Если тронуть страсти в человеке, То, конечно, правды не найдешь. © Сергей Есенин
Знаете, что такое «социофобия»? Если нет, так, что же, извольте:Социофо́бия — упорная иррациональная боязнь исполнения каких-либо общественных действий, либо действий, сопровождаемых вниманием со стороны посторонних лиц.
Весьма нужная, как оказалось, информация для стада нерадивых учеников, которые осмелились выбрать в качестве дополнительного предмета социологию, ошибочно посчитав, что она — меньшее из списка «зол», предоставленных им в начале года. К сожалению, я, как последний болван, тоже повёлся на внешнюю простоту и теперь мне ещё целый год предстоит выслушивать статьи, подготовленные учительницей-китайкой, имени которой не запомнил, по всей видимости, никто. Впрочем, всё не так плохо, если учесть, что она вот уже несколько уроков упорно игнорирует мое присутствие в классе, хоть и пытается вдолбить нам в голову правило о том, что жизнь в социуме ещё никому не навредила и что все люди важны ровно одинаково, вне зависимости от характера или внешнего вида. Я, похоже, пролетел по всем пунктам. Внешность у меня — вариант хоть и не самый худший, но до совершенства далеко. Одни только веснушки на половину моего болезненно-бледного лица чего стоят! Большие, зелёные глаза, которые могли бы стать предметом моей гордости и объектом обожания всех девчонок, были, к сожалению, слегка подслеповаты, а прятать их за очками я упрямо отказывался, потому что на моем курносом веснушчатом носу они сидели из ряда вон плохо. Характер — одно слово: «жесть». Не сахар, не малина и вообще ничего святого — за это меня и невзлюбила общественность. Хотя, какое мне до того дело? «Грустных людей никто не любит», — или как там поётся в современных песнях? -… А сейчас, — слащавым голоском вещала учительница, — вы разобьётесь по парам. Абсолютно противоположные люди должны будут объединиться, дабы узнать друг друга получше и понять, что они, на самом деле, не такие уж и разные. Работу начинайте сейчас. Также вы можете вести записи, заметки или отображать ваш прогресс на фотоснимках. Ровно через неделю вы представите мне ваш результат. Класс тут же начал группироваться — ребята усаживались на новые места к тем, кого считали идеальным компаньоном для этого идиотского задания, и только я, как истинный альфа-самец или, может быть, слишком упрямый баран, так и остался сидеть в одиночестве за последней партой. — Хэддок, вас это тоже касается. Ого, так она в курсе о моем существовании? Что ж, план оставаться в тени до конца года, страдая на этой чёртовой социологии откровенной фигнёй, провален — официально и с треском. Обидно, досадно — но ладно, придумать себе прикрытие я ещё успею. Однако, вопреки моим надеждам на то, что со мной просто-напросто работать никто не захочет, ко мне в считанные секунды подсела местная блонда и, как по мне, законченная стерва Астрид — девчонка с допотопной камерой, печатающей снимки на ходу. Знаете, квадратные фотографии, как из девяностых? Мои отношения с этой блондиночкой можно было охарактеризовать как «что-то с чем-то» и «ничего толком»: она со мной как бы общалась, а я её как бы динамил. Нет, не потому, что она была плохой — просто из принципа. Мне не нужны были друзья, Астрид это прекрасно понимала, весь остальной класс открещивался от меня, как от заразы, и всех такой расклад событий вполне устраивал. — Привет, — Хофферсон жеманно улыбнулась, раскладывая свои вещи на парте, некогда принадлежавший одному только мне, но я предпочёл не отвечать ей — мы ведь и так здоровались, когда столкнулись у входа в школу. Между тем всё мое, несомненно, ценнейшее барахло вроде ручек, карандашей, тетрадей и блокнотов было нагло сдвинуто и вытеснено массивной «фотокамерой девяностых», журналом для записей и несколькими брошюрами о предстоящем выборе профессии — сегодня в холле ученикам такие десятками впаривали, и у меня в рюкзаке теперь тоже валялась пара буклетов, которые я планировал благополучно выбросить в ближайшую урну. — Можно посмотреть? — Астрид, похоже, заметила среди груды сваленной на мою сторону атрибутики кое-что интересное, и ее тонкая ручонка тут же потянулась за скетчбуком в кожаном переплёте. — Ты знакома с понятием о личном пространстве? — вместо ответа я просто убрал кладезь своего творчества в сумку, дабы оградить его от вездесущего женского любопытства. — Но мы ведь должны узнать друг друга получше, верно? — она невинно захлопала глазками — будто бы на меня действуют такие штучки! — Таковы правила проекта. — Я ни на что не подписывался, и тебя рядом со мной никто не держит, — какая ей вообще погода до моей жизни? Приткнулась бы, на крайняк, к Йоргенсону. Он тот ещё упырь и балбес — идеальная площадь для исследований. — А мне, может быть, интересно, какой ты на самом деле. «Господи, девочка, где твоя гордость?» — подумал я, глядя на полную энтузиазма Хофферсон, — «Ты унижаешься просто ради того, чтоб докопаться до моей чёрной душонки? Могла бы позориться и по-изощрённее, с твоей-то фантазией! Или ты способна только на то, чтобы снимать на свой дурацкий фотик всё, что плохо лежит?» Вслух я этого, конечно, не сказал — какое-никакое чувство такта во мне всё же присутствовало. Вообще-то, перспектива провести неделю бок о бок с Астрид не представлялась мне таким уж сущим мучением, но радуги в этом тоже было маловато. — Ладно, блондиночка, — я, взглянув на часы и осознав, что отведенные на социологию сорок пять минут уже почти иссякли, принялся не глядя сгребать все свои пожитки в сумку, — Если тебе так хочется — валяй! Узнавай меня, если тебе от этого станет легче. Лезь в мою совершенно не интересную жизнь. Можешь даже следить за мной — я не против. Но только не думай, что я буду с таким же рвением познавать все тонкости твоего существования, ясно? — Что с тобой не так? — похоже, я слишком грубо выразился — Астрид, поджав губы и нахмурив брови, смотрела на меня почти отчаянным взглядом, — Почему ты не можешь быть таким же, как все остальные — простым и понятным, частью коллектива? — Потому что отличаюсь от вас, — я окончательно утратил интерес к этому ни к чему не ведущему разговору, — от тебя, в частности. — И чем же это, позволь спросить? — усмехнулась Хофферсон — ее обиды как не бывало. — А это уже твоя забота. Ты рвалась узнать меня? Так давай, вперёд! У тебя руки развязаны. — Тогда дай мне посмотреть тот блокнот. — Не так быстро, блондиночка, — моя милая Астрид слишком много хочет, но, как говорится, мало получит, — К той тетради тебе прикасаться запрещено. Все остальные мои бумажки хоть сейчас можешь прошерстить, я не против. — Спасибо, я воздержусь. — Как знаешь, — я безразлично пожал плечами. Похоже, Хофферсон хотела сказать ещё что-то, но ее прелестный голосок прямо-таки утонул в противном жужжании школьного звонка, оповещающего всех учеников о том, что последний урок окончен и что до завтрашнего утра все они относительно свободны, если только у них за спиной не висит куча домашнего задания, хотя бы половину из которого им стоит выполнить. Я схватил сумку и, перекинув ее через плечо, вместе с оживленной толпой рванул к выходу, подумывая, что по пути со школы было бы неплохо заглянуть кое-куда, ведь мои домочадцы давно уже привыкли к моему постоянному отсутствию и даже не думали ждать меня к ужину. Астрид Хофферсон вместе со своим фотоаппаратом осталась далеко позади. Что с этой девчонкой не так и почему она липнет ко мне, я откровенно не понимал, однако смотреть в ее большие, голубые глазки, прямо-таки до отказа переполненные огромнейшим спектром чувств, мне было грустно. Но что такого она — стервозная химера, способная разрушить всё вокруг — нашла в долговязом, веснушчатом пареньке с взъерошенными волосами, которого пинком под зад выперли из общества за дикость, грубость и асоциальность? Обычно на малейшие придирки и замечания она отвечает, как законченная дрянь, а передо мной робеет, словно первоклассница в кабинете у директора. Что, черт возьми, со мной не так, если я одним только своим присутствием заставляю Астрид так меняться? И почему именно я?..