Слепая надежда

Деньги, которые дал Райнер, Хистория сначала хотела отдать его матери. Она бы потратила всё на бытовые нужды и продукты, а это не бесполезное вложение. Но что-то останавливало её каждый раз, когда она собиралась заикнуться о деньгах. Аккуратно сложенные купюры продолжали лежать в последнем ящике комода и покрываться пылью. Её вполне устраивало поношенное платье кирпичного цвета. Когда-то оно, наверное, было красным или розовым… Хистория заметно схуднула, и без того мешковатое платье пришлось подпоясывать. Иногда шов на растянутом рукаве расходился, и она ложилась спать позже обычного, в полутёмной комнате штопая единственное, что у неё было. Имир бы цинично усмехнулась и назвала её дурой, которая выставляет себя великомученицей перед людьми, не стоящими таких жертв, даже не замечающими их. «Ну и пускай, — думала Хистория, упрямо кромсая ножницами грязный подол поношенной юбки. — Главное — перед самой собой быть честной. Я не содержанка Райнера». Габи стала более охотно приходить в их дом. Приносила Хистории табели успеваемости, словно они ей о чём-то говорили, хвалила её простецкую стряпню и любила щипать её за ноги. Покрасневшая Хистория соглашалась со всеми колкостями в свой адрес и улыбалась рассказам Габи, как в последний раз. Несмотря на свою шкодливость и жестокость, Габи оставалась чудесным ребёнком, который её искренне любил своей агрессивной, эгоистичной любовью. Райнер всегда приходил за Габи и воровал её внимание у Хистории. С ним она не могла соперничать — обычно острый взгляд Габи заволакивало пеленой обожания при первом же его появлении. Было нечто принципиально иное в их отношениях. То, чего Хистория не ожидала от такой вертлявой мерзавки. Аура безукоризненного уважения на грани почитания. Казалось, один только Райнер во всём мире способен заставить Габи слушаться, иногда и вовсе не прибегая к словам. — Ты много ей позволяешь, — сочувственно произнёс он, осторожно приподнимая край юбки и обнажая свежий укус возле коленки, который Габи оставила ей на память после очередного дурачества. — Больно? — Всё в порядке, — прошелестела Хистория и отступила на шаг, вырвав у него из рук выцветшую ветхую ткань. — Она просто ребёнок. — Я ей уши надеру, — Райнер бросил негодующий взгляд на носящуюся по дому Габи, а после снова повернулся к Хистории. — Вижу, ты ничего себе не купила… Кровь резко прилила к её лицу, Хистория подавилась воздухом и смущённо запустила худую руку в волосы. Почему-то ощущение было такое, словно её уличили в чём-то позорном. Сначала она порывалась сказать наивное «Мне ничего не нужно», но сама понимала, что это не так. Ей нужна была обувь, потому что стоптанные башмаки Карины уже разваливались от долгой носки, ей нужна была шаль или тёплая кофта, потому что часто во время сушки белья налетал ледяной ветер, ей нужны были некоторые гигиенические принадлежности, потому что от щётки, которую ей дали, у неё кровоточали дёсны. Но она ответила честно: — Я не могу. Райнер нахмурил брови и понимающе кивнул. И в тот день больше ничего не сказал. Он просто исчез на месяц. Габи иногда прибегала по вечерам к ней, захлопывала дверь спальни за собой, утыкалась ей в колени и ревела до хрипа, пропитывая слезами замызганное платье. Хистория устало вздыхала и принималась гладить её по голове, пока рыдания не сменялись истеричной икотой. Карина сказала, что его отправили на войну, незначительную и уже подходящую к концу. В её голосе не нашлось ни тревоги, ни боли. Только мечтательная улыбка застыла на губах. Хистории стало от этого дурно. Самой ей от отсутствия Райнера было ни тепло, ни холодно. Но его мать определённо была не в себе. Как-то Габи, вдруг оборвав душераздирающие стенания, выпрямила спину и влепила себе крепкую пощёчину. Шмыгнув сопливым носом, она тихо спросила: — Я жалкая, да? Хистория смутилась. — Что ты? Твои чувства оправданы. Ты ведь любишь его и переживаешь. — Я должна гордиться! — взвыла Габи, утирая кулаком брызнувшие из глаз слёзы. — Это его предназначение — война. Как и моё! Никто ведь не ноет, когда прачка стирает бельё… Но… я уже думала, что в жизни не дождусь его с Парадиза. И теперь тоже боюсь. Вдруг он не вернётся? «Хотелось бы», — мрачно подумала Хистория, покосившись на распахнутое окно, в которое стыло дышали сгущающиеся сумерки. Нить её злорадной мысли тут же оборвалась, хлестнув напоследок сознание для острастки. Хистория одёрнула саму себя и уставилась на свои руки. Покусывающая губы Габи ушла, её вызвалась проводить тётя Карина до наступления комендантского часа. Хистория не шелохнулась. Нет. Если Райнер не вернётся, у неё будет ещё больше проблем. Её дни в Марлии сочтены без его покровительства. Хистория не знала наверняка, какие микроцели преследовали власти Марлии, которые входили в одну общую — отвоевание ресурсов у народа в стенах — но совершенно точно могла сказать, что гуманность в их принципы не входит. Достаточно было взглянуть на шестерёнок одного единого механизма войны — Райнера, Бертольда, Энни… И всё же Райнер тайно привёл её в гетто и укрывает от властей всеми правдами и неправдами. Что им движет? Воин или солдат сейчас одержал верх над его помутнённым сознанием? Как солдат, он обещал Имир спасти Хисторию от гниения в стенах среди лицемеров и манипуляторов. Но как воин, он привёл её в мир милитаристов и диктаторов. На девятилетие Габи пришлось потратить деньги, которые всё это время томились в комоде. Хистория долго ломала голову над подарком, который резвая именинница не забракует. В итоге выбор пал на кейс с укомплектованной аптечкой, а оставшиеся деньги она спрятала в плюшевого медведя и приложила к нему записку: «Можешь распотрошить его, если хочешь». Когда Карина Браун вернулась с семейного праздника, она сказала, что виновница торжества чуть не пробила головой потолок от восторга. Райнер появился через неделю после дня рождения Габи. С тенями под глазами и чужим лицом вместо своего. Сначала Хистория подумала, что сквозь человеческий облик прорезаются черты Бронированного Титана. Но застывший взгляд, сурово нахмуренные брови и сдержанно поджатые губы — всё это было и раньше, только теперь обозначалось ещё явственнее. Он даже не сподобился снять дорожный плащ, на его руке висла захлёбывающаяся радостью Габи, а мать хлопотала у плиты. Хистория подала ей только что вымытые тарелки и прислонилась к дверному косяку, вытирая руки о подол платья. Устало вздохнув, Райнер опустился на стул и потрепал Габи по голове. — Здравствуй, Райнер, — безразлично поздоровалась Хистория, потому как было очень невежливо продолжать хранить молчание. Прекратив сверлить пустым взглядом пол под сапогами, он выпрямил сутулую спину и посмотрел на Хисторию снизу вверх так, точно успел забыть о её присутствии здесь. — Ты не представляешь, как я рад тебя видеть, — его хмурое лицо озарилось вымученной улыбкой. Он протянул к ней руку и коснулся сцепленных в замок пальцев, которые оставались неподвижными. Под острым взглядом Габи она сдалась и позволила себе расслабить руки. Райнер тепло глядел на неё, едва касаясь подушечками согнутых пальцев её ладони. В этот момент, когда он позволил себе дать слабину, что-то круто переменилось в их неспешном, гнетущем существовании. Хистория апатично глядела в его усталые глаза, горящие благовейным восхищением, и всё вокруг — Габи, его мать, стены дома, Ребелио — стянулось в крохотную песчинку и застыло в месте соприкосновения их рук. Райнер тяжело сглотнул, свет, отражающийся в его зрачках, задрожал. Хистория с горечью подумала, что он видит перед собой вовсе не живого человека, а какую-то свою извращённую иллюзию, снизошедшее с небес божество, окутанное солнечным светом. Она сдвинула брови и убрала руку, тихонько скользнув прочь из кухни. После возвращения с войны его визиты стали более частыми. И, к удивлению Хистории, он приходил не с пустыми руками. В первый раз это были букеты сочных алых тюльпанов, таких крупных, что свои Карина еле уместила в старую вазу. Хистория прагматично ограничилась стеклянной банкой. Лёжа на боку в кровати, она подкладывала под щеку ладонь и сосредоточенно вглядывалась в мглу комнаты, где кровавым огнём разгорались бутоны тюльпанов. Они напоминали ей лишённых кожи чудищ, рыскающих в ночи и остановившихся, чтобы посмотреть, как она спит. Тюльпаны успели отцвести до следующего подарка Райнера. Большие алые лепестки осыпались буквально за пару дней. Собирая их, Хистория отстранёно думала о каплях крови. Карина же проворчала что-то о примете про подаренные не от души цветы, которые простоят недолго. В следующий раз Райнер заявился с обитой кожей коробкой, которую с порога водрузил перед ней. Недавно проснувшаяся Хистория ошалело бросила не до конца заплетённую косу. Обычно он не приходил в такую рань. — Это что? Он неловко прочистил горло и ослабил ремни, закрепляющие крышку. — Я просто… Габи рассказала, что ты ей подарок на день рождения сделала. — А, — Хистория смутилась, заправив локон за ухо, — это… — Ты так добра, — вздохнул Райнер, отвлёкшись от своего занятия и подняв на неё взгляд. Он стоял на коленях посреди спальни в строгой марлийской форме, а на руке алела повязка с солнечным диском. У Хистории свело зубы от его слов. — Ты могла потратить деньги на себя. Они были тебе нужнее. Но вместо этого купила подарок для моей несносной сестры. — Она ведь ребёнок, у неё был день рождения, — сбивчиво начала объясняться Хистория, задвинув подальше мысль о том, что она лишь воспользовалась поводом избавиться от денег. Он принёс ей целую кучу вещей: платья самых разных расцветок, юбки, рубашки, тёплая пижама, шёлковая косынка, шаль из красной шерсти, перчатки… У Хистории глаза разбегались. Она в ступоре смотрела на ворох одежды на кровати и не могла заставить себя пошевелиться. Наконец, когда первая волна изумления схлынула, Хистория сглотнула и выдавила: — Зачем? Райнер с довольным видом приземлился на край кровати и небрежно сложил пополам ближайшее клетчатое платье на пуговицах, словно пытался побороть смущение и занять себя чем-нибудь перед тем, как ответить. — Как это — «зачем»? — неловко посмеялся и резко затих, взглянув на Хисторию. Она в смятении выкручивала себе пальцы и мечтала, чтобы он поскорее ушёл. Но соблазн сменить осточертевшее старое платье был очень велик, поэтому придётся выслушать его. — Я собирал понемногу, так, чтобы не привлекать внимания, — объяснял Райнер, ногой отправив пустую коробку под кровать. — Было нелёгко. Я не знал твоего размера. Поджав губы, Хистория взяла в руки одно из платьев и оттянула верёвочку с биркой на конце. — Ничего не разберу. Здесь какая-то другая система. — Да, — Райнер почесал в затылке. — Я просто… брал всё самое маленькое. Если тебе что-то не понравится, дай знать. — Всё в порядке, — ответила Хистория, прикладывая к плечам клетчатое платье перед зеркалом. Румянец выступил на её щеках. — Ты не мог бы выйти? Сконфуженный Райнер, неразборчиво что-то буркнув, поднялся и скрылся за дверью. Подождав ещё немного, Хистория быстро сорвала с себя застиранное платье Карины Браун и натянула новое, с нескрываемым облегчением разглаживая на себе новую, лёгкую, немного скользкую ткань. Плиссированная юбка приятно захолодила ноги, Хистория встала боком перед зеркалом. Платье идеально подходило к её тощей фигурке. Тактично откашлявшись, прежде чем войти, Райнер застыл в дверях, скрестив руки на груди. На губах у него теплилась улыбка. — Ты прекрасна. Хистория перекинула волосы на другое плечо, пропустив золотистые пряди через пальцы. Они были уже не такие мягкие и блестящие, как раньше. Не находилось ни сил, ни желания ухаживать за ними. До неё донёсся едва слышный стук. Это плоский каблук встретился с полом. Хистория с замиранием сердца смотрела, как преклонивший колено Райнер ставит перед ней пару коричневых кожаных туфелек и поднимает на неё взгляд. Неподъёмный, с затаённым, томительным, безумным, почти молящим ожиданием на дне подрагивающих зрачков. Хистория отстранённо заметила, что сейчас вместо янтарных глаз на его суровом лице горели скорее чёрные, как у самого дьявола, хотя Хистория и понятия не имела, как он выглядит. Но была уверена: у дьявола должны быть глаза Райнера. Он положил её холодную руку на своё плечо для опоры. Хистория сунула ногу в тесную туфлю. Пальцы Райнера поправили кожаную задинку. Держась за него, Хистория всхлипнула. Он обувал её, словно куклу, которая слишком дорогая, чтобы плохо ухаживать за ней. Те крохи терпения и доброты, отмеренные её искалеченной душой для Райнера, растаяли в тот момент, когда он вздумал, будто имеет право заботиться о ней, как Имир.