстве, что каждый из нас пережил, оставив у себя самые дорогие, и, скорее всего, нелепые воспоминания.***
Темноволосый мальчик сидит под высоким деревом, полностью скрываясь в тени красочной кроны. Листья, медленно поддаваясь ветру, витали в воздухе, устроив настоящий бал. Ветер, что игриво то подбрасывал, то опускал красочные частички деревьев, разогнался и теперь служил целым оркестром для маленького мальчика, что с тёплой улыбкой наблюдал за происходящим. Осень… самое прекрасное время года по мнению не одного поэта и писателя. Как вдруг его бесконечный поток мыслей прерывает звонкий голосок, доносящийся со стороны речки, откуда и бежал так называемый оркестр. — Ре-е-е-е-йхи! — тянул советский мальчонка, всплеснув руками. На губах пионера сияла тёплая радостная улыбка, что предназначалась только ему… только маленькому немцу… Советы останавливается в паре метров от дерева, заставив листья вновь подняться и закружиться в яростном вихре. Мальчишка улыбнулся во все тридцать два зуба, точнее в тридцать один. Ведь вместо левого переднего клыка у него теперь сияла дырка. — Союз! — всплеснул перебинтованными тощими ручками тот, улыбаясь другу в ответ, но, заметив изменения в своём лучшем друге, встал с насиженного места на колючем пледе и подошёл к улыбающемуся русскому, что, поставив руки в боки, чуть наклонился, давая маленькому арийцу посмотреть на то место, где раньше был молочный зуб. — А мне сегодня папаша зуб вырвал! Смотри какая дырень! — продолжал улыбаться парнишка, пока в его светловолосой головке рождался хитрый план по испугу маленького немца. — Вау! — просиял невысокий мальчик, потянувшись на носочки, чтобы лучше рассмотреть дырку, как русский щёлкает зубами, испуга немца. Потеряв равновесие, тот падает в листву, заставляя листья закружиться возле него. — Эй! Что это было?! — всё же придя в себя, обиженно крикнул тот. Голосок у немца был звонкий, акцент сильно отличался от привычного коммунисту, из-за чего тот иногда совсем не понимал о чём говорит его друг. Произношение слов ариец часто коверкал и путал буквы, а иногда вообще придумывал новые слова, над которыми коммунист долго ломал голову. А вообще, Союзу очень нравился язык, на котором говорил его маленький товарищ. Мягкие звуки красиво переплетались с грубым и властным звучанием речи, а некоторая картавость добавляла некий шарм, словно вишенка на свежевыпеченном торте, заправленным заварным кремом. Да, именно этот язык будет распространён в его стране, когда он вырастет. Будет одним из основных языков населения, ведь он обещал Рейху так поступить. — Ну не обижайся, доходяга, — ухмыльнулся тот, протягивая руку к лежащему в куче листьев парнишке, на чьё недовольное личико упал кроваво алый кленовый листок. Не выдержав, Союз громко и заливисто засмеялся, повалившись рядом с негодующим другом. — Давай… ка, давай… — пытался успокоится русский, но лишь продолжал хрюкать во время смеха. — Schwein! — обиженно фыркнул маленький немец, сложив тощие ручки на груди…***
Союза напрягала эта гробовая тишина, что воцарилась в салоне чёрной kia, что мчалась по, на удивление, пустому шоссе, где изредка можно было увидеть проезжающие мимо машины. Русский старательно пытался подобрать тему для разговора, но его мысли не могли успокоится, мешаясь в кучи и распространяясь по сознанию подобно шаловливым птицам, что не знали своего места. В общем, на ум ничего путного не приходило, из-за чего Союз начал теряться, с каждой секундой хмурясь всё больше и больше. — А куда мы едем? — задал вполне логичный вопрос Рейх, выныривая из своих воспоминаний. Либо он настолько глубоко ушёл в себя, что не услышал ответа в первый раз, либо коммунист был так рад тому, что смог хоть на пару дней, но выбраться из этой повседневной рутины, оставив её дома, как и мелких чертят, что успели надоесть уставшему родителю так сильно, что его голову иногда стали посещать мысли о побеге от детей, что забыл о вопросе немца. Коммунист вздрогнул и на секунду оторвал взгляд от дороги, что серым ковром с запачканными и не такими красочными листочками простилалась куда-то вперёд, но после вновь вернулся к дороге и тепло улыбнулся, надеясь, что этим вопросом немец не ограничится, ведь ехать в тишине под радио, по которому передают сплошную рекламу, что терпеть не мог русский, как-то не очень хотелось. — Отец… — в голосе мужчины проскользнули грустные нотки, перемешанные с бесконечной ненавистью и презрением в танце с краткой любовью. Странные чувства, но именно с ними он говорил о своём единственном родном родителей, что пал от рук собственного сына. — Часто возил меня на озера, — здесь отразилась нежность и душевная теплота, видимо то место было действительно дорого коммунист. — Там очень красиво, вот я и решил отдохнуть в этом месте. Да и я тебе о нем не раз говорил в детстве. Да и особо мест, где можно отдохнуть от внешнего мира в тёплой и уютной атмосфере у русского не было. И, тем более, что может быть лучше чашечки горячего какао возле пологого берега, где языки огня переплетались в танце, в попытке дотянуться до бесконечно далёкого ночного неба, где дуэтом пели песни маленькие человечки возле своей матушки, что зовут Луной. В детстве ему часто рассказывали, что где-то там, за пределами голубых небес и белоснежной ваты облаков есть волшебное королевство. В этом королевстве всегда царило счастье и радость. Там всегда сияло солнце и вечно царила красавица ночь. В том далёком мире было много чудес и волшебных созданий. Их звали звёзды. Там, где-то там далеко, были и другие царства, где жили яркие кометы и суровые метеориты. Там, за пределами этого никчемного мира был совершенно другой, никому неизвестный и никем неизведанный мирок со своими жителями. И кто бы мог подумать, что из сурового Российской Империи может выйти прекрасный рассказчик? — На озеро? Алые глазки загорелись энтузиазмом, а улыбка блеснула радостным ручейком. — Да, — выдохнул русский, нежно улыбнувшись. — Я боялся, что тебе не понравится эта идея. — С облегчением произнёс тот, утерев лоб тыльной стороной руки. В салоне автомобиля было достаточно жарко, но по просьбе арийца, что был даже в такую температуру холоден как лёд, русский включил печь, а не кондиционер. — Ты не против если мы остановимся? Я запарился, — снижая скорость и приближаясь к обочине, спросил тот. — Конечно нет, — невинно улыбнулся немец и неловко почесал затылок. В голове мысли смешались в одну сплошную кучу. Удастся ли вернуть те времена, когда они были маленькими?— Прости меня..... пожалуйста..... вернись......
Помотав головой из стороны в сторону, отбрасывая всякие дурные мысли, он обнял себя за плечи и вздохнул. Почему на него столько всего навалилось? Он же… Машина резко затормозила, а Союз выскочил из салона, оставив ничего не понимающего немца одного в машине. Достав из кармана бежевого пальто пачку сигарет и зажигалку, русский чиркнул колёсиком, попутно доставая одну из сигарет. Втянув едкий дым, он закашлялся. Наконец свежий воздух. Казалось, что салон автомобиля превратился в настоящую баню, где даже русскому было невыносимо находиться, а ведь он привык к таким условиям, благодаря некоторым личностям, но вот Рейх… «Как он может сидеть там?!» — задался вопросом тот, чуть ли не поперхнувшись. Он искренне был удивлен тому, что в такой печке арийцу было, чёрт возьми, холодно! Это как же он жил, что даже при температуре выше тридцати ему холодно…? Поняв, что таким образом его машина может в один прекрасный момент сломаться, оставив друзей посреди безжизненной дороги, коммунист приходит к выводу, что пора бы выключать печь, как бы его спутнику не было холодно и включить наконец кондей. Бросив недокуренную сигарету на асфальт и затушив её носком ботинка, Советы открывает дверь, тут же жалея о том, что вообще решил включить это исчадье ада. — Выключи печь, — требовательно сказал тот, смотря на немца, что, как ни в чём не бывало, продолжал мёрзнуть. Вообще, коммунисту стало не на шутку интересно, что же такое произошло с его старым врагом, раз уж он даже в такой бане умудряется мёрзнуть? Надо бы показать ему все прелести русской бани, только не сегодня, а то придется разворачиваться и ехать обратно, чего коммунисту не хотелось в первую очередь. Увидев недовольный взгляд на себе, парень молча опускает голову, пытаясь вспомнить как же выключается эта чудо грелка, что начинала в кое-том веке согревать бедного арийца. Видимо, так и не вспомнив, он поднимает голову и испуганно смотрит на коммунистам, что недовольно сложил руки на груди, дожидаясь действий своей ледышки. — Ich… не помню… как оно… — еле выдавил тот из себя, сильно напугавшись тому, что в этом салоне ему никак не сбежать от возможно разъяренного русского, а нацист знал, что этот старый скряга злится так, что и не сразу поймёшь, где рычаг ангельского терпения дернулся вниз, ведь даже в небесных глазах редко когда отражаются эмоции, что испытывает он. Иногда также бывает трудно определить когда нужно остановить свой болтливый язык и наконец обратить внимание на настоящие чувства. — Ты… не знаешь? — глаз коммуниста задёргался. Мало того, что это ЕГО машина, так в ней ещё и баню устроили, позже отказываясь выключать. Что за наглость?! Отвернувшись, чтобы случайно не прибить нациста, что сжался в комок от страха, прижимаясь своим маленьким тельцем к двери, социалист шагает в сторону деревьев, а после начинает пинать на вид достаточно крепкое деревце, от чего листья начали сыпаться с него в гораздо большем количестве. Испуганный до ужаса парень забился в уголок, не в силах и пошевелиться от сковавшего его страха. И когда бывший фюрер начал так реагировать на своего врага? Ведь раньше он всегда в голос смеялся над очередным донесением о том, что русский, самый великий и грозный, нерушимый Союз, разваливается от переполняющей его злости и буквально сносит всё на своём пути, оставляя лишь хаос после себя. Лишь сейчас сидит, забившись в угол и скулит как побитый щенок, хотя к нему даже пальцем не прикоснулись. Пнув дерево ещё раз, Союз почувствовал, как на излюбленной шапке-ушанке скопилось большое количество листьев, что, оторвавшись от родных веточек старого дуба, мягко опустились на всю такую же прекрасную и как всегда идеальную, по мнению её хозяина, русскую шапку-ушанку. Не знамо каким образом, но это помогло усмирить его гнев, заставив судорожно выдохнуть и нервно посмеяться. Нет, это с каждым днём становится всё сильней и сильней, надо что-то делать… Обернувшись на машину, из которой буквально струился пар, словно из открытой в парилку дверь, тот сделал глубокий вдох и задержал дыхание, забираясь в салон. Щелкнув парами кнопок, мужчина быстро высовывается из салона, начиная глубоко дышать, словно был лишен воздуха на слишком длительное время. — Всё, прекращай, — как можно мягче, чтобы не испугать этот комочек нервов ещё больше, прошептал Союз, стоя возле открытой двери салона. Коммунист прекрасно видел страх в алых глазах бывшего фюрера, из-за чего начал винить в этом себя. Кто, как не он, виноват в этой ситуации? Поняв, что немца так просто не успокоить, он лишь тяжело вздыхает и закрывает дверцу машины. Кто знает, что за идея родилась в этой бедовой голове… Подойдя к задней части машины, где располагался багажник, мужчина молча щёлкает кнопкой и тянет дверцу вверх, открывая её. Взору социалиста предстало множество вещей, включая и его большой чемоданчик, что занимал половину багажного отделения. Найдя взглядом серый пакет, набитый пледами на случай очередных капризов погоды, он кратко улыбается и, протянув к нему руки, достаёт. Из серости выпал алого цвета плед, что сильно напоминал цвет глаз немецкого фюрера. Сколько лет этому одеялку? Союз прекрасно помнил, как во время грозы маленький Рейх в тайне от их отцов пробирался к нему и оставался на ночь, боясь очередных раскатов грома и вспышек яркой молнии. Признаться, он любил такие моменты больше всего. Маленькое дрожащее тельце сидело между его ног и прижималось к нему, обхватывая своими тощими ручонками, длинны которых не хватало чтобы сцепиться сзади…***
Прогремел очередной раскат грома. На затянутом черными тучами небе вспыхнула яркая белая вспышка, заставляя мальчонку вскрикнуть и сжать в своих объятиях маленького коммуниста, что нежно обнимал его дрожащее тельце, трепетно прижимая к себе и гладя по темноволосой головке. — Тише, Рейх, тише, — на выдохе сказал тот и уткнулся веснушчатым носиком в макушку маленького друга, чьё тельце продолжало дрожать и периодически всхлипывать. Маленький немец с младенчества боялся этого природного явления всей душой, запуганный рассказами отца о страшном бабае, что приходит к непослушным детям во время грозы. Когда прогремит третий раскат грома, а на небе появятся три молнии сразу, озарив темную комнату ребёнка, явится он… Ты не услышишь скрипов половиц из-за очередных раскатов грома, что будут наносить и наносить удары по этому, затянутыми темными тучами, небу. Он подбирается незаметно. Всё, что ты увидишь — это обезображенная тень человека с неестественно выкрученной головой, из разорванного рта которой высовывается длинный раздвоенный язык. Никто не знает как выглядит это существо. Покрыто его тело шерстью, или рыбьей чешуёй. Имеет ли оно человеческое тело, или же это какой-то неизвестной науке зверь мутировал… — С-Союз, — протянул немец, всхлипнув. — Ich… h-habe Angst… — пролепетал заплетающимся языком немец. Он очень боялся увидеть эту страшную тень и понять, что его дни сочтены. — Не бойся, я защищу тебя от любых монстров, что посмеют протянуть свои руки к тебе! — гордо, но в тоже время нежно и успокаивающе, сказал мальчишка, потянувшись к багровому пледу. — Смотри что у меня есть, малыш, — ласково протянул тот, накрывая обоих пледом. — Это наш с тобой домик. Так ни один монстр не сможет добраться до нас, они ведь боятся одеяла, — своей добродушной улыбкой улыбнулся русский, вновь заключая маленького друга в свои объятия. — D-danke..... — улыбнулся немец, переставая держать коммуниста в тисках, что оказались не такими уж и сильными для того, чтобы причинить боль или дискомфорт. — Союз..... — Да? — отозвался тот, повалив арийца на кровать и ложась рядышком с этим хрупким тельцем, что в кое-том веке прекратило дрожать. В следующий миг глаза коммуниста расширились от удивления. На своей щеке он почувствовал холод чужих губ, что пусть и несмело, но поцеловали его. — Ich liebe dich, Scoop — смущенно улыбнулся немец, утыкаясь как всегда ледяным носиком в грудь коммунист. — Я… я тоже… люблю тебя, — расплылся в улыбке Союз, сильно напоминая кота… Большого, милого и такого доброго, правда порой очень вредного… котика...***
Тогда они были детьми и не знали, что же такое настоящая любовь, расценивая своё поведение, как проявление яркой дружбы. Только сейчас, когда они стали взрослыми, все те взгляды, прикосновения и фразы обрели двусмысленный контекст, о чём оба очень жалели, но в то же время радовались и довольствовались теми прошедшими годами крепкой… принесший море страданий дружбе..... Вынырнув из своих воспоминаний о далёком и радостном детстве, социалист сделал глубокий вздох и решил, что нужно пойти на контакт со своим врагом. Враг… это слово не нравилось Союзу… даже во время… тех лет, о которых никто не хочет вспоминать, мужчина не смел называть так нациста. Не смел в память об их крепкой дружбе… Обогнув машину, он прошёл к пассажирскому сидению рядом с водителем и неуверенно открыл дверцу. На его ноги повалился ошарашенный немец, что, быстро собравшись, хотел было отпрянуть от коммуниста, как его заключают в тёплые объятия, что были наполнены нежностью. Союз понимал, что словами немца не успокоить, так может хоть объятия, которые оба так любили смогут помочь? На удивление, немец быстро успокаивается и лишь туманным и удивленным взглядом смотрит на мужчину, что как ни в чём не бывало, продолжал прижимать к себе худощавое тело паренька, чуть перебирая темные волосы. — Хей, ну ты чего? — даже как-то по-доброму улыбнулся коммунист, чуть наклонившись. Всё-таки разница в росте у них была существенная, а учитывая то, что нацист ещё и сидел… — Извини, если напугал тебя. Это вышло случайно, — смотря в алые глаза напротив, мужчина мягко провел массивной ладонью по голове немца, дрожь которого исчезла совсем. Видимо, он вновь доверяет коммунисту, а если точнее, наивно верит, что с ним ничего не случится, что пока Союз в себе, ему ничего не грозит и можно даже прикрыть глаза. Пф, ребёнок. Вздохнув, коммунист продолжает смотреть в эти, наполненные когда-то сплошной ненавистью, глазки, что теперь смотрели с той самой детской наивностью, так, словно и не было той страшной войны шесть лет назад. Эти тонкие губы, что сложились в улыбку, так и притягивали. Хотелось прикоснуться к ним, поцеловать, а после..... Они смотрят друг другу в глаза. Небесные очи напротив кровавых слились в нечто прекрасное. Их лица медленно сближаются, а веки также медленно прикрывают глаза, что были словно противоположности друг друга. Оставались считанные сантиметры до желанных тонких губ. В голове русского не витало мыслей, что могли бы заставить отстранится. Резко страх того, что немец испугается и убежит от него, сменился странным и новым желанием, что начинало дурманить голову, заставляя забыться...... Как вдруг ярый грохот. Гром, что словно был недоволен такой близость, прогремел где-то над головами парочки, заставляя вздрогнуть и, к большому разочарованию, отстранится друг от друга. Резко в голову социалиста приходят мысли о несостоявшемся поцелуе, картинка которого до сих пор была перед глазами. Бледная кожа немца, что делала его похожим на куклу, заостренный подбородочек, за которым так и тянутся пальцы, чуть впалые щёчки, которые так и хотелось затискать, маленький и аккуратный, словно нарисованный опытным художником носик, чёрные шаловливые пряди, что так и лезут в эти алые глазки, один которого был заметно светлее, что наталкивало на разные мыли насчёт тех лет пропажи паренька, и, замыкающие этот круг, тонкие бледные губы, что почему-то так и манили к себе, неясные шрамы, о которых тот явно ничего не расскажет. — Кхм… — кашлянул коммунист, чувствуя, как маленькое тельце в его руках дрожит от накатившего страха. — Рейх… здесь дождь как бы… — между прочим сказал коммунист, чувствуя как на его нос падают первые капли, что были сейчас ну никак не кстати. Дорога ещё долгая и большая её часть ведёт через лес, где наверняка будет непросто пробраться и потом ещё и машину отмывать от всех этих листьев. — С-страшно-о-о-о, — протянул парень, словно забыв о том, что произошло пару секунд назад. Его сейчас не волновало ничего. Ни коммунист, что был смущен своими мыслями, ни дождь, что начал постепенно набирать силу. Лишь страшные рассказы отца, которыми тот припугивал маленького арийца, дабы тот хорошо себя вёл и был прилежным мальчишкой. Не самый педагогичный метод, но лучше ничего всё равно не придумаешь, или просто Германская Империя не очень-то и хотел напрягать свои мозги и целиком и полностью посвящать себя сыну. — Тише, глупыш, этот пледик защитит тебя от всех монстров, — подобно тому маленькому мальчишке с грандиозными планами на жизнь, сказал Союз, зарываясь носом в макушку немца. — Давай я сяду в машину и согрею тебя в своих объятиях? — наплевав на то, как это может выглядеть со стороны и на то что о нем подумают, коммунист мягко целует того в щечку и, не дожидаясь ответа, запихивает немца обратно в машину, дабы не выслушивать длинных реплик переплетающемся языком. Быстро закрыв дверцу с характерным хлопком, русский огибает машину и залезает на водительское сиденье, жалея, что печка отключена, ведь после такой прогулки так и хотелось прижаться к первому источнику тепла и греться. Но вместо этого, сняв своё пальто и шапку-ушанку, он смотрит на напуганного немца, что уже успел прижаться к нему. Этот маленький дрожащий комочек… Так и хочется прижать к себе и согревать целую вечность, да и тем более, что ему мешает это сделать? Устроившись максимально удобно, при этом сняв обувь, оголяя мокрые носки, мужчина без больших усилий приподнимает немца и перемещает к себе на колени, чувствуя этот извечный холод маленького тельца. Да что с ним такое?! Укрыв обоих одеялом, Союз улыбается и прижимает Рейха как можно плотнее к себе, мягко и с какой-то не присущей ему лаской, гладя всхлипывающий комочек по вздрагивающей спине, довольствуясь этой близостью. Чувствуя обжигающе дыхание на своей макушке, немец заливается краской. Раньше он молча обнял бы коммуниста в ответ и мягко поцеловал бы того в лоб, шепча о том, как же любит эту добрую и милую плюшку, что всегда рядом, но… между тем временем и этим большая разница. На душе завыли волки, начиная медленно раздирать сердце на части и скрестись об остатки чёрной как тьма души, лишь бы разодрать её на части и выпустить всё, что таилось внутри все эти годы одиночества и..... К глазам арийца вновь подступили слёзы. Он мог сдержать слова, но только не немые крики о помощи, которые никто и никогда не понимал...... его никто и никогда не понимал…Всеми забыт и всеми брошен
Мой мирок давно разрушен…
***
Машина мчала по мокрой траве, а в салоне играла весёлая мелодия прошедших годов, заставляя тихо подпевающему этим замысловатым словам понастольгировать и вспомнить детство… Это страшно прекрасное детство, которое занимал только Рейх, что вновь объявился в жизни коммуниста. Где он пропадал все эти шесть лет? Что с ним случилось за это долгое время? Почему он так себя ведёт? Словно… «Взгляд безжизненных алых глаз был направлен на коммуниста, что стоял в паре шагах от этого монстра. От того тирана, что убил множество ни в чем неповинных юнцов, у которых вся жизнь была впереди. Да какая жизнь? Целая вечность! Но он, ОН, эта тварь забрала их с собой и сейчас стоит и смотрит на Совета так, словно во всём виноват именно русский, а не он. — Ты убил их! Так много жизней ни в чем не виновных юнцов, мужчин, детей, стариков и женщин полегли под твоей жаждой власти! — по всему помещению пролетает громкий хлопок. — Зачем? Мы были друзьями! Зачем ты предал меня?! Зачем разорвал договор?! Зачем напал на меня?! ЧТО Я ТАКОГО СДЕЛАЛ?! — В порыве ярости кричал социалист, глядя в глаза друга детства. Того милого и доброго беззащитного мальчишки, что так любил объятия, превратившегося в нещадного монстра, что не оставит в живых никого… — Ты сам убил их, Союз, — печально усмехнулся нацист, приставив два пальца — указательный и средний к виску, делая пистолет. — Я?! Это ты всё начал! Это твоя вина! Ты во всём виноват! Ты и только ты! — на щеке нациста появился яркий кровавый отпечаток. — Я ненавижу тебя, Третий Рейх. Чтобы ты сдох».Во тьме я плутаю один
Я сам себе раб, сам себе господин
***
Он перевёл взгляд на комочек, что лежал на соседнем сидении и тихо и мирно сопел, изредка вздрагивая и тихо шепча что-то неразборчивое. Мужчина не мог поверить, что тот, кто лежит рядом с ним когда-то нещадно направлял свои войска на его и его детей, брал пленных, создал СС и их страшные пытки и мучительные казни. Да, СССР и сам мог казнить любого, лишь взяв в руки пистолет или ружьё, но то, что делал его враг..... Это слишком жестоко даже для его отца, по стопам которого он пошёл. Хотел подчинить мир себе и истребить все народы и расы не оставив в живых ни одного ребёнка, сделав себя великим и непобедимым, не свергаемым, а что в итоге? Проиграл также, как и его нелюбимый папаша, что ничем не отличался от отца Союза… Все отцы одинаково непонимающие и жестокие? Как бы там ни было, всё прошло. После войны многое вернулось на круги своя и лишь люди, что остались без родных и близких, до сих пор оплакивают их, вспоминая только в лучшем свете. Ну, что сказать? Всем нам однажды придется отойти в мир иной, который, по словам верующих, всё-таки есть и в который Союз благополучно не верил и посылал туда покойника отца… Машина затормозила как только впереди показался крутой обрыв, помеченный двумя перекрестными деревьями с многочисленными черными пометками, которые оставлял коммунист каждый раз, когда приходил сюда для того чтобы… каждому ведь нужно выговориться, выплеснуть те чувства, что накопились в душе за те минуты молчания, за те минуты боли, что были в жизни каждого ребенка. На каждого орут за его невинные пакости и проделки, значения которых малыш не может понять. Для детей это простое развлечение, когда для взрослых, видевших в своей жизни многое — настоящее преступление, за которым должно следовать наказание. Почему же этот мир так жесток? Коммунист не знал. Он вообще мало чего знал о настоящем счастье и то, как оно должно выглядеть. Сейчас в голову лезут строки из знаменитой песни поколения его детей, что, почему-то, так и заела в голове, хотя он слышал её только раз. Отключив радио, он вышел из машины, тихо, дабы не разбудить пассажира, закрыл дверь и отошел к тем перекрещенным деревьям. Как давно он тут не был? Год? Два? А может 10? Кто знает… В доме наверняка царит беспорядок и вся мебель покрыта пылью и даже не одним слоем… Вынув из кармана своего пальто пачку сигарет с зажигалкой и достав одну штучку табачного изделия, социалист положил её между губ, которые совсем недавно коснулись этой бледной и израненной кожи… Ах, этот нацист сведёт коммуниста с ума! Советы втянул едкий дым, что был просто мукой после того вкусного аромата, который вызвал легкое головокружение..... Поняв, что теперь покурить ему удастся нескоро, коммунист презрительно фыркнул и кинул только что вытащенную из пачки сигарету на мокрую землю, затушив её носком сапога, который по приходу придется отмывать… Да что за невезение? Вроде как, в отпуск выбрался, а теперь вместо работы голова забита только этим немцем, благодаря которому коммунист и решил устроить себе непозволительный отдых примерно, на неделю… Хотя, он был бы не против задержаться здесь минимум на месяц. Еда есть, крыша над головой есть, любимый человек под боком есть… стоп… в каком это смысле? Помотав головой из стороны в сторону, он посмотрел на недавно покинутую машину, где до сих пор спал тот, кого коммунист раньше терпеть не мог, по крайней мере, так считали все вокруг и постепенно коммунист сам начал в это верить и постепенно питать к этому комку ненависть, что стала постепенно убивать его. Коммунист часто плакал, заперевшись в своей комнате, чтобы не показывать свою слабость перед маленькими на то время детьми. Все утекшие слезы постепенно превратили его сердце в твердый камень, что нельзя сломать никак, сделав коммуниста кусочком льда, на чьем лице никогда не проявлялись настоящие эмоции, а что же сейчас? Почему именно после стольких лет одиночества и того времени, когда он не мог посмотреть на прелести ни одной женщины, что всячески пыталась привлечь внимание холодного мужчины к себе, ему так и не удалось полюбить? Заинтересоваться в ком-то настолько, что голова пойдет кругом? Почему именно когда в его жизни снова появляется эта фигура, ледяное сердце начинает таять? За мыслями коммунист и не сразу заметил, как его позвал чуть напуганный и сонный голосок певчей птички, что стоял за его спиной, сонно потирая свои алые глазки. — Союз! — чуть громче позвал тот, после зевнув и прикрыв рот маленькой детской ладошкой. Вздрогнув, Советы оборачивается на это чудо, что закутавшись в пледик, вышло из машины и глядело сейчас прямо на коммуниста, заставляя того расплыться в улыбке и потрепать черные словно крыло ворона волосы. — Да, Рейх? — протянул тот, пытаясь вернуть то невозмутимое выражение лица и придать ему задумчивость, что никак не удавалось, но не дождавшись вопроса, который хотел задать ещё не до конца проснувшийся ариец, мужчина возвращает свой взор к ровной глади большого озера. — Нравится? — Очень… — посмотрев туда же куда и Советы, сказал тот и вновь зевнул. — А что это за место? — А… пойдём в машину, мы ещё не приехали… — коммунист словно проснулся от долгого сна, наконец вспомнив, что до того домика ехать ещё примерно полчаса, а, судя по бледновато-зеленому личику нациста, в машине ему уже надоело сидеть. Ладно, чем быстрее отчалят, тем быстрее приедут на место и наконец смогут искупнуться. Ведь несмотря на то, что несколько часов назад было холодно и лил дождь, сейчас на улице было даже жарковато для осени, отчего кондиционер в машине не помешал бы, но из-за одной особы этому желанию не суждено сбыться. Вдруг, руки коммуниста касается холодная рука арийца, заставляя мурашкам пробежаться по телу. — Что значит «мы ещё не приехали»? — измученный взор алых глазок устремился в ярко-голубые очи, что были похожи на гладь того озера, возле которого они стоят. Несмотря на то, что немец спал, в машине ему было не так хорошо, как могло показаться на первый взгляд. Его тошнило из-за долгого отсутствия свежего воздуха, а сейчас голова просто на части разрывается от резкой смены положения. — Потерпи немного, осталось ещё полчаса. Нужно объехать озеро, — он указал на противоположную сторону, где спуска и вовсе не было, а вслед за землей сразу же шел песчаный берег, где так и хотелось прилечь и прикрыть глаза хотя бы на один часик. — Вон на том берегу и находится наш домик, где мы и проведём всю следующую неделю, а может быть и месяц, — коммунист улыбнулся своим мыслям и не заметил, как его рука потянулась к талии худощавого паренька. — Хорошо… раз полчаса, значит полчаса… — прошептал немец и, зевнув, направился к машине, что уже ждала их и, как всегда, была готова отправиться в, по сути, не такой уж и долгий путь. Резко дернув рукой, Советы прижал её к своей груди, про себя ругая своё неконтролируемое поведение, что решило наконец взять верх над разумом. Помотав светловолосой головой из стороны в сторону в попытках отогнать это странное наваждение, коммунист также проследовал к своей машине, незамедлительно садясь на водительское сидение. Взор голубых глаз устремился на образовавшийся на соседнем сидении комочек одеяла. Да что же это за парень такой?! Появляется ни с того ни с сего в жизни русского, переворачивает её, да ещё и умудряется быть таким милым закутанным в одеяло в этой прогретой машине! Нет, того злобного диктатора, что был способен взглядом отправить в бессознательное состояние, уже нет. Он ушёл, оставив этого маленького и милого мальчика на попечение русскому, что был даже рад всему происходящему. Как жаль, но эта поездка будет не такой уж и светлой как казалось обоим.....***
Дорога и в самом деле заняла всего лишь полчаса, что для бедного арийца растянулись в целую вечность. Стрелки наручных часов словно специально издевались над затуманенным сознанием коммунистам, что часто бросал странные взгляды на своего спутника, что сменил позу и сейчас лежал на кресле, перекинув тощие ножки через спинку и полулежа на нем. Почему-то именно сейчас воображение коммуниста стало работать не в том русле и он похотливо растянул уголки рта в улыбке. Нет, вы только не подумайте, что Союз какой-то извращенец или насильник, хотя второе могло с легкостью оказаться правдой… КХМ… — Вот мы и на месте! — убирая ногу с педали газа и переведя рычаг в нужное положение, объявил Советы, улыбнувшись. Его голубые глаза устремились на небольшой домик из цельных брёвен, что стоял подле пологого песчаного берега. И ни одной живой души… Лишь он, озеро, домик… — Сою-ю-юз! — третий раз зовущий коммуниста по имени ариец стоял с недовольной мордашкой рядом с первым. Маленькая, по сравнению с рукой коммунистам, ручонка опустилась на плечо витающего в облаках, чуть сжав его. — А? Да-да… — коммунист потянулся было за ключами от дома, как вспомнил, что они всегда лежали в его пальто, что по счастливой случайности, а если точнее, то по нам с вами известному происшествию с печкой и мерзнувшем немцем, осталось в машине. Раздраженно цыкнув, но вспомнив, что вещи, которые они привезли с собой остались там же, Советы подходит к машине и, открыв переднюю дверцу водительского сидения, тянет руку к нужному элементу одежды, а если точнее к карманам, в попытке нащупать ключи от дома. Пять секунд поиска, и черные ключики находятся в массивной ладони русского, которая тут же вздымается вверх, подбрасывая звенящие ключи в сторону немца, отправляя их в недолгий полет. — Располагайся, мой дом — твой дом, — увидев, как ариец ловко поймал звенящую вещь, чуть оголив нижнюю часть плоского животик, где также виднелись бинты, сказал коммунист и улыбнулся. — Danke… — неуверенно улыбнулся тот и повертел ключи в руке, осматривая их. Железные, с фигурным узором в виде двухголового орла и брелка в виде желтых серпа и молота перекрещенных. Что ж, тут уже сразу понятно, чьи это ключи и кто являлся их первоначальным владельцем. — Там сумок много? — оборачиваясь на Союза, что рылся в машине, спросил все еще сонный немец, также подходя к машине, с задних сидений которой достал свой любимый походный рюкзак, без которого никогда бы сюда, или куда-либо ещё не поехал. Даже если бы тот был пустым, мокрым или дырявым, ариец все равно бы не выдвинулся в далекий путь без него, считая его как свой личный талисман удачи… Странно, но у каждого должно быть то, что приносит комфорт в какой бы ситуации ты не находился… Возможно, таких вещей несколько, каждая из которой помогает в определенной ситуации… — Да нет, не особо, — потерев затылок, отвечает коммунист, осматривая все содержимое своего багажника, пытаясь избавиться от чувства того, что что-то забыл. — Я и сам справлюсь, — после пары минут молчания, что показались одним только мгновением, что пролетело также незаметно как маленькая птичка, ответил тот. — Ладно, — немец на это лишь пожал плечами и повернулся к небольшому деревянному строению. Взгляд алых глаз скользил по деревяшкам, осматривая их как-то недоверчиво. Что-то в голове щелкнуло и он наконец вспомнил о том, что ключики то от дома у него и что коммунист там тащит невесть сколько сумок на руках. Тут же повертев головой из стороны в сторону, скорее из привычки осматривать местность, парнишка перепрыгнул через две первых ступени, немного согнув ноги в коленях, приземляясь на третью ступень и там уже просто ступил на крыльцо домика, осматривая небольшой участок на что-нибудь примечательное, но, ничего не найдя, он вставил один из связки ключ в замочную скважину. Повернув, он услышал щелчок и дернул за ручку, но та не поддалась. Проворчав что-то себе под нос, немец хотел было повернуть ещё, но не смог, ведь поворачивать было уже некуда. Что ж, придется искать ключ ко второму замку. — Эй, ты чего застрял то? — голос, что послышался прямо за спиной немца, заставил того вздрогнуть и резко обернуться, выронив связку, что со звоном упала на деревянное крыльцо. — Я тебя напугал? Извини. Советы стоял, перекинув через плечо спортивную сумку и везя за собой чемоданчик небольших размеров, который стучал колесами по лестнице, словно ворчал о таком обращении, за спиной Советов. — Н-нет. Я… просто. Кхм. Неважно. Рейх выдохнул и, подняв ключи немного дрожащей рукой, наконец нашел из этой связки нужный, вставив его в замок. Поворот, следуемый за ним характерый щелчок и дверь, наконец, открыла свои врата перед взглядами двоих врагов. Хотя, враги ли они после всего произошедшего? Определенно нет. Тогда кто? Друзья? Скорее всего, именно этот термин подходит под состояние немца, что словно любопытный котенок исследовал новую территорию, проявляя немалый интерес, нежели для коммуниста, что сейчас с умилением смотрел на закутанного в одеялко арийца, который, разувшись, проверял ковер пальцами ног, которые были скрыты за тканью черных носков. — Тут уютно… — прошептал комок из одеяла и немца, который повернулся лицом к коммунисту. Весь сон уже сняло после того испуга, который случился на пороге дома, поэтому сейчас немца надо было чем-то занять, чтобы он не заныл как маленький ребенок, а в детстве немец знатные концерты устраивал коммунист, если тот решил просто поваляться под деревом, нервируя тогда совсем наивного мальчика… От одного только воспоминания на сердце появляются необъяснимые сильные боли, которые постепенно разрывают изнутри несчастные души обоих друзей, медленно уничтожая внутри ту детскую теплоту и порождая новые чувства, что были куда больнее и куда ненадежнее той дружбы, которую они водили в старые годы. Сняв рюкзак со своих плеч, Рейх опустил его подле входа и пошел осматриваться дальше, но, только он зашел на ковер, как тут же свалился на него, немного распутавшись из одеяла. Вытянувшись в форме звездочки, парнишка растянул уголки в слабой, но довольной улыбке, от которой коммуниста не воротило как в годы войны, а наоборот она пробуждала в нём… любовь?.. Хотя, эта улыбка далеко не та, которой немец зверски улыбался каждому своему врагу при встрече… Так, не туда свернул бесконечный поезд вечных раздумий. Коммунист только поставил сумки на пол и поспешил к этому человечку, который вот так объявился в жизни русского, решив перевернуть ее вверх дном. Разве не забавен тот факт, что раньше разум коммуниста только и делал, что мысленно пытал немца, который являлся ему в кошмарах маленьким дрожащим мальчиком… когда-то счастливым мальчиком… — Эх ты, звезда моя. Не надоело полы-то протирать? Несмотря на свой холодный тон и поставленные руки в боки, коммунист тепло и нежно улыбался, ведь со стороны немец смотрелся довольно-таки забавно. Вот посмотришь на него, и все негативные эмоции сразу пропадают, оставляя только теплые мысли и воспоминания о тех моментах, которые они провели вместе. — Во-первых: почему я просто звезда? Я не звезда. Я целая галактика, содержащая в себе множество звезд, которые так и мерцают в глазах новой жизнью, много планет, на которых я поселил свои мысли, что извечно не дают покоя и суетятся, подобно обычным людям. Во-вторых: это не пол, а ковёр, причем очень мягкий и бархатистый. И в-третьих: если не нравится, то тогда подними мою тушку и отнеси туда, куда надо, а то так и останусь здесь довольствоваться своим положением. Во время своей речи парнишка показательно оттопыривал пальцы, словно ведя счёт. Улыбался, этот по-детски глупый и милый парнишка, в глазах которого сейчас и вправду мерцали тысяча звёзд, которые явно ещё нескоро угаснут. Внезапно немец стал таким раскрепощенным, словно тот самый маленький мальчик, который любил надувать свои щечки в наигранной обиде и подолгу обнимать коммуниста, сидя у того промеж ног или иногда на коленях. — Ишь… как мы заговорили, а вот возьму и отнесу, — хмыкнул русский и потянул руки к как ни в чем не бывало лежащему арийцу, который смотрел в потолок, демонстративно игнорируя действия коммуниста. Руки Союза осторожно проползли под эту худую и достаточно легкую тушку, осторожно отрывая ее от пола застеленного мягким ковром. Аккуратно прижав тело нациста к себе, мужчина улыбнулся, увидев надутые щечки на чужом личике и, немного наклонив голову, оставил поцелуй на одной из этих налившийся краской щечек. — Поставь меня, — попросил, даже приказал ариец, скрестив тощие ручонки на груди. Его плед-то остался на бело-черном коврике, на котором сейчас стоял коммунист босыми ногами, поверх которых были натянуты серые скучные носки. И как вообще можно было носить такую серость, когда есть вещи куда приятнее для восприятия глаз? И тут фантазия немца стала представлять этого величественного широкоплечего человека, таскающегося по дому в розовых носочках… Да, с разумом арийца однозначно что-то не так, ведь это вызвало улыбку по периметру всего личика того. — Ути какие мы грозные, — хмыкнул русский, улыбнувшись. Эта улыбка не была такой наигранной и притянутой к ушам за ниточки, которой он улыбался почти каждому в этом мире. Это была та самая, старая, полная нежности, доброты и ласки улыбка, которая заставляла млеть и улыбаться маленького Наци, который всегда нарочно делал разные глупости, лишь бы угодить коммунисту и вызвать эту улыбку, от которой внутри все расцветает. Однако сейчас эта эмоция на устах русского вызвала лишь странную, несвойственную пустоту внутри, которая также отразилась и в глазах нациста, с лица которого уже исчезла улыбка. К нему вернулись те чувства, что он давно когда-то испытывал, когда коммунисту пришлось уехать вместе с его отцом в Петербург, поскольку у родителя маленького революционера были какие-то важные дела, не требующие отлагательств, а может, ему просто надоело, что рядом с его сыном ошивается сын маньяка. Конечно, в мыслях Империи могли легко возникнуть мыли о том, что маленький немец всего лишь приманка, на крючок которой так легко попался его сын, которая после приведет бедного отпрыска к самому настоящему тирану в руки. Однако, многое говорило об обратном, ведь Российская Империя всегда был вежлив при пересечении с мальчиком и иногда даже приглашал на чай, а то и на ночь. Послышался грустный выдох со стороны коммуниста, ведь резкое изменение эмоций на лице лежащего на его руках немца не прошло мимо его глаз, отчего вскоре и с его губ стерлась улыбка, заменяясь привычным каждому, полному безразличия лицом. Он отпустил нациста на застеленный мягким бархатным ковром пол, ведь ничего кроме этого ему не оставалось. А что ещё прикажете делать с таким резким изменением атмосферы в комнате, которая совсем внезапно стала какой-то… не такой… — Ковры такие мягкие… — внезапно произнес парнишка, который так задумчиво осматривал ковер под своими ногами цвета маренго, чей мягкий и длинный ворс так приятно щекотал носки стоп. — Хех, не то слово. Отец всегда покупал только такие, — хмыкнул тот опять с привычными интонациями на слове отец, также глянув на ковер, где они сейчас и стояли. Странное ощущение, вихрем поднимающееся в груди, сменило это пустое чувство, которое прогнало остальные эмоции. — А мы… на полу будем спать? — вдруг спросил немец, ведь перспектива спать, пусть и на старом пыльном ковре, его устраивала куда больше, чем спать на кровати, от которой потом будет все время ломить спину, словно ты таскал что-то очень тяжелое на вершину довольно высокого холма, при том в лицо тебе дул ветер, сбивая с пути. — Что? С чего бы? — в непонимании спросил русский, еле заметно приподняв левую бровь, также немо спрашивая у нациста, который лишь пожал плечами, кажется, будучи не против поваляться на таких мягких, но все же пыльных ковриках. Ведь не стоит забывать о том, что в этом доме не было людей как минимум лет десять, осознание чего пришло только сейчас. Вся еда здесь, наверняка, уже давно испортилась и тухнет где-то в погребе. Но сейчас это было не слишком важно, ведь для начала нужно хотя бы вещи сбросить, а потом уже начинать уборку этого помещения, которое только чудом не задело войной, унесшей миллионы жизней невинных людей, что толком не знали, что такое жизнь. А знал ли это коммунист? Возможно, ведь сейчас он мог дышать полной грудью, пробовать новое, да и просто наслаждаться редкими моментами удовлетворения. Но та ли эта жизнь, о которой он грезил будучи маленьким? Конечно же нет. Ведь в ней не было одной очень маленькой, но настолько важной детали, при взгляде на которую улыбка сама наползает, уголки губ тянутся кверху. Он радовался простым моментам, и это был один из них. Внезапно, сам не поняв, как это произошло, мужчина подхватил опешившего от такого немца и закружил в воздухе, заливисто хохоча, будто жених новоиспеченную невестку, после чего прижал чужое хрупкое тело к себе, скрывая от всего страшного, добро улыбаясь. Честно, от такого действия даже Рейх позволил себе тихо хихикнуть, встрепав чужие волосы, что, как всегда, топорщились ежиком, ведь головной убор в виде шапки-ушанки остался в машине, будучи снятым из-за сильной жары. — Дурачок… — тихо произносит Рейх, перебирая светлые пряди волос меж тонких пальчиков, заглядывая в глаза русского, видя там далекие огоньки детства, когда они так ярко светились, будто две звездочки каждый раз при встрече двух мальчишек. Как ему дорого было это время… Почему же сейчас он чувствует себя так паршиво, вспоминая о том, как то счастье в глазах Совета угасло, заменяясь на холод и ненависть, за которыми он старался скрыть боль и непонимание. — Ладно… думаю, уборка этому месту лишней не будет. Что думаешь, Рейхи? Весело проводить время это хорошо, вот только не стоит забывать о том, что все-таки уборка не за горами и как бы не хотелось им обоим возиться с многолетней пылью — нужно вычистить все добела. Кажется, их ждет веселая уборка....