Разные

Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстоянье. © Сергей Есенин

Городской центр, сплошь пестривший всевозможными новостройками, милыми кафешками и магазинчиками «на любой вкус, цвет и кошелёк», остался позади — за лабиринтами узких, темных и неприметных улочек. Холодные стены из серого бетона сменились другими — из рыжего кирпича, и, если бы кому-то в голову взбрело прикоснуться к одной из них ладонями, то на коже остался бы пыльный и едва ли рыжеватый след. Я остановился и аккуратно провел пальцами по нагретому непонятно откуда взявшимся здесь солнцем кирпичу. Скинул с плеча увесистую сумку — приятно звякнули, ударяясь о землю, баллоны с красками. Кажется, сегодня, когда я наспех собирался в школу, мне под руку попалась черная, красная и, быть может, зелёная — таскать с собой ежедневно весь набор «радуги» мне не было никакого резона, да и школьным атрибутам место тоже требовалось — не воздушные ведь. Частенько захаживая после учёбы в старую часть города и тусуясь в безлюдных переулках я, как истинный художник, привык управляться с малым — для того, чтобы превратить обыкновенную кирпичную стену в настоящее произведение искусства, мне было достаточно трёх-четырёх цветов. О подобном времяпровождении мои родители не то что не подозревали — в душе не догадывались, а баллоны с красками я откопал в ближайшем от дома магазине стройматериалов, выложив всё накопленные в силу месячной практически-голодовки сбережения. У всех ведь есть скелеты в шкафу, не так ли? Так вот, извольте же лицезреть мой. Да, верно, то ещё занятие — раскрашивать стены заброшенных зданий, но для меня такой вариант, к счастью или к сожалению, не стоит в списке худших. Напротив — такой своей участью я был вполне доволен. Граффитист-аутсайдер, занимающийся вандализмом. Художник-самоучка, прячущий от внешнего мира собственные шедевры в затасканном блокноте и выставляющий их же на всеобщее обозрение в сети. Официально заявляю — моя жизнь напрочь состоит из лжи, скрытности, апатии и маразма. Всё ещё размышляя о собственном предназначении и гадая, есть ли в моих действиях хоть какой-нибудь здравый смысл, я спешно вытащил из сумки три граффити-баллона — действительно, сегодня мне придётся обходиться чёрным, красным и зелёным. Конечно, с таким подбором много не нарисуешь. То ли дело выходные — тогда-то я беру с собой с десяток цветов. Но тащить это добро в школу наряду с тетрадями и книгами… Настроения рисовать откровенно не было. Быть может, проблема заключалась в мерзкой осенней погоде — ветер пробирал до самых костей, а с неба то и дело срывались мелкие дождевые капли, или, что более вероятно, мое вдохновение пару часов назад развеяла одна навязчивая блондиночка, мысли о которой не покидали меня всю дорогу. Стоило мне, собравшись наконец с мыслями, от балды начертить на стене кривоватую линию чёрной краской, как где-то рядом — практически за моей спиной — раздался тихий щелчок фотокамеры. Легка на помине — ничего не скажешь. И… погодите, она всерьёз решила следить за мной?! — Астрид, милая, — сквозь зубы процедил я, едва ли воздерживаясь от того, чтобы запустить жестяной баллон прямо ей в голову, — На кой, скажи мне, черт ты притащились сюда? — Ты же сам сказал, — Хофферсон быстро спрятала тут-таки распечатанную фотокарточку в карман куртки и зачем-то подошла прямо ко мне, — что я могу следить за тобой. — Неужели тебе так уж интересует моя жизнь? — Я всего лишь, в отличии от некоторых, выполняю задание, — фыркнула она и тихо добавила, — Идиот. Только сейчас, стоя к этой, на первый взгляд, грозной девчонке почти вплотную, я заметил, как смешно она поджимает свои пухленькие губки, когда злится. Как чудно хмурится, сдвигая на переносице выгоревшие, видимо, за лето брови. Как по-дурацки розовеют ее круглые щеки и… — Твои чудные волосики секутся, блондиночка, — усмехнулся я, глядя на ее пушистые концы, и Астрид, тихо взвизгнув, тут же откинула косу назад, за спину — подальше от моего поля зрения. Баллон с чёрной краской в моей руке заманчиво холодил кожу, а черная полоса на стене жаждала продолжения, но сегодня, видимо, звёзды мне не благоволили, потому что моя милая Хофферсон, запихнув-таки свою белобрысую косицу за ворот куртки, протянула свои бледные ручонки ко мне: — А можно… я попробую? — С какой такой радости? Ты у нас фотограф — вот и снимай себе вволю. — Прошу… Маленькая. Блондинистая. Дрянь. Я резко впихнул ей граффити-баллон. — Рисуй, черт бы тебя побрал, — мое терпение не резиновое, а стоять впритык к смазливой Хофферсонской мордашке, глядя прямо в до неприличия большие и слишком голубые глазёнки — та ещё перспектива, — И гони сюда свой фотик — мне тоже надо как-то развлекаться, пока ты будешь «украшать» стены своими художествами. Астрид нехотя сняла с шеи свою доисторическую камеру и торжественно вручила мне. — Если уронишь или сломаешь, — она снова по-смешному нахмурилась и надула губы, — я прибью тебя прямо об эту стену. — Да не вопрос, — усмехнулся я, прокручивая у себя в голове «чёрные» шутки из ленты в Твиттере и уже чуть тише добавил привычное, — блондиночка. Пока Астрид, сосредоточенно жмурясь, выводила на стене свои каракули черной и купленной, за мои, между прочим, деньги краской, я, не менее сосредоточенно наводя фокус фотоаппарата на нее, искал, на какую кнопку нажимать для того, чтобы сделать снимок. Камера противно щёлкнула, и прямо мне в руки упало квадратное фото, на котором моя дорогая Хофферсон, стоя ко мне спиной, малевала на оранжевом кирпиче какой-то цветочек. Ее белобрысая коса снова выбилась из-под воротника куртки, клетчатая юбка слегка приподнялась, едва ли открывая худые ляжки. Впрочем, вся остальная она тоже формами не блистала — слишком уж костлявой была ее тонкая фигурка. Быстро сунув фотокарточку в карман джинс, я поспешил отобрать у Астрид баллон с краской. — Хорошего понемножку, блондиночка, — на стене уже красовалась незамысловатая розочка с подписью — именным вензелем моей дражайшей одноклассницы, — Держи свою камеру и шагай домой, пока осенний дождик не намочил твои прелестные волосики. — А ты куда? — она угрюмо посмотрела в мою сторону, заправляя за уши свою растрепанную от ветра челку. — Сегодня, видимо, нарисовать шедевр мне не удастся, — я немного раздражённо дёрнул плечами, вешая сумку себе на плечо, — Так что… Я тоже прогуляюсь до своей квартирки и заодно подумаю, что с моей жизнью не так. — Тогда до скорого? — Астрид на прощание махнула мне своей миниатюрной ладошкой. — Бывай. Я, резко отвернувшись, зашагал в сторону центра, снова оставляя Хофферсон позади. Сейчас мне почему-то показалось, будто бы я… убегаю от нее? Да что за черт?! Она ведь просто… всего-навсего… Кто? Я ведь даже не знаю о ней ничего, кроме ее имени. И то, что она любит фотографировать. И слушает Melanie Martinez. И часто носит клетчатые вещи. И всегда заплетает волосы в косу. И смешно дуется, когда злится. И… Твою мать. Она говорила, что нам нужно узнать друг друга — дурацкое школьное задание! Но я, похоже, неплохо с ним справляюсь, в отличии от моей блондиночки. Пусть сначала постарается: жизнь известного в сети художника — не детский детектив. — Пока, — бросила мне вслед Астрид, и я невольно обернулся. Какая же она, всё-таки, странная — растрёпанная коса и длинная чёлка, куцая куртка и клетчатая юбчонка, тонкие ножки-спички в чересчур массивных для нее кедах… Могла бы быть милой, если бы не раздражала меня. А, впрочем, какая разница?