Его условие

Это было уже тревожно. Утром Ройс, подогревая молоко для дочки, был удивлён и немного сбит с толку звонком Анны Левандовской, которая имела к нему важный вопрос и не имела никакого желания обсуждать его по телефону. В принципе, Марко был не против, если она приедет, — сегодня был выходной между важными играми, без тренировок. Когда он соглашался принять Анну, заверяя, что весь день будет дома, он меньше всего ожидал, что она будет у его двери уже через семь часов, видимо, езды на машине, — то есть так скоро, как это возможно. Он мыл посуду и буквально подорвался на звонок в дверь. Это было тревожно и странно — видеть Анну в таком возбуждении и смятении, с выражением лица без вины виноватой. Почему-то, несмотря на почти глухую эмоциональность ее черт, Марко понимал, что ей не по себе. На самом деле она как на иголках. — Проходи, Анна, — более обеспокоенно, чем он планировал, шепотом воскликнул Ройс, встретив быстрый кивок в ответ. В гостиной они присели на длинный диван; тем не менее, её колени мешались ему. — Марко Ройс, — женщина схватила капитана Боруссии за плечи, тряхнув. Выглядело так, будто она знала его не более недели, но прониклась необоснованным и страстным доверием, как в фильмах-катастрофах: просто потому, что жизненно необходимо довериться хотя бы одному случайному спутнику, чтобы выкарабкаться. Ройс вдруг засомневался, что его одного достаточно Анне и что дело вообще в его компетенции. — Давай я позову Скарлетт, — он обернулся к лестнице, ведущей на второй этаж, в том числе к детской, протянув указательный палец. — Нет! — женщина чересчур уж поспешно, даже резко перехватила его запястье, как будто, не сделай она этого, Скарлетт по щелчку оказалась бы внизу, с ними. — Не надо Скарлетт, — она сумела лишь раз встретить взгляд ярких, больших озадаченных глаз. Потом потупила глаза, вмиг потемневшие. — Только ты, Марко. Это не я... не мы... это Роберт. Ройс почувствовал, что ему срочно нужно сделать пару глотков. Повинуясь порыву, он вскочил на ноги, обогнул диван и уверенно направился на кухню. И только на полпути осознал, что сообщил о своём намерении лишь мысленно и себе самому. Тело как на автопилоте, он был не в состоянии даже смутиться или как-то оценить себя со стороны. Просто вернулся и сел обратно. Анна, казалось, глядела на него почти в ужасе оттого, что он попытался сбежать, и тревога, всё ещё перемешанная с неизвестной природы страхом и — чувством вины? — пробежала по её лицу. Конечно, это Роберт. Нет, причиной визита могло быть что угодно, что в итоге всё равно окажется Робертом. Марко вздрогнул, его мелко заколотило: начал судорожно листать в памяти новостную ленту, которую проверил не далее, как шесть часов назад. Там не было... не было ничего шокирующего. Ничего, что затмило бы новость, повергшую в ужас всю футбольную Германию пять месяцев назад. "Как же так... Разве это возможно... Как они это допустили... Так не бывает..." — банальными, удушающе горестными, шокированными, от этого не менее искренними и сердечными словами сочувствия люди сыпали, как чемпионским конфетти. Их можно было понять, но для тех, к кому эти фразы были обращены, это было как прижигание свежей раны. Утро игроков Баварии перевернул сухой заголовок в новостях: "В ночь на воскресенье у форварда Баварии случился инсульт" . Название-ловушка, чтобы все, сомневающиеся и нет, открыли статью и убедились, что "это ведь не мог быть Левандовский" . Но следующий вираж оказывался непредсказуем — этим форвардом был он. Во времена высоких технологий, развитой спортивной медицины и тотального контроля здоровья спортсменов это продолжало происходить: игроки умирали на поле от врождённых болезней сердца, перегрузок; случались инфаркты. Но эта данность оказалась более удобоварима, пока была далеко. Ковач всё более беспомощно, хотя внешне так же твёрдо и мужественно, высиживал пресс-конференции, где его пытались убедить, что молодые, тем более спортсмены, не болеют и не умирают. Его ответом на подобные заявления чаще и чаще становилось молчание — усталое, тупое, бессильное. Всё в нем, каждая морщинка на его лице кричала: "Оставьте себе свою статистику,  она не вернет мне игрока!"Душа рвала и метала, а тренер Баварии молчал, выпивая по бутылке воды за встречу. Подробности диагноза так и не были оглашены. Постепенно многие стали осознавать — или узнавать, — что есть достаточно причин для инсульта. Но на это принятие ушло два месяца. Два месяца фанаты, болельщики других клубов, да что там — сами игроки Баварии — ждали, что "инсульт" поменяют на что-то другое. Найдут более приемлемую, очевидную и подходящую для тридцатидвухлетнего футболиста болезнь. Диагноз пересмотрят, а любимый игрок вернётся. Ещё три месяца прошли, и вот, Марко с Анной сидят вдвоём в этом дне. Они перестали ждать уже давно. — Что "Роберт"? — как отчаянно он хотел не прозвучать жалко, суеверно и малодушно. Но он сделал это, ощутив подступающий к горлу кислый вкус. Даже просто произнося это имя, казалось, он привносил в это слишком много личного и оттого рисковал удачным исходом этой беседы. Марко Ройс порочил имя бывшего товарища своей суеверностью, но иначе уже не мог. Анна посмотрела на него немного непонимающе, но догадка, что её слова довели Марко не до того вывода-выхода, всё равно мало её озаботила. Глазами не здесь, о чем-то своём. — Я уезжаю в Польшу, — только разочарование и гнев, которые огнем вспыхнули в глазах борусского капитана, подстегнули женщину. — Не надолго, на неделю, — я надеюсь, на неделю. О-о-ох, — она вздохнула рвано, сложив руки одна к другой на коленях. — Там мама, что-то тоже пошло не так... Так всё... Наложилось, — последнее Анна произнесла по слогам, будто пытаясь так приуменьшить проблему и успокоиться. — Может, чаю с мелиссой? — Марко слегка коснулся её плеча. Благо, Скарлетт обожала добавлять разные травы в горячее, а там уже что ни добавь, всё действует успокаивающе. Женщина поглядела на него скептически, удрученно, как будто завидуя мысли Ройса, что травяной чай здесь может вообще хоть чем-то помочь. — Нет, Марко, — Анна накрыла его ладонь своей, задержав на своём плече, — лучше выслушай меня. Ройс поджал губы, но кивнул и приготовился слушать. — Ты знаешь, что тогда, полгода назад, мы не стали нанимать сиделку. Это до сих пор я, — уголки её губ подернула странная улыбка. По правде говоря, оттого, что они так и не согласились на помощника, положенного по страховке, Марко был почти в ужасе. — И я уезжаю в Польшу. Выбора у меня нет. Но Роберт останется... Один. Ройс отнял руку скорее автоматически, нуждаясь в срочном переключении внимания. Взгляд упал на стену с семейными фотографиями, вазу с карамельками, подушку с едва заметным пятнышком от кофе, новые шнурки для кроссовок под полкой для обуви. Капитан рассеянно перебирал варианты, почему Анна посчитала, что он может кого-то посоветовать в этой сфере. Ах, точно. Без сомнений, благодаря Левандовскому она была в курсе каждой микротрещины в его кости, ведь никто не мог отрицать: жизнь Баварии была бы тяжелее, если бы Марко не выбывал из строя так часто. "Хрустальный Марко" — для них это было важно... Для Ройса это и раньше, а теперь особенно, не имело никакого значения, пускай даже бывший товарищ высмеивал его за глаза перед женой. — Я... Я не понимаю. К сожалению, прости, — замельтешил огорченный своим бессилием  Ройс. Улыбка в ответ показалась холодной и безнадёжной. — Роберт... Боже, да ты знаешь его. Не хуже моего. Этот упрямец, он отказался от сиделки, — женщина прижала ладонь ко лбу, сжав зубы и, кажется, бросив весь театр железного человека перед Марко, — потому что это было выше его гордости. Какие у него были глаза при одном только моем осторожном намеке! Сказал мне раз, больше не повторял, — Анна подняла пустые глаза. — Он не хотел, чтобы его видел таким, прикасался к нему кто-то, кроме меня. Это и правда был настолько Роберт, — козёл, какой же он козёл, взвалить на жену и ребёнка, и себя, — но у Марко против этой логики сжалось сердце. — Я подняла вопрос опять. У меня не было выбора, — устало, оправдывающеся повторила женщина. — Сиделка — лучший, удобный вариант, всего лишь на неделю... Ответ "никогда", знаешь, он повторился. — Чем я могу?.. — у Ройса кипела кровь от мыслей о Левандовском, от его слов. — Есть лишь одно условие, при котором он согласен, — Анна втянула носом воздух. — Марко, это условие... Ты. Он согласился довериться только тебе. Огромные, водянистые глаза Анны столкнулись с распахнувшимися карими. "Будет колебаться — оставь. Просто уйди. Согласен на что угодно", — раздраженные, по-настоящему же испуганные, смятенные наставления мужа постучались в сознание женщины. — Понимаю, это безумие, и ты не должен, — неподвижный взгляд вперился в Марко. — Боже, прости! — Анна встала, подхватив сумку со столика. — Такой ужас, все посыпалось, я запаниковала, послушала его... Слыша её, как через стену, Ройс видел перед глазами чёткий график: ещё два дня отдыха, потом игра против Баварии. Но график поплыл туманом, сменившись лицом польского нападающего — с этой хитрой, едкой улыбкой, обманчиво потупленными глазами. Роберта Левандовского, который в самые худшие дни вспомнил только Марко, хотел видеть только его рядом. — Не надо больше... — Ройс вскочил следом, протянув к ней руку. Шёпотом выпалил, пока не успел ужаснуться своему решению и передумать. — Я согласен, — Анна замерла у двери, глядя на него с безрадостным, на удивление равнодушным лицом, но с ощутимым облегчением. — Спасибо, — произнесла с чувством. — Но никто не должен знать. Это лишнее. Марко опустил глаза, посмотрел исподлобья, кивнув наверх: — Нет. Никак, Анна. Скарлетт будет знать. — Только если она, — скрепя сердце, тревожно обхватив ручку сумки, сдалась женщина. — Тогда я... останусь? Надо многое тебе объяснить, — молодому лицу вернулась неестественная озабоченность, жесткость. — Извини, не принесёшь нам выпить? У Ройса не было никаких причин отвергать это предложение. *** Запасным ключом Анны открыл дверь. Она сказала, теперь их спальня на первом, в комнате для гостей, которая налево. Так сподручнее. Марко не переставал ощущать, что делает, что не следовало бы и находится там, где не стоит. Медленно, собираясь с мыслями, развязал шнурки, поставил кроссовки на полку для обуви. По-настоящему, договориться с тренером было не так сложно. Тяжелее оказалось вынести взгляд: ты не можешь оставить нас сейчас, ты нужен; мы тебя уважаем, но это на твоей совести. И раскрыть причину он не мог — "личные проблемы", на разрешение которых уйдёт целая неделя, захватывающая игры с Баварией и Айнтрахтом. Ройс тряхнул головой. Он делает это для Анны, ради неё. Точно так. Можно ведь притвориться, что так. Капитан заступорился у двери — нажать на ручку оказалось ожидаемо трудно. Он не видел его четыре месяца после одной-единственной встречи в больнице: отчасти из-за затворнического образа жизни Роберта, отчасти из-за плотного графика Боруссии. Дольше тянуть было нельзя. За бесшумно открытой дверью показался, несмотря на ранее утро, желтоватый искусственный свет — в Мюнхене шел поистине дортмундский дождь. У широкого подоконника стояло кресло — даже мысленно Марко не смог приклеить это отрешающее слово "инвалидное". Левандовский сидел к нему спиной. Захотелось, чтобы его приход стал полной неожиданостью для поляка: шок поможет сгладить углы, отвлечь их друг от друга, объясниться... — Ну, — голос прозвучал требовательно. — Почему не пройдёшь, Марко? — Левандовский откатился от окна и развернулся к нему. Ройсу показалось, что в глазах друга, смотревшего так непривычно снизу вверх, был какой-то накал... Вызов? Да, он пристально следил за реакцией Марко. — Роберт, — мужчина шагнул вперёд, главным образом, чтобы в движении Левандовский не заметил, как затуманены его глаза. Иначе он не пройдёт эту "проверку". Но какая должна была быть реакция? Видеть его таким было больно, сверх всяких ожиданий. Форвард, кажется, напрягся, ожидая, что сделает немец. Тот протянул руку. — Так давно... Не виделись, — Ройс проклинал каждое подобранное слово. — Один раз, — улыбнулся как-то неровно. Эта улыбка была лживой. — Я столько раз хотел... — Знатно льёт сегодня, а? — не дав ему никакого права продолжать, Роберт развернулся боком к окну. — Это ты привёз дождь? — он спрашивал такие неважности, а Ройсу вдруг захотелось плакать от невозможности и ненужности объяснений и бессилия. — Боюсь, да. — И я боюсь, что да. Когда Роберт произносил длинные фразы, было слышно, что его речь стала невнятнее и польский, погруженный в немецкий, совсем расплылся. В остальном — всё те же крепкие плечи и спина, только похудел немного всё-таки, и красивое светлое лицо. — Ты не привязан. Встретимся за обедом, — сидя в пол-оборота и уже не глядя на него, сообщил Левандовский. Всё происходило так, будто всё было, как обычно, или Марко был слепой. Но это стоило Роберту неимоверных усилий, и он явно готовился держаться непробиваемой стеной. — Твоя комната у входа направо. *** Раньше двух часов дня Марко так и не решился зайти. Что делать? О чём говорить? Он до сих пор боялся, что его присутствие здесь, — не то, чего он или сам Роберт хотели бы. — Я войду? — не удержался и предупредил, — хотя Левандовский, возможно, возненавидит его за это, — приоткрывая дверь. Он зашёл с тарелкой супа, а поляк полулежал, очевидно приняв это положение только что. — Думал, поедим вместе, — сухо поджав губы, поднял бровь. Черт, черт, черт. Марко и не думал остаться, посчитав, что Роберт не захочет этого. Вернувшись со своей тарелкой, Ройс сел за журнальный столик у окна. Пять минут они обстреливали друг друга, тайком бросая изучающие, жадные взгляды. — Где твоя болтливость, Ройс? — поднеся правой рукой ложку ко рту, Левандовский посмотрел холодно из-под тёмных ресниц. — Расскажи мне о себе. — Кхм, — немец попытался прочистить горло. — Все мои ребята передают тебе привет. Я... Мы скучаем, — сказал и пожалел. Не надо было начинать — отвратительная, пустая тема. Левандовский не обратил внимания на последнее, как будто это было не то, что он хотел услышать. — Началась светлая полоса? — кивнул на выключенный телевизор на противоположной стене. — Грязные фолы на тебе, подкаты и ни одной травмы, — доел и поставил тарелку на тумбочку. — Как за двоих бегаешь. Марко услышал холодность. Зависть и обвинения в том, что у тридцатидвухлетнего полузащитника словно открылось второе дыхание, а удача наконец-то поцеловала в лоб. Капитан Боруссии думал об этом и без него: много и мучительно думал, что клялся всеми деньгами, но никогда не вписывал друга в сделку с дьяволом, который должен был отсыпать ему щепотку здоровья. Желания сбываются, но неизменно в извращенной форме. — Ты смотришь? — Поглядываю. Карабкаетесь на самую вершину. — Спасибо, мы... У нас было много молодых, и вот, они освоились, и это результа... — А Бавария катится вниз, — благородные черты исказило жестокое выражение; левая половина лица двигалась хуже, и Левандовский становился не похож на себя. — У неё нет такого, как ты. До сих пор нет, — начиная закипать оттого, что Роберт так просто поносит свою команду, с нажимом произнёс Ройс. Левандовский медленно повернул голову к нему и выдавил сквозь зубы, первые звуки неразборчиво совсем: — Пошёл отсюда. Марко замер, как пёс, на которого замахнулся всегда добрый и любящий хозяин. Он... Он бросил всё, отовсюду сорвался для него, ради него. Да Роберт сам выбрал его. Поднявшись, как с колодками на щиколотках, Ройс придержался за косяк двери: — На кухне. Зови. Слава богу, смотря себе под ноги, он не увидел пустого и нервозного взгляда в ответ.  *** Его взгляд трактовался как "никогда в жизни", но и это было невозможно. Левандовский звал Ройса, когда хотел есть, или тот приходил сам, ко времени. Марко помогал ему ходить в туалет, и вот это, боялся он, ломало Роберта, его самолюбие, крошило на щепки чувство собственного достоинства. Ройс ждал только с ужасом, что поляк возненавидит его за это настолько, что не сможет больше выносить рядом. Останавливаясь пару раз возле его комнаты, Марко заметил, что Роберт не смотрел ничего, кроме футбола, какого-то английского процедурала и... Один раз, держа Левандовского под руки сзади, он увидел проводок наушников, вылезший из-под футболки. Никогда раньше он не был по музыке. Их взрывоопасное, обвиняющее молчание длилось два дня. Вечером, обозначенным пыльным, жёлто-буревым небом, Марко принёс ужин. За окном уже сгущалось и накрапывало. Несмотря на ссору, он не осмеливался уйти к себе: Левандовский ни разу не прогонял его, и кушали они так же вдвоём. Поляк неспеша, тщательно обогнул пальцами ручку кружки с кофе и, не донеся до рта, опрокинул её на себя так нелепо и просто, как будто специально. Только паника в блестящих глазах дала понять, что меньше всего он хотел бы опозориться, облившись, как дите малое, перед ним. Ройс привстал было, но тут же застыл на месте, следя за — громко сказано "реакцией" — за глазами, губами и языком тела друга, которые одни честно ему говорили, чего хотел Роберт. Тот щёлкнул пальцами правой, протянув её в направлении шкафа. Марко насколько можно невозмутимо, не придавая значения инциденту, прошёл и открыл шкаф, выбрал серую футболку с красной каймой и подошёл к кровати. Левандовский пытался высвободить из рукава полностью бездвижную левую. Капитан мягко отодвинул руку товарища, осторожно стянув грязную одежду вместо него. Когда руки поляка упали, он, полулежа в кровати, обмяк на Ройсе, внезапно сжав рабочей правой его футболку со спины. — Марко, — спустя полминуты молчания, красиво и чётко, как будто он здесь, в четырёх стенах, разрабатывал речь на этом имени, произнёс Левандовский. И Ройс скорее почувствовал, чем услышал, как тот заплакал. Капитан Боруссии оцепенел в смятении. Его молчание напугало Роберта. — Марко, Марко, не уходи, прости мне всё, я без тебя не... — Что ты говоришь, — силой вытянул себя за волосы из онемения, прошептав, Ройс. — Она передала? Она сказала тебе так, как я велел? — видимо, начал нервничать. — Ты единственный, — ладонь бывшего форварда прижалась к спине Марко. — Твои руки... В них нет жалости. В них даже больше любви, чем в её. Это твоя нежность, Марко, — поляк отстранился, торопясь заглянуть ему в глаза. — Я никуда не уходил, — мужчина сглотнул, стараясь глядеть в глаза друга, а не на его немощность. — Только не хотел, чтобы ты ненавидел меня. — Я не возненавижу тебя, — в ужасе и сжавшись от слез, Роберт неотрывно смотрел на своего бывшего полузащитника. — Только не тебя, ни за что, — он запротестовал, словно его собирались принудить к этому. Увидев смятение и боль в карих глазах напротив, мужчина закрыл свои ладонью; его плечи содрогались. Марко стоял, упираясь коленями в кровать, и смотрел. За всю их дружбу он не видел слез Левандовского. И это рушило бесполезные заново отстроенные стены его мира, который пять месяцев назад лопнул, как беспомощный мыльный пузырь. Почти бесшумно, Роберт обнял его за талию, сжав крепко, притянув к себе. Марко чувствовал себя не в этой реальности, машинально, бездумно поглаживая отросшие каштановые кудри, зарываясь в них пальцами. — Почему ты не можешь остаться, — задыхаясь от приступообразных рыданий, уткнувшись лицом Ройсу в живот, прошептал Левандовский. Это и не был вопрос. Произнося очевидное вслух, он пробовал неизбежное на вкус. — Я могу вынести... но лишь с тобой. — Это не так, и ты знаешь, — грустно, позволив всей боли вылиться в его черты, пока друг не видел, тихо произнёс Ройс. — Это я не смог бы. Ты сильный, всегда был сильнее. — Господи, прости меня, — краснея, прошептал Роберт. И они оба знали, что он имел в виду. — Я только... Мне тебя... Не хватает, — поляк прижал ладонь Марко к своей щеке. — Я люблю тебя, Леви. Всегда любил, — губы Марко превратились в тонкую линию; заскорузлые печали и свежее, гулкое горе вгрызалось в горло, сдавливая. Он провел пальцем по лбу нападающего, разглаживая глубокую, запавшую морщину. — Я бы сделал для тебя всё, но я не могу ничего, — сокрушенно, дрожащим от гнева голосом прошептал Роберт. Ройс аккуратно отодвинул его от себя, заставив ослабить хватку. Его лицо показалось почти безжизненным, глаза — выдохшимися. К сердцу Левандовского подступил туман вины: он не хотел делать этого с ним. — Можешь, — взгляд Марко блуждал по красным глазам, бледным щекам, выпирающим ключицам и неестественно скошенному левому плечу. — Когда я уеду, вы наймете сиделку. Анна с дочкой заслужили это. Ты, — Ройс протянул серую футболку, поощряя бывшего сокомандника поднять руку, — начнешь заниматься. В три раза усерднее. Перестанешь избегать товарищей. Позвонишь хотя бы Ковачу — ему, кажется, тяжелее всех. — А тебе? — еле слышно спросил Левандовский, смотря из-под тонких ресниц на одеяло на своих ногах. Немец оправил одежду на нём, нежно проведя рукой по складке на груди. — Для меня ты установишь рекорд по самому быстрому восстановлению. — Кро-во-излияние слишком обширное, — не сразу управившись со словом, Роберт выжал безнадёжную усмешку. Из-за лёгкой ассиметрии ухмылка не получилась. — Я буду приходить, — Ройс помедлил, решаясь, — раз в месяц. Будем только вдвоём. — Анна согласилась? — встрепенулся поляк, с надеждой, сменившейся недоверием, посмотрев на друга. — Ещё нет. Она не откажет. — Ты хочешь..? — Левандовский оборвал себя на полуслове, прикусив губу; он был на грани. — Я буду рядом, чтобы ты поставил этот рекорд, — улыбка Ройса, почти такая же открытая и согревающая, как всю жизнь, только не счастливая. — Так поступает команда: помогает своему бомбардиру преодолеть новый рубеж, —капитан Боруссии встал на колени у кровати, притянув к себе обе руки Роберта. Долгим, жадным взглядом он искал знакомые черты в этом испуганном, благоговейном лице. Даже мимические морщины и те, казалось, изменились. — Заварю кофе, — он улыбнулся успокаивающе и поднялся с пола. — Найди пока что-нибудь, чем мы займём вечер. Ройс вышел, плотно и осторожно прикрыв дверь. На кухне, не включая свет, поставил чайник и оперся руками по обе стороны от плиты. Слёзы хлынули, оставляя его самого немым. От беззвучных конвульсий у Марко болело горло, и эта боль не отдавала ничего взамен — ни просветления, ни облегчения мыслей, ни принятия. Тем вечером второго дня они просмотрели все глаза за шесть серий "Инспектора Линли". Ройс, по просьбе Роберта, остался у него. Это показалось бы странным, услышь он подобное от любителя комфорта и личного пространства Левандовского раньше. Но сегодня ему не нужно было анализировать — достаточно того, что, ощушая спиной его спину, Марко уснул быстрее и крепче, чем вчера. Наутро Ройс беспокойно проснулся, как оказалось, ткнувшись виском в локоть Роберта, заложившего руку за голову. Тот медленно повернулся, опустив взгляд вниз. Их глаза встретились. — Не... Не думал, что ты уже не спишь, — Марко сонно и смущённо заморгал, принявшись приглаживать топорщащиеся волосы. Друг с нескрываемым, каким-то философским интересом проследил за его пальцами в этой бессмысленной попытке. Перевёл взгляд вперёд. — Я, Марко, просыпаюсь по режиму. До сих пор. — И я по режиму! — сжав переносицу, несколько раз крепко зажмурился. — Но только по будильнику, — капитан чувствовал себя так, словно вчера добрый вечер квасил с Левандовским. Свежий воздух, исходивший из неплотно закрытой вчера форточки, захолодил по шее. — Ты печка, Леви, я весь вспотел с тобой спать. — Не надо было так жаться. Ты форточку еле прикрыл и всю ночь кутался. Я бы закрыл, но... Вот, видишь, — хмыкнув, Роберт не удержался, также пройдясь по своим волосам. Ройс опустил одеяло, довольно большое, натянутое почти до подбородка, и только сейчас увидел, что Левандовский укрылся лишь справа, ближе к нему. — Не начинай только ощущать вину, как в бульварном романчике, ей-богу. Если и заболею, это моя меньшая забота. У меня столько времени — хоть залечись, — поляк всё ещё сканировал телевизор, висевший напротив, говоря монотонно, как заготовлено. — Нет. Я... Насколько я проспал, значит? — Марко стал чересчур деятельно искать телефон. За секунду до осаждающей фразы друга, он уже начал переживать за него и сделал мысленную пометку быть внимательнее с форточками. — Ты переспал меня практически на полтора часа, — Роберт на опережение поднёс ему к самым глазам экран своего сотового. Ройс виновато заскулил, хлопнув себя по лбу. — Прости, Роберт. Я проштрафился. Наверное, ты уже проголодался. Пойду, приготовлю нам что-нибудь, — мужчина приподнялся на локтях. — Хей, — Левандовский положил руку на его ладонь. — Ты не прислуга здесь, Марко. Я думал, ты понял всё вчера. Если ты это так... — Ройс не припоминал, когда ещё видел его таким раздосадованным и огорченным одновременно. — Я понял, я всё, конечно, понял, — нервно закусил губу Марко. Факт, который довольно скоро пришлось принять: с заболевшим Левандовским общаться стало (ещё) труднее. Выждав пару мгновений, скользнул рукой из-под руки товарища. Встал и, не надевая тапок, в одних боксерах прошел к стулу у туалетного столика Анны, где вчера аккуратно повесил вещи на спинку. Роберт уже полулежал, подперев кулаком щёку. Внезапно он то ли прокашлялся, то ли это был вырвавшийся смешок. — Марко Ройс, впредь, когда будешь ночевать у меня, складывай одежду в шкаф. Неважно, куда, — куда хочешь. Лишь бы не это, — несмотря на безжизненные мыщцы левой стороны, сегодня утром ухмылка вышла. Ройс нахмурился. — Что, о чём ты? В смысле "это"? — "Это"? — гораздо более бодрый и проснувшийся Левандовский, кажется, был доволен, что Марко докопался. — Вещички на стуле. Так и кричат: "Марко Ройс на одну ночь". Капитан Боруссии чертыхнулся, ушам своим не поверив. — Роберт, серьёзно? О чём ты вообще думаешь? — но, разглядев за ещё не природнившимися чертами свежую, светлую улыбку, ухмыльнулся в ответ. — Я не "на одну ночь"; знаешь, я вообще не задержусь больше, чем на час или два*. — Так, сделай, как я прошу, и давай обойдемся без похабщины в моем доме. — Может, если я спою тебе, ты поймёшь, что это не похабщина, а искусство? Неделю назад дорвался и доучил куплеты, — Ройс, солнечно щурясь, любовался, как друг играл строгого хозяина, склонного к пуританским взглядам. — Если и споёшь, это не больше, чем долгожданная похабщина от Rammstein. — Чертяка, Левандовский! — изумленно зашипел Марко, высунув голову из ворота футболки. — Ты знал! Разве это твоя сфера? — сказал и тут же припомнил провод наушников на его шее. — От безделья. Только лишь. Не обольщайся. Что ты собираешься приготовить? — вдруг перевёл тему и посмотрел на Ройса более сосредоточенно, подавшись вперёд. Марко вздохнул, немного покраснев. — По правде... Что-то вроде "настоящего немецкого завтрака". Наделать бутербродов с колбасой, сыром. Нутеллой. Брецель, если ты не против. — Нет, — твёрдость в голосе Левандовского убавила энтузиазма в глазах Марко. — Как? У нас одна спаржа да яблоки, не из чего. — Я сходил в магазин вчера, — поджал губы Ройс, — пока ты... Был у себя, — "спал", он хотел сказать. Голубющие глаза поляка округлились от смеси удивления и растроганности, так что у Ройса отлегло от сердца. Он завязал тесемки на спортивных штанах и открыл дверь, уловив движение сбоку. — Постой, — Марко развернулся. Роберт откинул одеяло, приподнялся на правом локте. — Хочу помочь. Марко, следуя его указаниям, отыскал костыли: Левандовский отказался садиться в кресло, он сможет. Придерживая — едва касаясь, — друга со спины, по пути на кухню думал, вспоминая, с каким старанием делал вид, что Роберт утром говорил внятно и чётко, что пора начать речевую терапию. Разболтать и заболтать. Помнилось, правда, предострежение Анны, что придётся столкнуться с раздражением и показательной апатией. Не гнушаясь сдержанной помощью, предложенной без увещеваний, Роберт Левандовский шёл с ним на кухню вместе готовить завтрак, за который его жена бы по головке не погладила. Коктейлем сладкого осознания и испуга для Марко стала мысль — терапия началась два дня тому назад, едва отперев дверь запасным ключом Анны. Оставалось четыре с половиной дня. *** Вот и всё. Ройс выезжал из Мюнхена с небольшим опозданием, но к тренировке успевал. Боруссия сыграла в ничью с Баварией и проиграла Айнтрахту. И капитан ни в жизнь бы себе не простил этой отлучки, если бы... Если бы её звали как угодно, кроме "Роберт Левандовский". Обнимая его на пороге, Роберт прошептал, что сожалеет об одном: никогда уже точно не сыграет под капитанством Ройса. Ройс же, глядя в снова яркие, прозрачно-голубые глаза, не жалел ни о чём. И горел. Уже. Им не выйти больше на поле — ни вместе, ни против друг друга. Но теперь ничему не сбить его с пути. Бежать за двоих, забивать за двоих, отдаваться на матчах и на тренировках за двоих. Когда пара ясных, насмешливых — да, он вернёт им это, — глаз за несколько сотен километров следит за ним, Марко не имеет права сдаваться. Раньше он не знал, как быть дальше и куда идти, уверенный, что участие в жизни Роберта тому не нужно. Противно. Ломает его. Теперь... Роберт вверился ему. И Ройс выведет его опять на свет, чего бы это ни стоило. И ради двенадцати встреч.