ребята, никому не нужен котёнок? рыжий, подобрали у дороги
Арсений откликнулся сразу же, написал в личку. а себе чего не оставишь? аллергия?не, я ж из общаги
а-а. слушай, я давно кота хотел, может, это знак? Антон приподнял брови: ему-то до пизды вообще было, знак это или нет, просто не хотелось выбрасывать кота на улицу, а если их спалят, то придётся. Шаст попялил в экран пару секунд и отбил ответ.это точно знак
:) я приеду сейчас, кинь адрес общаги, пожалуйста — Я нашёл! — Как быстро. Эд представлял из себя почти трогательное зрелище, подставляя под нос котёнку какие-то кошачьи консервы. — Арсений сказал, что уже едет за ним. — Кто такой Арсений? — Староста наш. — А-а, — понимающе кивнул Эд. — Весь такой важный. — Как хуй бумажный, ага. Выграновский усмехнулся и оставил кота наедине с едой, только чтобы достать из пакета что-нибудь для себя и Антона. В итоге появления Арса они ждали, набивая желудки какими-то дешманскими сухариками, а кот, которого они не решились назвать, тихо урчал, играясь с полотенцем на Эдовой кровати. Вот этот самый Арсений, спасший рыжего котёнка от уличной жизни, несколько лет спустя и греет Антону уши последние минут пятнадцать: вдохновенно рассказывает про проект своей будущей татухи, которую надеется выпросить у Эда — со скидкой. Зная Эда, Антон думает, что он не уступит ни рубля, но Шаст не спешит переубеждать Попова — он устал и не может в нормальные разговоры сегодня. Пока Арс болтает, — а болтает он всегда дохуя и без умолку, — Шаст успевает предупредить Выграновского.у нас Арс
звучит как диагноз че ему надо?пришел к тебе за татухой
ты скоро?
в метро уже Антон крутит в руке телефон, смотрит на Арсения и кивает на каждую его фразу. Даже смеется над чем-то искренне — Арсений иногда неожиданно смешно шутит. Телефон в руке снова брякает. скидку я ему делать не буду. Когда Эд наконец приходит в общагу, Шаст салютует ему открытой банкой энергетика и трёт уставшие глаза. — Ну чё, — с порога говорит Выграновский, стряхивая с плеч полупустой рюкзак, — моя секретарша сказала, что ты хочешь татуху… — С хуя ли твоя? — лениво протестует Антон. — То есть секретарша тебя не смутила. — Ну, спасибо, что не шлюшка. — Это не на людях, — скалится Эд и снова смотрит на Арса. — Так чё ты там придумал? Арсений немного растерянно моргает. — Надпись хочу на русском, в одну строчку, без выебонов… — Ты — и без выебонов? — Эд плюхается на кровать Шаста, бедро к бедру, и забирает из чужих пальцев банку. — Очень странно. Выграновский хлебает прямо из жестянки, Антон откидывается назад, упираясь лопатками в стену. Они оба смотрят на Арсения, а тот, переводя хитрожопый взгляд с одного на другого, беззастенчиво рассматривает их в ответ. Шаст выгибает бровь, и Арсений спохватывается. — Подумал, ты согласишься скинуть… — Не, нихуя, — сразу отрезает Эд, делает ещё пару глотков и возвращает энергетик Антону. Шаст крутит жестянку в руках несколько секунд и, присосавшись, допивает половину содержимого залпом. Эд смотрит на него через плечо, хмурясь. — Ты скопытишься из-за них. Шаст только глаза закатывает и с места бросает банку в урну у двери — попадает. Эд снова переводит взгляд на Арсения, и тот почему-то выглядит впечатлённым — явно не блестящим броском. — Я подумал, — уже менее уверенно снова говорит Арс, — ну, по старой дружбе… — По старой дружбе могу дать совет: не делай у меня свою татуху. Терпеть не могу с этими тонкими штуками возиться. У нас девчонки такую поеботу обожают, вот к ним и запишись. У них народу битком, правда, но для тебя чего-нибудь найдём. Антон широко зевает, сползая чуть ниже по кровати, и, зажмурившись, так и не открывает глаза. Эд бросает в его сторону короткий недовольный взгляд. — Понял, — кивает Арс, поднимаясь. — Всё понял. — Пиши тогда мне или в директ салона в инсте, скажи, что от меня. Я предупрежу. — Окей, спасибо. До скорого тогда? — Ага, бывай. Эд пихает Антона коленкой, и тот неопределенно машет рукой в качестве прощания. Арс уходит, и Антон тут же сворачивается на кровати в клубок, макушкой упираясь Эду в бедро. — Я так заебался, — снова зевает он. — Почему энергосы не помогают? — Потому что надо спать иногда, — Эд хлопает Антона по плечу, да так и оставляет ладонь. На Антоне оранжевая байка — Эд уверен, в этот раз точно шастунская шмотка, Выграновский помнит, как Антон не снимал её первую неделю после покупки. — Я спал. Сегодня целых три часа. — А вчера? — Два. — Шаст. — М-м? Эд вздыхает. — Ты реферат свой доделал? — Да, в моей папке у тебя на ноуте лежит. Как раз к приходу Арса успел. — Завтра ещё что-то надо сдавать стрёмное? — Не. Домашку опять не сделал, правда, ну и хуй с ней. — Между парами сделаешь. Поспишь? Шаст кивает, но тут же спохватывается: — Блин, а распечатать… — Да забей, сейчас попрошу кого-то из твоих. — Спасибо. Шаст так и не отодвигается, и Эд только теперь замечает, что всё это время едва заметно поглаживал чужое плечо большим пальцем. Антон совсем затихает уже через пару минут, пока Эд, взяв его телефон, просит одногруппницу Шастуна распечатать реферат. Выграновский сидит так еще какое-то время, пяля то на приоткрывшего во сне губы Антона, то в телефон. Эд не совсем понимает, в какой момент ему вдруг вообще стало интересно залипать на своего соседа, но замечает за собой эту дурную привычку всё чаще и чаще — наверное, едет крыша на почве скорого выпуска, и сознание истерит, потому что Выграновский не готов к глобальным переменам. Раньше он за собой подобного не замечал: Эд всегда безболезненно воспринимал и переезды, и смену коллектива, — а здесь даже думать не хочет о грядущем. Он гасит свет, прежде чем уйти в душ, а когда возвращается, подсвечивая себе фонариком, Антон уже лежит под одеялом, и джинсы с любимой байкой валяются прямо на полу. Эд делает звук на телефоне тише, когда ставит будильник: ему рано уходить, а Шасту только к третьей, и потом на работу. Антон выдыхается сильнее Эда, потому что у него стабильный график, в отличие от Выграновского, которому иногда несколько дней кряду не нужно в салон. Да и с преподами Эду как-то больше повезло, у Шаста все четыре года одни бабки маразматичные преподают. Но они оба довольны работой и ждут, когда можно будет заняться делом по-настоящему, без обузы в виде учёбы. Как, интересно, Шаст воспринял бы предложение пожить вместе ещё какое-то время? Было бы легче платить за хату, можно снять что-то прямо рядом с работой… Хотя скорее всего Антон захочет немного личного пространства и свободы, как и любой нормальный человек. Засыпает Эд с мыслями, что он, очевидно, не очень нормальный. — Скря… — сонно выдыхает Антон, и Эд дёргается. — Ты ещё не спишь? — Сплю, но, — Антон, судя по звукам, переворачивается к нему лицом, — а если я захочу тонкую тату, ты мне её не будешь бить, что ли? Эд усмехается. — Тебе — набью. Шаст в полудрёме удовлетворенно вздыхает. — Здорово. — Спи. Антон кивает, очевидно забыв, что в темноте никто этого не увидит, и мгновенно проваливается в сон. Эд, кажется, примерно знает, что хочет ему набить. Спойлер: не ебало. Но шутка вышла бы смешной. * В один из апрельских вечеров Шаст торчит в приёмной стоматологии недалеко от универа и мило болтает с девушкой, сидящей за стойкой — Катей. Она, смущаясь, рассказывает, что новый врач Дима знает своё дело, а все отзывы клиентов о нём один восторженнее другого. Антон ей верит, главным образом потому что Катя подкармливает его карамельками, которые вопреки всем советам стоматологов не есть сладкое всегда находятся в её объёмной сумке. Сегодня, как и пару месяцев назад, Антон ждёт Эда после приёма, — потому что обыкновенно, посетив стоматолога, Выграновский плохо соображает и постоянно ловит какие-то вьетнамские флэшбэки, находясь в прострации до тех самых пор, пока не отойдёт анестезия. Впервые Шаст узнал, что Эд не любит стоматологов, ещё курсе на втором, и с тех пор ходит в клинику вместе с ним — Антону не в падлу, а Эду так проще. Пару часов назад Шаст нёсся домой на всех парах, чтобы позвать в комнату половину общаги и затусить, но его мечтам не суждено было сбыться: Выграновский лежал на кровати, держась за щеку, и с интервалом в полминуты шипел еле слышное «с-с-сука». Немного поломавшись и полежав лицом в подушку, чтобы не видеть бренный мир, в котором существуют война, голод, загрязнение, смерть и, что самое страшное, стоматологи, Эд всё же согласился пойти в клинику сегодня, а не оттягивать до последнего. Поэтому теперь Шаст терпеливо ждёт его, поглощая карамель и мило болтая с Катей. Его стоматологи не пугали никогда. — Дима очень хороший, — наверное, раз в десятый говорит Катя. — Он у нас работает всего несколько недель, но он такой… Катя мечтательно вздыхает и не договаривает, и Антон вздыхает вместе с ней: вот это влюблённость. Шаст даже немного завидует. Вышеупомянутый Дима спустя полчаса выходит из коридоров клиники, ведя за собой шаркающего бахилами по идеально чистому полу Эда. — Пациент скорее мёртв, чем жив, — усмехается Позов, — но вполне себе здоров. Эд, мало что соображая, послушно расплачивается на стойке регистрации и кивает на все увещевания Димы не есть ближайшие пару часов и не чистить сегодня зубы. Шаст топчется на месте, с усмешкой наблюдая за вмиг подобравшейся Катей — он ещё не видел её вот такой. Дима, кажется, произвёл на неё большое впечатление: видимо, девушка любит умных. Шаст с сомнением смотрит на ушедшего из клиники в бахилах Эда и вздыхает: вот кому-то повезло. — Эй, Скря, бахилы. Эд оборачивается, непонимающе смотрит сначала на Антона, потом на свои ноги, и едва не падает, пока пытается стянуть целлофан с ботинок. Шасту его жаль, поэтому он подставляет своё плечо, и Эд с охотой за него цепляется. Бахилы отправляются в ближайшую мусорку, и Выграновский невнятно бормочет: — Я ненавижу стоматологов. Шаст понимающе кивает, похлопывая Эда по лопаткам. — Знаю. Зато тебе ещё полгода минимум не нужно будет с ними встречаться. Эд угукает, и следующие пару минут они идут тихими дворами до общаги в молчании. Шаст вдруг тыкает пальцем в чужую щеку, а Выграновский даже не дёргается. — До сих пор не чувствуешь? — Не-а. Дима сказал, что где-то через час отойду, — в голосе Эда потихоньку начинает проявляться интонация — хорошая примета. — Прикольный он, кстати. Я бы с ним забухал. — Я бы тоже. Вообще, думаю, можно устроить, они с Катей в ладах, вроде. — Он о ней трещал постоянно, — хмыкает Эд. — А Катя не дура, умных любит. Везёт. Шаст улыбается чему-то своему и смотрит себе под ноги — Эд этого не видит. — Везёт, — соглашается Антон. * В голове Эда последние несколько дней творится какой-то адский пиздец: он больше не загоняется из-за учёбы и не переживает из-за работы, вместо этого все его мысли занимает Антон — целиком и полностью. Было бы неплохо об этом с кем-то побазарить, но Эд даже не знает, есть ли в его компании кто-то, кто понял бы его правильно. Так что он отмалчивается, наблюдая за Антоном изо дня в день всё пристальнее, и сам пытается решить, что со всем этим делать. Шастун в последнее время тоже кажется каким-то странным: нервничает из-за учёбы, может, больше обычного, а может у него в семье проблемы какие-то, — Эд не рискует спрашивать. Антон даже пропустил мимо ушей все гейские шуточки, которые прозвучали в их адрес на последней пьянке, что вообще было чем-то из ряда вон, потому что обычно сам Шаст и являлся их инициатором. Антон стал рассеяннее: оставляет повсюду свой шмот, реже берёт в руки комп Эда и отказывается бухать с ним наедине — Эд от последнего совсем охуевает и назло Антону лезет в его секретную (вообще не секретную) папку. Он находит там два файла с порнухой, да так и не решается открыть: на маленькой иконке не сильно понятно, но Эду вдруг кажется, что он найдёт там что-то, что ему захочется забыть. И, не дай бог, ещё и возбудится от этого же. Под грузом всех этих проблем Эд находит себя в три часа ночи в собственной кровати, и сна у него ни в одном глазу. Он уже, наверное, минут сорок бесцельно пялится в потолок, и это немного подбешивает, потому что завтра нужно рано встать и желательно оставаться бодрым весь день — у Эда дохуя клиентов. Из всех вариантов быстро уснуть Выграновский выбирает самый простой и удобный: ему надо подрочить. Он поворачивается к уснувшему час назад Антону и пару раз шепчет его имя, убеждаясь, что тот по-прежнему спит, и, когда Шаст не откликается, лезет сначала за телефоном, который лежит под подушкой, а потом уже под одеяло. Эд тихо выдыхает, несколько раз касаясь себя через ткань белья, и открывает какой-то из сохранённых видосов, которые стопроцентно работают из раза в раз, когда лень искать что-то новое. Он вырубает звук, ограничиваясь картинкой, и лезет под резинку боксёров, сводя брови к переносице и стараясь контролировать участившееся дыхание. Спустя пару ленивых движений, слух улавливает шевеление на соседней кровати, и Эд на автомате вырубает телефон — экран гаснет, но желание не пропадает. Выграновский так и замирает, сжимая ладонью член, и надеется, что Шаст не проснулся. Как говорится: хуй там. — Эд?.. — голос Антона со сна хрипит, и Выграновский закусывает губу, чтобы спасти себя от громкого выдоха; Штирлиц ещё никогда не был так близко к провалу. — Ты спишь? Эд, видимо, не сильно умный, поэтому медленно двигает рукой ещё раз и едва не стонет от накатившего с новой силой возбуждения. Его хватает только на то, чтобы отрицательно замычать. — А я чё-то проснулся, вот, — судя по звукам, Шаст ёрзает по кровати, и Эд закрывает глаза, молясь, чтобы тот заткнулся. Антон мольбы не слышит. — И вот думаю, мы с тобой в кино сто лет не были… Выграновский беззвучно чертыхается и даже пытается прийти в себя хотя бы на пару минут — чтобы поговорить с Антоном, пока тот не уснёт обратно, и додрочить потом, — но проваливает попытку, когда Шаст снова зовёт его по имени. Сука. — Эд?.. — А? — Давай сходим в кино? — Угу. Эд двигает рукой, не сбавляя ритм, и из-за голоса Антона перед глазами рисуется совсем не пышногрудая брюнетка, хорошо работающая ртом, а обыкновенный, домашний Шастун: в разношенной футболке и слезающих с тощей задницы шортах. Эд, выпуская из пальцев телефон, хватается за железную перекладину в изголовье кровати, чувствуя, как внизу всё горит. Он жмурится до цветных кругов перед глазами и приоткрывает рот, силясь не застонать. Воображение живо рисует перед глазами Шастуна, привычно облизывающего губы, и Эд машинально делает то же самое. Антон продолжает что-то бормотать: про выбор фильма, про послезавтрашний коллоквиум, про то, какие тупые люди попадаются ему в вейпшопе, про работу Эда, — про всё на свете. У Шастуна так бывает: среди ночи он просыпается и заговаривает сам себя, пока не уснёт обратно, делая вид, что говорит с Эдом. От Эда требуется только изредка согласно мычать, чем он и занимается, стискивая пальцы на перекладине до побелевших костяшек. Мычит он, наверное, не столько согласно, сколько вымученно, но Шаст, кажется, нихуя не понимает, продолжая невнятно бормотать. Выграновский обещает, что обязательно подумает позже, как так вышло, что у него стоит на лучшего друга, и даже попытается решить возникшую проблему, но сейчас кажется жизненно важным довести себя до конца, — иначе Эд просто умрёт от перевозбуждения. Он слегка ускоряется, чувствуя жар на щеках — одеяло шумит немного слишком пиздец как очевидно. Антон по-прежнему говорит. — Слушай, а можно я возьму погонять твою футболку? Она просто так круто выглядит, — Эд представляет, как вышеупомянутая шмотка будет оголять чужие ключицы, и едва не матерится. — Скря?.. Эд прогибается в пояснице, напрягаясь всем телом, и кончает. Он замирает, стараясь отдышаться, и, кажется, его сердце стучит на всю комнату. Хочется курить. — Ты что, уснул? — лениво спрашивает Шаст. — Нет, — обессиленно выдыхает Эд. — Так можно я возьму футболку? — Возьми. — Спасибо, — тихо отвечает Антон, судя по всему, уткнувшись носом в подушку. «Тебе, блядь, спасибо», — думает Эд, пока приходит в себя. Размышлять о том, что случилось, не хочется, поэтому Выграновский со звенящей пустотой в башке сначала идёт в душ, а потом, кинув грязное в мешок для стирки, валится в кровать. Спит он до самого будильника, ни разу не просыпаясь. * На следующий день у Эда вообще нет времени задумываться о насущном: после двух семинаров он галопом несётся на работу и остаётся до самого вечера — клиенты идут сплошным потоком. Где-то после четвёртого человека Выграновский пишет Антону.я буду поздно
это пиздец
ещё немного, и я лишусь здорового позвоночника
тебя подождать? я выспался сегодня Выспался он. Ну, хоть кто-то.давай
посмотрим чё-нибудь?я вырублюсь
как всегда :) Эд вздыхает, стараясь не вспоминать свой ночной конфуз, и с улыбкой здоровается со следующим клиентом. Немножко хочется сдохнуть. И множко — домой. * — Блядь, — блаженно выдыхает Эд, когда Антон впервые его касается. — Су-ука. У Выграновского по спине и рукам ровным строем бегут мурашки, и он утыкается лицом в подушку, чувствуя чужие ладони на своей спине. Антон сидит на его бёдрах — ни разу не по-гейски — и вполне себе гетеронормативно мнёт его спину под аккомпанемент какого-то тупого шоу на ютубе. Антон не то чтобы мастер массажа — он в этой области вообще не шарит, — но Эд так устал, что ему, в общем-то, похуй: Шаст мог просто встать и походить по его спине, это и то казалось бы лучшей мануальной терапией на свете. Антон упирается большими пальцами Эду в поясницу и ведёт вверх по позвоночнику; Выграновский больше не в состоянии разговаривать. Веки становятся тяжёлыми, тепло чужих пальцев делает так хорошо и приятно, что хочется им повиноваться и изображать из себя податливый пластилин. Эд в этом, конечно, никогда не признается, хотя его реакция говорит сама за себя: он лениво ёрзает, устраиваясь поудобнее, и суёт руки под подушку. Шастун забывает про ютуб, рассматривая острые лопатки и нарисованные крылья, и мнёт худую спину — Эд охает, когда Антон давит сильнее. — Люди сейчас подумают, что мы трахаемся, — рассуждает Шаст, по-прежнему не в силах отвести взгляд от чернильных перьев и родинки под левой лопаткой. — А что, им можно, а нам нет? У Эда даже нет сил стыдиться, вспоминая прошлую ночь, — он так заебался, что под чужими руками почти вырубается. В голове мутнеет, диалоги из сериала больше не несут в себе никакого смысла, и Эд окончательно расслабляется, чувствуя, как мягко соскальзывает в сон. Антон, сидящий на нём, испытывает нечто противоположное. Почему-то вдруг думается, что Эд красивый — со всеми своими дурацкими татухами, несуразно пухлыми губами и кривой улыбкой. Хочется и дальше водить руками по его спине, провоцируя на громкие выдохи и короткую ругань. У Шастуна слегка кружится голова, когда он думает о том, как на самом деле реагирует Выграновский, когда его целуют — осторожно и медленно, а не так, как обычно его пытаются сожрать на вписках. Эд ведь наверняка только выглядит так, словно ему нравится пожёстче… Шаст тормозит — и физически, и мысленно. Наверное, им надо поговорить, — Антон ведь не один чувствует, что что-то поменялось. Ему стало тяжело оставаться с Эдом один на один в бухом состоянии: хотелось лезть, спать на одной кровати и спрашивать тупорылые вопросы. Хотелось быть ближе: Антон смотрел на Эда и по кругу катал в голове мысль о том, какой он, на самом деле, классный. Будь Выграновский знаменитостью, Антон небось слыл бы главной фанаткой. Антон зависает, сверля взглядом чужую спину, и легонько тормошит Эда. — Скря? Ответом Шастуну служит молчание — Эд заебался настолько, что вырубился, пока Шаст сидел, блядь, в максимальной близости от его задницы. Вот это уровень доверия, невесело думает Антон. Знал бы Эд, как на самом деле обстоят дела, может, больше бы и не доверял. Наверное, хорошо, что они разъедутся после выпуска. Возможно, Антон даже не успеет натворить дел. * — Какие-то вы оба загруженные, — тянет Ира, садясь рядом с Антоном на свой бежевый диван с бокалом шампанского в руках. Так всегда происходит: Кузнецова собирает на своей личной хате всех тусовщиков и строит из себя приличную хозяйку бала первые часа полтора. Она снуёт между небольшими компаниями ребят, стараясь поддержать беседу, и в итоге ни один гость не чувствует себя обделённым. К тому моменту, как Ира начинает хлестать алкоголь из горла (при этом всё ещё выглядит как леди — Антон никогда не поймёт), все собравшиеся обыкновенно чувствуют себя лучшими друзьями. — Кто? — глупо переспрашивает Шаст, точно зная ответ. — Вы с Эдом, не тупи. Посрались? — Нет. — Странно. Антон смотрит на неё, приподняв брови. — Блин, ну это как-то ненормально, что вы вообще не срётесь. За два года, что мы с тобой знакомы — ни разу. Нездоро́во. — Я неконфликтный. — Ну да. Шаст пожимает плечами, не отрывая взгляда от сидящего к нему спиной Эда, — тот болтает о чём-то с Димой, с которым они оба всё же успели сдружиться, и пьёт пивас с ним же. Антон вздыхает, вылизывая взглядом чужой татуированный загривок. — У-у-у, — тянет Ира. — Ясно. — Чего тебе ясно? — Всё ясно. Понятно. Теперь — понятно. — Ир… — Ой, телефон звонит, прости, Тош. — Знаешь, куда себе это «Тоша» засунь? — Неконфликтный он, как же, — фыркает Ира и уходит на кухню, откуда и впрямь доносится знакомая трель. Шаст устало откидывается на спинку дивана, пальцами прочёсывая чёлку, и глотает холодное пиво из только что открытой бутылки. Голова гудит, и алкоголь не приносит ожидаемого облегчения: если это взросление (неужели), то Антон предпочёл бы оставаться вечно молодым. Эд всё-таки оказывается рядом через какое-то время, Шаст даже не успевает понять, как именно, но никто вокруг не удивляется: даже если эти двое в начале тусовки сидят по разным углам, в итоге всё равно обнаружатся вместе. Арсений, называющий их геюгами, постоянно с этого ржёт, а Выграновский в ответ зовёт его латентным пидорасом. Смешно, думает Антон, если все в этой ситуации правы. — Тох, — гундит Эд, упираясь затылком ему в плечо и бесцеремонно укладывая ноги на диван. — Я придумал тебе татуху, знаешь? — Да ладно… — Ага, — Выграновский немного бухой, поэтому улыбается совсем по-ребячески и смотрит наверх. Антона слегка ведёт. От пива, разумеется, — не от близости. — И что там будет? Эд садится нормально и заглядывает Антону в глаза. — Не доверяешь мне? Антон смотрит в ответ, раздумывая только ради приличия, и у него больше нет сил загоняться о скором будущем и нерадужном, — вернее, видимо, очень даже радужном, — настоящем. Шаст кивает. — Доверяю. Эд улыбается. — Значит, не скажу, чё будем бить. Но тебе понравится. Шаст вертит в пальцах бутылку какое-то время и ухмыляется. — Эд? — А? — Обязательно быть таким скр-рытным? — Блядь… — И разве ты не слишком скр-ряга, чтобы делать мне татуировку просто так? — Шастун. — У тебя на душе не скр-ребут кошки, Скр-ря? — Ненавижу тебя. — Ага, — Шаст делает глоток. — Это взаимно. Эд хлопает его по бедру, и Антон шипит, пихая его коленкой. — Что, прошлое рэпера не даёт покоя? — Завали. — Рэпера? — вовремя включается Дима, услышав Антона. — В смысле? — Бля… — вздыхает Арсений. — Пиздец, — поддерживает Ира. — Мочи, — командует Антон. Эд неловко чешет затылок. — Ну, я на втором курсе вдруг подумал, что читать рэп — легко и прибыльно, вот и полез, куда не просили. Прикольно было, но чё-то не пошло. — А есть послушать? Антон с интересом смотрит на Эда, когда Дима озвучивает этот вопрос: сохранились ли у самого Выграновского демки, или он стёр всё подчистую, чтобы забыть тот период как страшный сон? — Только минус, — бубнит Эд. — А слов не помнишь? Не сам писал? — ехидничает Арсений. Эд смотрит на него почти злобно, но ведётся идеально — Арс молодец. Он достаёт телефон и копошится в нём с минуту, а когда раздаются первые биты, народ вокруг оживает и собирается поближе. Эд начинает читать: слышно, что он давно этого не делал, но текст помнит всё равно, и читает ровно. Шаст качает головой в ритм, и только когда Выграновский поворачивается к нему, понимает, что всё это время беззвучно проговаривает случайно заученные наизусть слова — регулярное прослушивание не прошло даром. Эд выглядит немного удивлённым, и Шаст улыбается, не переставая читать вместе с ним. * После той тусовки у Иры снова что-то неуловимо поменялось: в этот раз в лучшую сторону. Шаст снова лежит у Эда на кровати, между ними снова ноутбук, и у них снова нечего жрать. Они играют в «я никогда не», чтобы выяснить, кто пойдёт в магазин. У них осталось по мизинцу. — Блядь, да я не знаю, — ноет Антон. — Мы за столько времени уже всё перебрали, не ебу. — Да говори что угодно уже, заебал. Антон чешет подбородок и, смотря в потолок: — Пусть будет, я никогда не сосался с мужиком. Эд так и знал. Сука, он так и знал, что Антон нихуя не вспомнит после той пьянки: так ведь всегда бывает, когда очень хочется, чтобы было наоборот. Эд и сам ни за что не восстановит в памяти, кто из них в итоге потянулся первым, но вокруг все уже улеглись спать или свалили, а на балконе было так тепло и тихо, что пососаться казалось вполне логичным вариантом развития событий. Да и рассвет близился… Выграновский согласен, с аргументацией у него так себе, но он и не пытался оправдываться — ни перед собой, ни перед Антоном. И страдать по этому поводу тоже не собирался. Они захотели пососаться — они пососались. Иногда надо быть проще, и это, наверное, как раз их с Антоном случай. — Ты не помнишь, да? — спрашивает Эд. Шаст приподнимается на локте. — Чего не помню? — Что сосался с мужиком. — А? — Бэ, — ухмыляется Эд. — Пиздец, Шаст, а так прикольно было. Антон чувствует, как начинает краснеть, лихорадочно пытаясь восстановить цепочку событий последних пьянок. Он вообще не помнит, чтобы сосался хоть с кем-то — тем более с мужиком. Тем более, с Эдом. — На спор? — тихо уточняет Шаст. — Нет. — Как… — Шаст прерывает сам себя. — Бля. Эд гогочет. — Пиздец, видел бы ты щас своё лицо. — Отъебись, Эд, я хороню свой статус натурала. — Он у тебя был? — Скря! Эд продолжает смеяться. — И вообще, — находится Шастун. — Если я не помню, значит, этого не было. Выграновский смотрит на Антона, и, не давая времени подумать — ни себе, ни ему, — тоже легко приподнимается и касается его губ своими. Быстро отодвинувшись, Эд смотрит Антону в глаза и вкрадчиво говорит: — Пиздуй. В магазин. Они смеются едва ли не до слёз, потому что это, наверное, единственный выход из ситуации, при котором они оба — пока что — не пострадают. В магазин идут вдвоём. * — Эд, нет. — Да. — Серьёзно, нет. — Да. — Эд… — Шаст. — Мне будет больно. — Не будет. — Будет. — Ты что, ссыкло? Антон хмурит брови и устало вздыхает, откидываясь на спинку кресла, в котором ему предстоит провести ближайшие полчаса-час. Хочется взвыть, выпить и вдарить Эду по его наглой красивой роже, чтобы перестал так заискивающе улыбаться, словно он не на татуху его разводит. Словно он его ещё не развёл. — Нет, — бормочет в итоге Антон. — Тогда снимай штаны. Антон всё-таки возводит глаза к потолку и страдальчески стонет. — Вы будто трахаться собираетесь, — сообщает Дарина из-за стойки, закрывая свою огромную сумку на молнию. Эд отмахивается от неё, уходя за красками, а Антон всё же стягивает штаны — не то чтобы он вообще когда-то стеснялся своих ног, тем более если речь идёт о человеке, с которым ты живёшь под одной крышей уже который год. Дарину Антон вообще игнорирует: ей бы с Ирой познакомиться, они бы спелись. — Закроешь здесь всё? — уточняет Дарина у Эда, и, дождавшись кивка, машет парням на прощание. Антон вяло машет ей в ответ и прикрывает глаза, плавно выдыхая. Эд говорил, что бить первую татуху всегда стрёмно, — ему тоже когда-то давно было, — а потом всё идёт как по маслу. Шаст очень не хочет шутить про гейский секс, но в стрессовых ситуациях ему редко приходит в голову что-то гениальное. Он решает молчать. Ещё более ссыкотно становится, когда Антон вспоминает, что не знает ничего об эскизе, который набросал Эд, и, соответственно, понятия не имеет, что собирается носить на себе ближайшую, блядь, жизнь. — Всегда есть перекрытие, — будто прочитав его мысли, дёргает плечом Эд и плюхается на табурет рядом с креслом. — Исправим, если что. Тоже за мой счёт. Антон открывает глаза и кивает, смотря на ладони в чёрных перчатках, — теперь хочется пошутить про Блэк Стар Бургер. Шастун зачем-то представляет, что было бы, пробейся Эд на лейбл, и подавляет смешок: случилась бы катастрофа, но прикольная. Антон бы всё равно слушал. — Татуха небольшая, бить будем недолго, но место чувствительное, так что приготовься, — Выграновский становится серьёзным, и Антон кивает китайским болванчиком. — Дёргаться нельзя, материться — можно. — А слать тебя нахуй? — Я тебе тогда хуй и набью. — Понял. — Всё, отвернись и не смотри, сейчас переводку налепим, а потом начнём. Глаза тебе не завязать? — Да что у тебя за наклонности стрёмные такие, ты ещё наручники предложи. — Это не сегодня, с тебя и так хватит. Антон отворачивается и смотрит на улицу сквозь решётку жалюзи, улавливая мельтешение прохожих и машин. Он пытается вспомнить, когда это вдруг все эти сальные приколы стали частью их совместной жизни, и с каких пор они разыгрывают всё это не для того, чтобы повеселить остальных. В тату-салоне они сидят вдвоём, уже после официального закрытия, и здесь не перед кем выёбываться. Шастуна очень не вовремя тянет на разговор, и он, не поворачиваясь, уточняет: — Не хочешь обсудить? — Что именно? — Ну, — Антон снова закрывает глаза. — Нас. Шаст лежит на левом боку, согнув ногу в коленке, и шея затекает смотреть в другую сторону. Он съезжает ниже, кладёт под ухо согнутый локоть и просто ждёт. Эд, судя по звукам, замирает на пару секунд, а потом снова падает рядом — колено Антона смотрит ему куда-то в живот. Сам Антон, как обещал, вообще никуда не смотрит. Эд осторожно приклеивает переводку к внутренней стороне бедра, несколько раз проходится по ней пальцами, и Шаст весь концентрируется на том, чтобы оставаться спокойным. — А чё, прям надо? — наконец подаёт голос Эд. Он всё ещё гладит переводку, и Антон, честно, уже не так жаждет разговаривать. — Да похуй, по сути, — вполголоса говорит он. — Вот и я так думаю. Антон морщится, впервые чувствуя, каково это, когда тебе бьют тату. Хочется куда-нибудь деться от этой боли, но Шаст терпит; Эд обещал, что это не продлится долго. Он немного привыкает через пару минут, становится уже не так страшно: боль сливается в одно небольшое пятно и словно рассеивается, уменьшая давление. — Нормально всё? В обморок падать не собираешься? — спрашивает Эд, и Антон чувствует, как тот поглаживает чистую кожу его бедра большим пальцем. Входит ли эта услуга в общий пакет для всех клиентов, или Антон теперь как в той песне — персона вип-вип? Шаст кивает, потом на всякий случай подтверждает устно: — Порядок. К тому моменту, как машинка перестаёт зудеть, Антон чувствует себя так, словно сдал самый страшный в жизни экзамен. Он взял отгул на сегодня, выспался и приехал сытым, здоровым и немного взволнованным: Эд сказал, что если Шаст не поспит хотя бы часов шесть, он набьёт ему не тату, а ебало. Шутка и правда вышла смешной, Антон смеялся, а потом спал с часу ночи до полудня, даже не слышал, как Эд ушёл на работу. Выграновский кладёт руку в перчатке на его колено, осторожно стирая с новоиспечённой татуировки пенку. — Всё, можешь смотреть. Антон открывает глаза и неловко приподнимается, упираясь ладонями в кресло, — рука Эда всё ещё на месте, и он постукивает по коже горячими пальцами, — чувствуется даже через резину перчаток. Шаст сперва смотрит на это, и только потом уже на своё бедро. Антон растягивает губы в дебильной улыбке и издаёт смешок с какими-то нотками истерики — Эд напрягается и перестаёт стучать по чужому колену, убирает руку, стягивая перчатки. — Не нравится? — спрашивает он. Антон смотрит на нарисованную на своём бедре мультяшную утку, рядом с которой в комиксном облачке для диалогов большими тонкими буквами написано «скря-скря». Смириться с тем, что ближайшие, — Антон надеется, — лет пятьдесят он будет жить с этим существом на своей ноге, выходит даже быстрее, чем Шаст рассчитывал. Он смотрит на Эда, по-прежнему улыбаясь. — Ты набил на мне себя. — Это не я, — невозмутимо пожимает плечами Выграновский. — Это уточка. — Одно и то же, Скр-руджи. Эд закатывает глаза, но Шасту всё равно видно, что он донельзя доволен собой. Эд наклеивает на татуировку прозрачную плёнку, снова без надобности водя по ней пальцами, и Шаст перехватывает его руку, чуть сжимает запястье. Ответный взгляд Эда можно трактовать либо как «мне показалось, или ты быканул», либо «и чё ты будешь делать дальше?». Последний вопрос Антон бы с удовольствием задал и себе. — Спасибо, — говорит Шаст. — Обращайся. Пауза затягивается, и Антон чувствует себя очень тупо: вроде Эда поймал он, а в ловушке оказался сам. Выграновский ничего не говорит и ничего не предпринимает, а у Шаста поперёк горла встаёт смешок — попытка перевести всё в плоскость очередной идиотской шутки. Какой ещё может выйти шутка, если он сидит без штанов у Эда в салоне и держит его за руку? Гейской. Очень гейской. — Эд… — Завали ебало. Шаст умолкает и сдавливает чужое запястье сильнее, немного тянет Выграновского на себя, и тот послушно наклоняется, сам неуверенно и словно вопросительно касается чужих губ своими. Антон мгновенно отстраняется и утыкается носом ему куда-то в шею, по-прежнему не давая уйти — Эд и не спешит. — У вас здесь есть камеры? — Разумеется. — Жаль. Эд хмыкает где-то над ухом, похлопывает Шаста по плечу (какой тупой жест, кто его вообще придумал) и, высвобождая руку, предлагает: — Домой? Шаст кивает. Он неловко чешет шею и начинает одеваться, а Эд убирает рабочее место, предпочитая сохранять тишину. Антон, сука, точно знает, что это затишье перед бурей — так просто ему все эти выкрутасы не простят. Выграновский либо решит съехать от него досрочно, либо, если Антон знает его достаточно хорошо, предпримет что-то совсем иного характера. Шаст сглатывает и прячет взгляд в телефоне, пока Эд собирается домой. * Дверь комнаты за Антоном захлопывается подозрительно тихо, а не как обычно — когда вся общага знает, что он дома. Эд не шутит, когда говорит, что Шастун — самый громкий человек из всех его знакомых: он громко смеётся, если его рассмешить, громко ругается, если разозлить. Громко ёрзает по кровати и вздыхает во сне, громко ходит по комнате, скрипя старыми половицами. Вот, что стало не так в последнее время: Шаст перестал быть громким, и Эду это неожиданно не нравится. Единственный источник света в комнате — вечерний свет улицы, и лампочки под потолком никто зажигать не собирается. За сломанным окном где-то внизу жужжат машины, из соседней комнаты изредка доносится чей-то громкий хохот. Соседи сверху как обычно топают, справа — играют на гитаре. Всё это сливается в один фоновый шум, в котором становится спокойнее. Эду кажется, он вообще разучился спать в тишине. Он поворачивается к Антону, который стоит у закрывшейся двери, и нервно сглатывает, пробегаясь взглядом по его лицу: серьёзный, словно что-то для себя решает. Они снова молчат, и это выводит из себя, так что Эд делает шаг обратно к выходу, и Антон лениво упирается затылком в дверь, смотрит из-под отросшей чёлки сверху вниз. Проводит языком по губам. Это он что, нахуй, ещё и дразнится? Эд делает одно слитное движение вперёд, вдавливая Антона в дверь — какое ёбаное клише, — но в ответ встречает только спокойный взгляд зелёных глаз и вздёрнутую бровь. — Ты хули выёбываешься? — Я выёбываюсь? — Ты, — Эд совсем близко и порционно выдыхает Антону в губы; возможно, он немного двигает бёдрами. — Выёбываешься. — Не я полез к тебе сосаться в первый раз, — возможно, Шастун двигает бёдрами навстречу. — Мы этого не знаем, ты не помнишь. — Во второй — точно не я! — А что насчёт третьего? — Этого требовала ситуация! — А-а, понятно. А заучивать мои тексты наизусть тоже требовала ситуация? Антон поджимает губы. — Не знаю, что там требовало, но вряд ли здравый смысл. Ну, знаешь. У меня не все дома… Эд качает головой: как же повезло, что ему достался сосед с придурью, — так и жить интереснее. Вместо того, чтобы тратить драгоценное время дальше, Эд просто ведёт носом по его щеке и мелко целует шею, слыша, как облегчённо выдыхает Антон. — Скря? Шаст старается сохранять трезвый рассудок, но это даётся тяжеловато, когда Эд прикусывает кожу рядом с его челюстью и тут же отпускает — утки, кажется, так не кусаются. Антон пошутит об этом потом. — М-м? Вибрация его голоса остаётся на шее, и Антон чувствует, как рассыпаются по коже мурашки. Кончики пальцев покалывает, и Шаст, положив руки на чужие худые плечи, комкает в руках просторную тёмную футболку. — Ты не хочешь всё-таки поговорить? Об этом? Выграновский отодвигается, и Антон смотрит на него снова: видок в целом довольно помятый, но взгляд почему-то трезвый, словно Эд идеально осознаёт, чем именно они здесь занимаются. И собираются заняться. Везёт. Антон уже, кажется, нихуя не понимает. — А что, блядь, похоже, что я хочу говорить? Шаст коротко хохочет и, не удержавшись, гладит Эда по затылку. — Похоже, — понижает голос он и (теперь точно) двигает бёдрами вперёд, — что ты хочешь меня. Эд разглядывает Антона — такого же сбитого с толку, как и он сам, но не боящегося совершенно. Такого, какого Выграновский имел удачу наблюдать изо дня в день в этой самой комнате, разве что теперь чуть более распалённого, чем обычно. Разве что теперь причиной этому является сам Эд. Он облизывает губы — перенял жест уже давно, даже внимание не обращает, — и понимает, что прикипел окончательно: Антон теперь скорее константа, необходимость, а не просто привычка. Его взгляд ползёт вниз — по чужому ровному носу, по красиво очерченным губам и длинной шее, по розовой, мать её, просторной футболке и джинсам — как всегда без ремня. Эд подлезает под полы футболки Антона, укладывая горячие ладони на его бока, и большими пальцами водит прямо по тазовым косточкам. Шаст снова выдыхает. — Хочу, — соглашается Выграновский. — Проблемы? — Как раньше жил, — тихо цитирует Антон, — твои проблемы. Как живёшь сейчас… — Всё, заткнись, — советует Эд ему в губы, и они наконец целуются. Не лижутся по пьяни, не сосутся на адреналине, а целуются — медленно, не боясь того, что последует за этим, не стараясь себя оправдать. Антон немного напирает, и Эд сжимает ладони теснее, не давая ему двигаться навстречу. Шаст тянет за короткие волосы, и Выграновский получает поцелуи в щёку, в скулу и подбородок, а потом горячие искусанные губы находят его шею — и всё летит в ёбаный ад. Эд утягивает Антона в сторону своей кровати, и Шаст ведётся, шагает следом, не отлипает ни на секунду — словно набрался вдруг уверенности, которой не хватало всё это время. Татуировка на бедре горит, Антон вообще чувствует себя так, словно его подожгли, как спичку — чиркнули, блядь, о суровую реальность, где он вместо хорошеньких девочек любит ебанутеньких мальчиков. Шастун прикусывает трезубец на чужом подбородке, вылизывает татуированную шею и стягивает с Эда майку, завороженно следит за своими же пальцами на тёмных чернилах. Он слышит чужую усмешку и резко поднимает взгляд, хмурится: чего это Эд такой довольный жизнью? — Не обольщайся, — бубнит Антон. — Ага, — кивает Эд. — Может, ты мне даже не нравишься. Выграновский вскидывает брови и ладонью ведёт ниже, накрывает чужое очевидное возбуждение, и Антон чувствует, как краснеет. — Нравлюсь, — шепчет Эд, задевая чужие губы, и сжимает ладонь. Антон утыкается лбом в его горячую шею, и, ведомый, садится сверху на костлявые колени — неудобно. Шаст всё равно целует Эда ещё раз, и Выграновский снова лезет под его футболку, гладит по спине, изредка скр-ребёт кожу короткими ногтями и вдруг улыбается, как городской сумасшедший. Они ложатся, и Антон лежит на нём сверху, Эд вскидывает бёдра, притираясь сквозь несколько слоёв ткани, и шипит. — Сука, мне будто снова четырнадцать, — бормочет он. — Всё лучше, чем дрочить, пока я с тобой разговариваю, — говорит Антон. Ему, блядь, весело. Он, блядь, издевается. И… — Бля, ты понял… — Не сразу. — Хули тормозил-то тогда столько времени? Эд по-прежнему шарит руками под этой розовой тряпкой, лезет ниже, позволяет себе сжать чужие ягодицы, и Антон целует его ещё и ещё раз, пока Выграновский не забывает заданный вопрос. — Было бы странно, — вздох, — если бы я пришёл и сказал тебе: «Знаешь, братан, мы с тобой четыре года живём бок о бок, и я тут понял, что ты на меня дрочишь, а у меня на тебя стоит. Давай перепихнёмся?» Эд смотрит на Антона, как на придурка, и в итоге они просто гогочут — Антон откатывается к стенке и утыкается в сгиб локтя. — Я бы не удивился. Даже согласился бы, наверное. Ну, просто посмотреть, чё будет. Шаст поворачивает голову, почти задевая кончиком носа тёплую щеку, и интересуется: — И чё будет? Эд не смотрит на него, но одной левой расправляется с пуговицей на чужих джинсах, лезет под резинку белья — Антон кусает его плечо. — Чё-то точно будет. — Сука. Выграновский двигает рукой, и Шастун весь напрягается, жмурится, кусает губы и упрямо молчит. Эд думает, что это ненадолго — их ещё наверняка услышат соседи. Их и его ебучую-скрипучую кровать. * — Хочешь сказать, вы теперь встречаетесь? — Ира выгибает накрашенную бровь, пока мешает в своей идеально белой кружке идеально заваренный чай, в идеальном ритме стуча ложечкой о керамику. — Серьёзно? — Да хрен его знает. Сосёмся много. — Самое ёмкое описание отношений из всех, что я слышала, — фыркает Кузнецова. В понедельник у них посетителей кот наплакал, Антон видел последнего пару часов назад, а сидеть на работе ещё столько же. Рано или поздно Ира всё равно развела бы его на этот разговор — ей тоже скучно. Даже записывать видосики того, как красиво она вытворяет всякие трюки с дымом, надоедает. — А дальше что? — Я ебу? — Ну, в смысле, вы съедетесь? Антон даже перестаёт играться с завязочками на своей толстовке. — А есть другие варианты какие-то? — с искренним удивлением спрашивает он. — То есть, с Эдом ты об этом не говорил… — Нет. Бля, а надо, наверное, — Шаст страдальчески стонет. — Вот я тупой. — Ну, — Ира делает глоток чая. — Спорить не буду. * — Эд! — Антон заносится в общагу и хлопает дверью; Выграновский даже не дёргается. — Слышь, а ты думал о том, что мы будем делать, когда съедем отсюда? Эд поднимает взгляд от компа и смотрит на Антона совсем нечитаемо. Конечно, блядь, не думал. Не думал о том, что не хочет тянуть оплату за квартиру один. Не сомневался в том, что Антону захочется личного пространства. Не гуглил варианты квартир на станции метро, близкой к работе. Совсем нет, это всё не он и не про него, Эд вообще такой хуйнёй не занимается. Он неопределённо пожимает плечами, и Шаст закатывает глаза. — Я серьёзно, мы же снимем хату вместе? — он садится рядом с Эдом, привычно — бедро к бедру. — Не потяну один, да и зачем? Можно посмотреть что-то поближе к метро, или… Дальше Эд не слушает: у него такое ощущение, что целая гора с грохотом свалилась с плеч. Весь, нахуй, Эверест целиком. Он смотрит на венец студенческой поэзии, обрамлённый обыкновенной рамкой, на соседнюю не заправленную с утра кровать и целлофановый пакет под ней. Смотрит на старые шкафы, брошенные около пыльного рабочего стола тапочки, на книги, грудой кучкующиеся на подоконнике. Он смотрит на Шаста, надеясь, что выглядит чуть менее счастливым, чем ребёнок, которому пообещали поездку в Диснейлэнд. — Ага, — невпопад тянет он. — Я и не думал, что будет иначе. Антон улыбается и забирает ноут с его коленок. — Что ты… Шаст вбивает название ближайшего к работе метро, и поисковик сам выдаёт горящий фиолетовым вариант: «…квартиры». Последний раз Эд чувствовал себя так, когда родители впервые поймали его с сигаретой. — Скря, ты что, уже гуглил варианты? — улыбается Антон. — Отъебись. — Эд… — Отвали, я серьёзно. — Но это так… — Одно слово, и я забираю свои слова назад. Шастун улыбается и поднимается с кровати, делать незаинтересованный вид у него получается целых десять минут, а потом он всё же сдаётся: — Покажешь, что нашёл? Эд страдальчески вздыхает и хлопает по месту рядом с собой. В конце концов, не зря же только что открыл все нужные вкладки.