Занятия литературой

— Раньше я думал, что готовить — это очень скучно, — хмыкнул Адам, не в пример увереннее, чем десять минут назад, вырезая из теста цветок с помощью формочки. — И папа всё время так говорил. — Я всё слышу, — проворчал Кроули из гостиной. Азирафаэль и Адам переглянулись, прикусив языки, чтобы не рассмеяться. — Он всегда бурчит, — доверительно прошептал Адам, ещё больше измазавшись в муке. С интересом облизав пальцы, он тут же сморщился. — А разве мука не сладкая? — Боюсь, что нет, милый, — с искренним весельем ответил Азирафаэль, открывая духовку. Его лицо тут же обдало жаром, а по кухне разлился прекрасный аромат печенья. — Ну наконец-то! — буквально простонал мальчик, стремительно оказываясь рядом и протягивая маленькую руку. Репетитор, не задумываясь, легонько шлёпнул по ней. — Ещё горячие, — назидательным тоном отрезал он, выуживая противень и перемещая его на плиту сверху. Идея надуться на него, как мышь на крупу, была заманчивой, но долго сердиться на преподавателя Адам не мог. Азирафаэль чувствовал себя целиком и полностью в своей тарелке. Они пекли один из его любимых десертов (исключением были блинчики и пирожные), попутно обсуждая особенности творчества Байрона, и более уютной атмосферы за последние несколько лет своей жизни он не мог и вспомнить. Здесь он ощущал себя полностью... Дома. Пусть и не физически. А чувство комфорта и спокойствия для Азирафаэля было одним из самых ценных, и чего он в жизни добивался с большим трудом. Конечно, не все беседы в этой квартире текли между ним и Адамом. Иногда Кроули, проходивший мимо, неожиданно, с бухты-барахты, задавал какие-то вопросы, и преподаватель всеми силами старался не отвлекаться на его чарующий хрипловатый голос. Сначала какая-то часть Азирафаэля трепетала, в волнении заламывая пальцы, ликуя каждый раз, когда Кроули обращался к нему. Он чувствовал себя интересным, и мог лишь гадать, действительно ли хозяину дома хочется стать ближе. А потом внезапная мысль ударила его, словно молния в одиноко стоящее дерево. Если бы не мадам Трейси, Кроули мог бы нанять любого другого репетитора. Возможно, всё это — просто его любезность. От одной этой гадкой, ухмыляющейся мыслишки у Азирафаэля опускались руки, а уголки губ неумолимо ползли вниз. Проверить это было невозможно, не спросив его, а на такой отчаянный шаг преподаватель просто не мог решиться. Терять даже банальное вежливое отношение ему не хотелось. Это означало конец его походам сюда. И снова долгие, одинокие вечера в полупустой квартире, заваленной книгами. Тем временем Адам уже полил готовые печенья глазурью — кривовато, но от души; даже язык высунул от усердия и, смахнув остатки муки с рукава, с удовольствием отправил одно печенье в рот. — Б-же, — пробормотал он с набитым ртом. — К-кая вкусн-тина. Азирафаэль, всё ещё не в силах отойти от тяжёлых мыслей, грустно улыбнулся: — Прожуй сначала, не то подавишься. Мальчик закатил глаза, но принялся торопливо жевать. — Даже не верится, что это мы всё приготовили. Ну, точнее, не верится, что я. Он не нашёлся, что ответить. Неожиданное осознание оказалось очень трудно принять, и оно оседало на душе большими комьями извести. Азирафаэль даже присел на краешек стула, плотно смежив веки. Здравый смысл радовался такому исходу, велел ему скорее прийти в себя и закончить с печеньем; сердце обливалось горячей, как адский пламень, кровью. Ему самому н е х о т е л о с ь такого исхода, но отчаяние оказалось слишком сильным. Словно он взглянул на страницу книги, на которой ровными строчками было написано его неизбежное будущее. — Ази? — окликнул его Адам. Он чуть прищурился, и в его глазах на считанные мгновения промелькнуло что-то тёмное. — Отнесёшь папе печенье? Я сам второй противень засуну. Машинально кивнув, преподаватель взял мисочку с печеньем и уже даже вышел в коридор на негнущихся ногах, а там застыл. Даже рот приоткрылся от изумления. Это что, был гипноз? Каким образом Адаму удалось отправить его к отцу, если этого он не хотел бы сейчас больше всего на свете? Снова увидеть его и осознать собственное несовершенство. Может, Кроули просто нужен друг, неблагодарный ты толстый идиот. Ему тяжело управляться после такого в одиночку. Видимо, судьба решила испытать его на прочность. Другого объяснения он найти не мог, и мысли разбредались, как овцы на цветочном лугу. Эти ощущения (с новой силой каждый день) преследовали его, когда он видел Кроули. Или ему приходилось его видеть, как сейчас. Хозяин дома сидел в гостиной. Поудобнее устроившись в глубоком кресле, закинув ногу на ногу, снова разбирался с документами. В последнее время он переодевался в домашнее, даже если дома был Азирафаэль (неосознанно подчёркивая, что это в конце концов его дом). На бедного по уши влюблённого преподавателя это действовало безотказно. Вот и сейчас, засмотревшись на жилистые руки и немного встрёпанные огненные волосы, он с большим трудом взял себя в руки. — Хочешь печенье? Кроули изящным движением снял чёрные очки и вскинул на него взгляд, немного прищурившись. И сейчас Азирафаэль, глядя в его змеиные орехово-карие глаза, ощутил сильнейший приступ дежа вю: словно они уже, совершенно точно, виделись раньше. И он точно так же, со смесью восхищения и затаённой глубокой печали, смотрел в эти глаза с неповторимым оттенком жёлтого; словно границы времени и пространства больше не имели значения, и когда-то он точно так же обращался к нему, а Кроули таким же движением снимал очки и склонял вихрастую рыжую голову к плечу. Кроули этого ещё не заметил, но такое же чувство в нём тоже было. Его больше занимали собственные эмоции, которые он никак не в силах был разгадать. Он был рад, бесконечно рад видеть Азирафаэля в их доме. Никому в этом не признаваясь, в душе Кроули спешил домой, чтобы застать там улыбчивого репетитора, который так мило краснел, когда к нему обращались. За тем, как на пухлых щеках появлялись ямочки от поистине ангельской улыбки, можно было смотреть бесконечно. — Можно, — снисходительно кивнул он. Но вместе с этим внутренний червячок подтачивал эту безоблачную радость, беспощадно вгрызаясь в неё. Адам был так рад, когда приходил Азирафаэль, что его отцовская ревность крепла с каждым днём всё больше и больше. Что бы они ни делали вместе, мальчик радовался больше, чем за всё проведённое время с отцом. Кроули слишком сильно боялся стать ненужным, слишком был сосредоточен на Адаме, чтобы осознать и принять всю правду о собственных чувствах к преподавателю. Азирафаэль приблизился к его креслу, выбирая с тарелки самое аккуратное печенье, и протянул его Кроули. Мужчина откусил от него, кроша на спортивные домашние штаны, и до последнего надеялся, что тесто будет отвратительным на вкус. Выпечка была восхитительной. Он едва подавил в себе желание скривиться, как от недозрелых ягод, чтобы не пугать Азирафаэля. Только заметно помрачнел, кивнул: — Очень вкусно. Гордость гордостью, а печенье действительно было слишком хорошим, чтобы не доедать его, поэтому Кроули с аппетитом откусил снова. Репетитор весь просиял, осторожно опускаясь на диванчик, и уместил мисочку на пухлых коленях. Мужчина задумчиво покосился на него. Он очень ясно помнил, как обжёгся одиннадцать лет назад, и повторения подобной истории пожелал бы только глупец, к которым Змий себя никогда не относил. Кроули и сам не понимал, что именно его так тянет к этому беззаботному существу, которое сейчас радостно урчало, кончиком пальца поправляя глазурный рисунок. Вкупе с этим и тягучим, гнусным раздражением, ревностью, которой он ревновал сына к репетитору, это было ещё более странно и непонятно. И это злило. Змий настолько привык контролировать всё в своей жизни, что подобные чувства (которых он вдруг стыдился) требовалось прятать поглубже, так, чтобы даже он сам забыл о них. Не срослось. Азирафаэль с интересом покосился на магнитофон, стоящий в углу гостиной, и с ярким любопытством сверкнул глазами в его сторону. — Он ещё работает? И, Дьявол его побери, облизнул пальцы от глазури. Этот жест выглядел вполне себе невинно; буквально инстинктивное движение, когда твои руки испачканы чем-то съедобным. Адам, например, постоянно облизывал руки, измазанные в кетчупе после особенно сочного бургера. Но за этим конкретным движением Кроули проследил дико, голодно, словно хищник за добычей, и очень пожалел, что на нём сейчас нет безопасных чёрных очков. Он поднёс сладкие пальцы ко рту за грёбаную долю секунды; его мягкие розовые губы обхватили светлую кожу, чуть сжались на пальце, и пухлые щёки слегка втянулись. Воображению Кроули, которым он всегда отличался от окружающих, ничто не помешало представить на месте пальца нечто другое. Так, что он едва не подавился крошками печенья, сильно закашлявшись. Азирафаэль выпустил палец с едва слышным чмоканьем, и Кроули захотелось взвыть. Он отвёл взгляд на магнитофон, пытаясь проморгаться и вспомнить, что именно спросил у него преподаватель. — Он... Эээ... Да. Да, конечно. Тысяча девятьсот тридцать седьмой год. С чего бы ему не, — выдавил он. — Не работать, я имею в виду. С живым интересом репетитор поднялся с дивана, оставляя печенье на тумбочке, и Кроули смог вздохнуть спокойно. Чуть дрожащей рукой он прикрыл змеиные глаза. "Что за х-" — Что за "Velvet underground"? — окликнул его Азирафаэль, очень аккуратно перебирая кассеты. Владелец чуть выпрямился в кресле, пытаясь вернуться к отчётам. — Тебе не понравится, — покачал он головой. Кроули, конечно, не мог этого знать, но почему-то был на все сто уверен, что преподаватель не слушал ничего, кроме Моцарта. — Бибоп, — якобы со знанием дела кивнул Азирафаэль, не отрываясь от кассет. И тут Кроули словно ударили под дых. Ощущение чего-то родного, близкого вдруг повисло в воздухе, загустело, как горячий пряный соус, защекотало ноздри знакомым запахом. Если бы Змия попросили его описать, он, не задумываясь, выпалил бы: небесный. Он ощутил его впервые несколько секунд назад, но также он был уверен, что знал его всё это время, ещё задолго до того, как встретил преподавателя. Но сомнений быть не могло: это был Азирафаэль. Раздражающий репетитор, постепенно занимающий его место в сердце Адама, с глупым религиозным именем и совершенно солнечной улыбкой. Сердце Кроули сжалось, как в объятиях опасной когтистой руки. Он отчаянно не хотел дать сыну привязаться к Азирафаэлю теснее, чем к нему, родному отцу, но вместо этого пустил его в свою душу самостоятельно. Почти всю дорогу до машины Азирафаэль пытался отнекиваться, смешно жестикулировал, вскидывая пухлые ладони, но Кроули не обращал на его жалкие попытки никакого внимания. Если он что-то решал, иначе не могло и быть; преподавателю только предстояло узнать об этом. — Ну не стоит, — бормотал он. — Я прекрасно доберусь на автобусе или на метро, тут не очень-то и далеко... — Примерно час, — отрезал Кроули. — К тому же, собираются тучи. Может пойти дождь. Мне так спокойнее. Он, не задумываясь, открыл для него дверцу переднего сиденья. Репетитор, растерянно прижимая к груди портфель с книгами, смущённо улыбнулся: — Ты очень любезен, Кроули. Он хотел было возразить снова, но под его суровым взглядом (ощущался даже с чёрными очками) нервно сглотнул и залез-таки в автомобиль. Кроули захлопнул дверцу и стремительно обошёл машину, занимая своё место за рулём. — Показывай дорогу, — велел он, когда они быстро выехали на шуршащий под колёсами асфальт. — Я эту часть не очень хорошо знаю. Азирафаэль стремительно бледнел и зеленел, как ягода на кусте; он продолжал цепляться пальцами за дверную ручку, когда Кроули слишком лихо заворачивал на повороте. — М-может, можно как-нибудь и помедленнее? — сбивчиво бормотал он, глядя точно перед собой на вереницу машин, между которыми лёгкой птичкой ныряла чёрная Бентли. Кроули, не удержавшись, ехидно усмехнулся, покосившись на его растерянное лицо и вспотевший от страха лоб. — Могу включить Бибоп, чтобы тебе было поспокойнее. Одновременно с этими словами он вжал педаль газа в пол — исключительно из мальчишеского желания покрасоваться, — и Азирафаэль, не удержавшись, вскрикнул, округлив глаза. Хохот Кроули перекрыл рычание двигателя. Конечно, восхищение Адама репетитором всё ещё раздражало его, соответственно и сам Азирафаэль, невинно и недоумевающе хлопающий ресницами. Почему же Кроули решил подвезти его до дома? Можно выдвинуть сотни теорий и догадок, но нужную найти было нереально: он и сам не знал. А если его об этом спросить, можно остаться без какой-нибудь жизненно важной части тела. Любезность и вежливость были отговоркой, которую не стыдно было озвучить вслух. Змий хотел лично выпроводить Азирафаэля из дома, чтобы его сын не подбегал к окну и не смотрел, как мужчина уходит вверх по улице своим лёгким, плывучим шагом. Тягучее раздражение не отпускало его, но когда они оставались наедине — как и сейчас в машине — Кроули чувствовал себя совершенно иначе. Он ощущал жгучее желание жить, которое управляло им, когда он был лет на десять моложе. Ему хотелось чаще шутить и улыбаться, а не смерять всех без разбора мрачным взглядом под чёрными очками. Ему не хотелось прятаться; ему хотелось обсуждать с Азирафаэлем всё, буквально всё на свете — кроме Адама. Преподаватель был таким светлым и мягким, казался совершенно идеальным родителем, и Кроули это очень не нравилось. Он буквально физически ощущал своё несовершенство. Однажды в его голове даже появилась угрюмая мысль сменить репетитора, но она, влетев в одно ухо Кроули, моментально вылетела из другого. С глубоко опечаленным и раздосадованным лицом он понял, что уже не сможет без ангельской улыбки. Сейчас Адама с ними не было. Сейчас они остановились у небольшого многоквартирного дома, который выглядел гораздо беднее, чем дом, в котором жили Янги. Азирафаэль постепенно приходил в себя, отцепляя пальцы от дверной ручки. Кроули вдруг стало очень интересно напроситься к нему на "кофе", но его мысли снова увели мужчину совсем не в ту сторону. От такого он едва ли не впервые в жизни почувствовал себя смущённым. — Ну, — улыбнулся-таки всё ещё бледный Азирафаэль, — большое спасибо, Кроули. Мы действительно доехали быстрее... Где-то раз в пять. — Скоростной режим практически высосан из пальца, — недовольно заметил Кроули. Репетитор смерил его нечитаемым взглядом, но решил промолчать. — Некоторые законы нуждаются в поправке. — Зачем, если ты всё равно им не следуешь, — немного язвительно ответил Азирафаэль, поправляя галстук-бабочку. Это подействовало магически, и Кроули с искренним интересом вскинул брови, всем телом поворачиваясь к нему. Такого он точно не ожидал, но мужчине всё равно удалось его удивить. Что-то большое и тёплое в его груди радостно всколыхнулось, словно парус наполнился жаждущим попутным ветром. Преподаватель открыл дверь, поудобнее перехватив свой портфель, и напоследок улыбнулся ему ещё раз. — До свидания, мой дорогой, — легко и весело бросил он. Казалось, Азирафаэль сам был на седьмом небе, что у него получилось шокировать Кроули. — До встречи, — хмыкнул Змий в ответ. Дверца захлопнулась, и он молча уставился ему вслед. И челюсть его незамедлительно отвисла.