Жизнь пустышки Жалею ли, думая о том, Что лето все-таки придёт, Окрасив все вокруг в жёлтый.
Lana Del Rey — Heroin Пять лет хоть и пронеслись со скоростью бешеного поезда, изменить человека могли координально. Ведь вытянутый силуэт в тёмном пальто, строгих брюках и в белой рубашке с зеленоватым жилетом совсем не подходили под описание унылого скрюченного подростка в бесформенной толстовке и лохматыми паклами на голове. Ну, разве что взгляд остался прежним. Мёртвым. — Давно не виделись, — тихо произносит он, не желая выходить на свет единственного тусклого фонаря. Вся недавняя злость и буря ярости вмиг превратилась во вселенскую усталость и огромное равнодушие. — Пять лет прошло, прикинь, — выдохнул Кацуки, стукнув носком по асфальту. — Я знаю. Был… был немного занят. — Ну пиздец, — произнёс Бакуго в воздух, никому не адресовывая эту фразу. Может, этому придурку, занявшему почти все мысли, может, всему проклятому миру, а, может, самому себе. Хоть мат и является неотъемлемой частью человеческой речи, лишь одно слово посильно иметь сотни значений. И сейчас Кацуки совсем не знал, какую формулировку фраза «Ну пиздец» носит на себе. — Я хочу выпить, — устало прикрывая глаза, говорит блондин, вздрогнув от холодного ветра, проникшего в тонкую куртку, быстро надетую во время выхода из квартиры и стремительной поездки в больницу. И снова мёрзнуть, не имея возможности использовать причуду, а, значит, стать абсолютно бесполезным куском дерьма, каким он и является. Стало противно и тошно от самого себя. И от бдительного внимания со стороны стоящего в двадцати шагах Деку. Лекарство от паршивого настроения человечество изобрело уже очень давно. И Бакуго решительно настроен воспользоваться данной возможностью, хоть и будет чувствовать себя утром следующего дня во сто раз хуже. — Я знаю неплохое место неподалёку, — отвечает Деку. Голос отстраненный, спокойный и слегка неуверенный, словно от ещё одного произнесенного слова Кацуки превратит его в кровавое месиво. Желание убить никуда не делось, просто притихло огромной жаждой крепкой бурды, что махом сносит крышу покруче использования его причуды. Что уж и говорить. Принять приглашение чувака, случайным образом ставшего твоим соулмейтом, с которым виделись лишь дважды и, к тому же, много лет назад, показалось очень заманчивым. Хочется утопить свое отчаяние пару литрами алкоголя и, возможно, в самом укромном уголке сознания, узнать этого парня получше. А, может, даже чуть больше.***
Завалиться пьяным в стельку в свой дом, поддерживаемый своим собутыльником, было не самым удачным решением. Разум укатился куда-то прочь, взгляд помутнел, размывая границы предметов перед собой. Горло жутко жжёт, мешая нормально и безболезненно проглотить слюну. Что самое жуткое, — так это то, что во время опьянения все твои чувства повышаются в несколько раз. Это нервирует. Потому что тёплое дыхание в шею заставляет предательским мурашкам пробежать по всему телу, а капельке пота потечь по лбу. Живой организм в пару сантиметров от себя учащает бешеное сердцебиение, а мозг прекращает соображать, полностью отдавшим ощущениям. Он не помнит, кто потянулся первым. Может, это был он сам, или Деку специально в этот момент наклонил к нему голову, значения не имеет. Жёсткое и желанное прикосновение губ отогнали все загоны прочь. Кацуки прикусил его нижнюю губу, вторгаясь в рот, изучая своим языком все уголки, облизывая чужие зубы, сплетая языки и сминая потрескавшиеся губы. Деку неуверенно отвечал на его напор, но не оставался позади, углубляя поцелуй, пошло причмокивая мокрыми от слюны губы, делая его более чувственным, томным явно для раззадоривания блондина, поскольку тот недовольно рыкнул в чужой рот, прикусывая язык. Глухой стон вырвался у зеленоволосого, заставляя Кацуки возбудиться пуще прежнего, грубым движением стаскивая пальто и жилет, с которым пришлось повозиться немного дольше, чем расчитывалось. Гребаные пуговицы не желали расстегиваться, но они должны быть благодарны тому, что Бакуго просто не разорвал этот предмет одежды пополам. На пол упала куртка и домашний свитер. Деку подавил громкий возглас, когда Кацуки сильнее прижался к нему, хватаясь одной рукой за бедро, а другой зарываясь в зелёные волосы. На ощупь они такие мягкие, что хочется ощутить эту щелковистость лицом, вздыхая приятный аромат. Деку судорожно провел руками по голому торсу, останавливаясь на шее и притягивая блондина ещё ближе, так, что они соприкасались грудью с помятой белой рубашкой, а также напряжением обоих в паху. Бакуго мысленно усмехнулся, что у него встал на этого придурка, которого обещал убить или хотя бы избить до потери пульса. Но сейчас он хотел совсем другого. Отстранившись от губ, чтобы вдохнуть живительного воздуха, Кацуки наклонился к его шее, слегка прикусывая мягкую плоть, спускаясь ниже, к чуть приоткрытым ключицам. Оставляя длинные засосы на белой коже, он начал расстегивать пуговицы, слушая сдавленное бормотание в перемешку с частым дыханием. Укусив за выпирающую косточку и почуяв хриплый стон прямо в блондинистую макушку, с рубашкой наполовину было покончено, пока дрожащая рука не пресекла его дальнейшие действия. — Н-не надо, — просипел Деку на вопросительный взгляд. Хотя его красное лицо и расфокусированные глаза говорили об обратном. Впиваясь в открытые губы с очередным поцелуем, Кацуки продолжил расстегивать последние оставшиеся пуговицы, пока ткань рубашки свободно не повисла на тощей груди. — Н-нет, стой, — промычал Деку, отстраняясь от губ. Дрожащими руками схватился за края рубашки, скрывая грудь от пронзительных янтарных глаз. Отрицание сейчас Бакуго нужно в самую последнюю очередь. С силой вцепившись крепкой хваткой в чужие руки, поднял их над головой, запрещая таким образом скрывать свое тело. Держа их одной рукой, другой медленно повёл вниз, очерчивая жёсткими пальцами ключицы, еле уловимые родинки, останавливаясь на набухшем соске, сдавливая его. Стон зеленоволосого прямо в ухо вызвал бурю эмоций, отчего блондин, тихо чертыхнувшись себе под нос, резко поднял Деку за бедра, усаживая на себя и избавляясь от ненужной рубашки. Ногой открыв дверь, ведущую в спальню, Кацуки уронил Деку на кровать, наваливаясь сверху, не давая сделать лишнего движения. Через незанавешенное окно лунный свет проник в комнату, являя блондину то, что старался скрыть от него Деку. Рвано выдохнув, Кацуки не сводил удивлённого смутного взгляда с десятка шрамов, разбросанных по всей белоснежной груди. Деку стыдливо отвёл голову, сильно зажимая глаза, пока Бакуго проводил по самому большому и глубокому шраму на боку, невесомо прикасаясь к зажившей коже. В пьяную голову проникла странная мысль, которую блондин задавал себе множество раз, но сейчас этот вопрос звучал больше жутко, нежели любопытно. Кто такой, черт подери, этот Мидория Изуку? Деку дрожал под ним, сминая руками с такими же сотнями шрамами простыню, пытаясь избавиться от изучающего жгучего взгляда. Сейчас нет смысла спрашивать и ожидать связных и правдивых ответов, нужно разбавить напряженную обстановку между ними, и Бакуго прекрасно знал, как это сделать. — Хватит думать, — прошептал он заплетающимся языком, прикусывая мочку уха. — Отключи уже свои мозги и сделай то, что должен. Наклонив голову вниз, блондин проводил цепочку поцелуев от шеи до набухших сосков, прикусывая один из них, заставляя Деку сдавленно простонать и приподнять грудь. Играясь с тёмным соском, облизывая, надкусывая кожу, покрытую выпирающимися мурашками, Кацуки прижался к внутренней стороне бедра парня набухшим членом, которому мешает сдавливающая одежда, натирающая чувственный орган. — Качча… Ах! — Деку прикрикнул, прикусывая язык, когда блондин сильно сжал его сосок пальцами, и зарылся руками в светлые колючки, потянув их назад, заставляя Бакуго поднять голову. От удивления Кацуки издал глухой стон и раскрыл полуприкрытые глаза, когда Деку быстрым движением оттолкнул его от себя и навис сверху, сжимая бёдрами пах и твёрдый член. — П-позволь мне… — прошептал он ему в ухо, сплетая пальцы. Кацуки сглотнул и закрыл глаза. Ему сейчас все равно, кто будет сверху, хоть и немного обидно быть пассивом. Сейчас он хотел лишь оттрахать это зеленоволосое чудо, и побыстрее, так, чтобы он не смог подняться с кровати, это в лучшем случае. Деку счёл это за утвердительный ответ и поцеловал в покусанные губы медленно, чутко, нежно. Заставляя ощутить волну приятного трепета всем телом, обмякая под чужим телом как какая-то слащавая девчонка. Разрывая поцелуй, позволяя стекать слюне по подбородку, Деку провел рукой по горячей груди оставлял белые полоски от ногтей, царапая кожу, обводя выпирающие рёбра и подстраивая пальцы под вздымающуюся грудь. Бакуго никогда бы не признался, даже самому себе, что эти движения просто сводили с ума, а вкупе с красными щеками, опухшими губами и закрытыми чёлкой глазами Деку возбуждали лучше любых афродизиаков. Нетерпеливо извиваясь под зеленоволосым, Кацуки согнул ноги в коленях, упираясь в желанный зад в тёмных брюках, которые так и хотелось разорвать к чертям. Деку вздрогнул, надавливая рукой на грудь, и блондин язвительно усмехнулся, почувствовав, как к его паху упирается что-то твёрдое. Было приятно, что Деку тоже возбудился, хоть всеми силами и старается не показывать это. — Я… — договорить ему Кацуки не дал, притягивая к себе и возясь с ремнем на штанах. Деку громко сглотнул, дыша ртом. — Давай лучше я, — ответил он, избавляясь, наконец, от брюк и медленно снимая джинсы Бакуго вместе с боксерами. Опустив голову к вставшему члену, провел языком по головке, спускаясь вниз. Кацуки сдавленно простонал, хватаясь за подушку у головы. Деку заглотил член, двигаясь вверх вниз, так пошло причмокивая, что Бакуго готов кончить в эту же секунду. Хрипло дыша, сводит челюсти, чтобы не закричать от удовольствия, когда Деку надавил языком на головку, облизывая её круговым движением. Звучно причмокнув, отстраняясь, он шире раздвинул колени блондина, медленно засовывая один палец. Второй введённый в кольцо мышц заставил Кацуки издать громкий стон, изогнув спину. — Потерпи немного, Каччан, — тихий шёпот у лица и медленные движения пальцами поглотили целиком, не позволяя вздохнуть. Кацуки промычал в сжатые губы, когда пальцы вышли из него, и Деку притянул его к себе за бедра, насаживаясь членом. Он впился в его губы, переключая немного внимания с волны жгучей боли между ягодиц, когда Деку вошёл полностью, начиная постепенно двигаться, разрывая Бакуго на части от переполнения чувств боли, блаженства и безумной эйфории. — Де… ку… — бормотал Кацуки, царапая спину зеленоволосого, чтобы оставить свои шрамы, и изгибаясь от очередных толчков, задрав голову к потолку. Деку тяжело дышал в губы, хватаясь за широкие плечи, и шептал какие-то слова, смысл которых блондин не в состоянии был разобрать. Он не знает, сколько ещё может сдерживаться, но кончить быстрее Деку не позволит гордость, хотя и она начинала уходить на задний план, смешиваясь в одну сплошную кучу, затуманивая разум непроглядной тьмой. Хватаясь за свой член, начал водить вверх-вниз, ощущая максимум удовольствия в этот момент. Деку, глухо прикрикнув, вытащил член и кончил на обнаженную грудь Кацуки, сдавленно дыша. Бакуго кончает следом, разгорячившись настолько, что причуда Тодороки позавидовала бы по температуре. Притягивая зеленоволосого за волосы, глубоко целует, полностью теряя связующую нить с реальностью, забывшись в этих пухлых губах и в этом парне, прижимаясь ближе, настолько, чтобы просто засунуть глубоко в себя и не отпускать. Он никогда, ни за что, никакими способами не скажет, что в этот момент почувствовал нечто вроде влюблённости, хоть это и спишется на самый обычный оргазм. Никогда не признается, что хочет видеть это лицо каждый день, чтобы оно улыбнулась широкой улыбкой, счастливо блестя изумрудными глазами. Не будет взирать потерянным и отчаянным взглядом на Кацуки, полностью покрытый алой кровью, и не протянет дрожащую руку со своими загадочными шрамами к нему, ища поддержки и сочувствия в его глазах. Он не скажет, что в эту ночь влюбился в Деку, который сжался рядом с ним в клубок, обнимая за грудь, словно ребёнок любимую игрушку. Который мило морщил веснусчатый нос во время сна и тихо сопел в шею, обдавая тёплым дыханием. Влюбился в того, кто сбежал утром, оставив одного в холодной постели и пустом доме. Может, этот секс ничего для Деку и не значил, но Кацуки чувствовал только разъедающую душу ненависть, которая покинула его вчера, но вернулась вновь, сильнее заставляя испытывать отчаянную ярость к людям и такое привычное болезненное одиночество.***
Он не знал, почему сделал это. И почему вновь возвращается мыслями в ту ночь, причиняя все больше режущей боли по пустой душе. Почему стыдливо притягивает ладони к щекам, ощущая тепло чужого тела, поцелуи и засосы в видных местах, показывая, что ты творил тогда, что совершил величайшую ошибку, непоправимую. Не знал, каким образом оказался перед той самой дверью, вселяющей ужас одной своей тёмной гладкой поверхностью. Не знал, зачем коротко нажал на звонок и в страхе ждал, когда ему откроют. «Пожалуйста, хоть бы его не было дома. Хоть бы он не открыл. Прошу, не открывай чёртову дверь» Мольбы о помощи прекратились со смертельным скрипучим звуком. Он опустил голову, чтобы не встречаться с горящими янтарными глазами, потому что страшно. Больно. Трусливо. Стыдно. Стыдно за то, что сбежал тогда. Страшно за то, что с ним могут сделать, хотя этот момент не был настолько ужасным, с насилем он на коротком поводке. Трусливо за то, что не сдержался и сам разыскал его, что все это время просто избегал встречи и ждал, когда его самого найдут и попросят о встречи. Как глупо полагать, что его до сих пор помнили. Больно оттого, что позволил ворваться слепой надежде в сердце, что разъедает орган каждую секунду, заставляя вспомнить, кем он является на самом деле. Чем он стал. Запреты. Запреты, оставленные и заученные до помутнения, были разбиты вдребезги, и он стоял. Стоял и не мог пошевелиться, уйти, сбежать, стереть себе память и больше не травмировать душу тем благоговением, который уже давно забыл и потерял. Блаженством. Блаженством осознавать, что живёшь. — Пошёл нахуй, — два слова, произнесенные низким хриплым голосом, отрезвили разум, пробегаясь холодом по спине и мелкой дрожью. Два слова, что так заслуживал и не хотел слышать. Он сильно прикусывает губу на месте зажившей царапины, устремляя взгляд в тёмный угол подъезда. Мысли просят его развернуться и забыть дорогу сюда, но ноги приковались к месту, он словно превратился в фарфоровую куклу. Ещё один чужой взгляд, одно брошенное слово, и он, покрываясь трещинами по всему телу, разобьётся на мельчайшие куски, превратится в пыль и разнесется по ветру. Впиваясь ногтями в сжатую до побеления костяшек ладонь, находит в себе силы поднять слегка голову, рассматривая фигуру перед собой, сдержав воздух в лёгких. Не мог отвести восхищенных глаз с накачанного тела, скрытого лёгкой футболкой, открывающей вид на такие красивые манящие ключицы. На сильные руки с выступающими венами, нитями пролегающими от предплечья до плеча. На колючие светлые волосы, в которые он зарывался ладонями, утверждаясь в их волшебной мягкости. На хмурое лицо со сведенными тонкими бровями к переносице, образовывая миленькие морщинки на лбу. На недовольные глаза с таким глубоким и насыщенным алым цветом, что хочется раствориться в них полностью и забыться навеки, не вспоминая о себе и обо всем, что он натворил. Не заслуживает быть с тем, кого зовёт так отчаянно потрепанное и чахлое сердце. Он монстр. А монстрам полагается вымирать. — Так и будешь здесь стоять? — рыкает на него блондин, нетерпеливо хватаясь за ручку. Изуку вздрагивает, растерянно смотря перед собой. Что он подразумевает под этим? Что лучше ему уйти? Или зайти внутрь? Конечно же, первое, и по-другому никак. — Ну… я… эмм, — мямлит он, сминая пакет в руке. Под чужим прожигающим взглядом он чувствует себя жалкой букашкой, которую вот-вот раздавят подошвой массивного ботинка. Хотя раздавить — меньшее, что с ним нужно сделать. — Хорош мямлить, бесишь, — Кацуки нервно повёл плечом, отводя глаза. Изуку свободно выдохнул. — Нахера припёрся? Надеешься на повторение? Если так хочется потрахаться, иди в бордель или куда угодно, мне плевать. Будешь дальше стоять здесь как идиот, взорву лицо, — в подтверждение своих слов он занёс правую к голове Изуку, посверкивая своей причудой в виде маленьких огоньков на ладони. Предательский взгляд сам бросается на выведеное имя на запястье. Желудок болезненно сворачивает, а слюна тугим комком падает в сухое горло. Свое имя Изуку видит словно впервые, тревогой проникая в мозг. Его собственное запястье вдруг вспыхивает жгучей болью на месте уродливого шрама в виде тёмного ожога, которое даже всеми вселенскими способами не скрыть и не излечить. Служит позорным клеймом, оставшимся на всю жизнь. — Я… я х-хотел поговорить, — подаёт голос Изуку, звуча так пискляво, что от стыда хочется провалиться сквозь землю. Рядом с блондином он лишь трусливый мальчишка, а не известный серийный убийца и глава большой группировки, терроризирующей почти всю страну. С ним он совершенно другой. Настоящий, наверное. — Поговорить? В эту хуйню я никак не поверю. И мне нечего, блять, тебе говорить, ясно? — Зато мне есть, — потаенная в кромке сознания храбрость неожиданно проявилась на свет, сдерживая тяжёлый взгляд на себе. Пусть его слова и звучат кувалдой по пальцам, глубже всажая лезвие в грудь, последнее, что может, — выговориться. И будь что будет. Ему терять нечего. Кацуки минуту прожигал его янтарями и устало вздохнул, отходя в сторону, давая пройти. Изуку холодеет, но заставляет себя сделать шаг в неизученную квартиру. В голову бросаются воспоминания горячего дыхания на губах и грубое прикосновение к бёдрам, и он резко останавливается, переводя учащенное дыхание. Взгляд мутнеет, мозг плывёт. Хоть Кацуки и стоит в парах шагов, теплота его тела ощущается на себе, так и хочется прикоснуться, провести по гладкой коже, но нельзя. Нельзя влюбиться ещё больше. Отпускать будет в тысячу раз болезней. — Уебок, — фыркнул Кацуки, направляясь к открытой двери, ведущую на кухню. В голосе прозвучало недовольство, раздражение… … обида. Возвращая способность думать, Изуку снимает пальто и ботинки, идя по коридору. Взгляд направо. Спальня, где все и началось. Так сладко. Так горько одновременно. Сглотнув, вошёл в небольшую кухню, сделанную в тёплых пастельных тонах. Хозяин миленькой квартирки как раз ставит чайник на огонь, угрюмо оборачиваясь на гостя, с интересом разглядывающего комнату. — Ты сядешь или нет, придурок? — бросил Кацуки, отчего Изуку вздрагивает и повинуется, усаживаясь на стул. — О, кстати, я тут прикупил немного… надеюсь, ты не против, — он ставит на стол бумажный пакет и неловким движением достаёт парочку боксов с удоном, какое-то печенье, что-то в разноцветной обертке и палочки для еды, в ожидании уставившись на блондина, что он скажет на этот счёт. Кацуки язвительно цыкает, отворачиваясь, оставляя Изуку гадать, что Бакуго этим подразумевает, но хорошо, что не подорвал все в воздух, а, значит, есть вероятность спокойно поговорить и поесть, потому что он занятно проголодался, съев сегодня только омлет и запив крепким чаем утром, а вечер уже близится к концу, зажигая подсветку и фонари на улицах, сгоняя людей по домам, оставляя только отчаянных и бесстрашных гулять там, где недавно нашли трупы парочек героев. Но Изуку ничего об этом не знает. Может быть. — Ты сказал, что хочешь поговорить. Так говори, черт возьми. Хватит пялиться на меня как безмозглый идиот, и выкладывай все то дерьмо, что хотел навешать мне на уши. Вперёд. От такого заявления Изуку замер, но в голове, как назло, пропали все мысли, исчезли, испарились в воздухе. Хочется излить душу и замолчать вовек, поскольку Изуку действительно не знает, что сказать. Расскажет горькую правду, и поплатится не только он. — Да так, ничего особенного, — отмахнулся он, усиленно соображая. Искоса бросает взгляд на сидящего напротив Кацуки, с таким усталым видом, словно на его плечи воздвигли все мировые проблемы, тянет к себе коробку с удоном и подозрительно изучает содержимое. — Если ничего особенного, то не приходил бы, — раздражённо отвечает блондин, кусая печенье. Такой тон сильно задевает по внутренностям, отдаваясь напряжением в мышцах. Действительно, он не пришёл бы ради каких-то мелочей. Ему нужно разобраться. В себе. — Не думаю, что вот так просто поведаю о своей жизни, — хмыкает Изуку, благодарно принимая кружку горячего чая. — Но некоторое могу рассказать. — увидев, что Кацуки терпеливо смотрит на него, Мидория медленно вздыхает, охлаждая мысли, позволяя им плавно течь одной сплошной лентой, прогоняя как фильм отрывистые воспоминания и выбирая нужные, отбрасывая те, что не следует произносить вслух, да и вспоминать тоже. — Я жил не в самом хорошем районе, — начал Изуку, крепко обхватив ладонями кружку как спасательный круг. — Мы с родителями кое-как сводили концы с концами, жизнь была не та, что желают для маленького ребёнка, но что поделать. Реальность полна жестокости. Он замолчал, пытаясь найти в себе остатки храбрости, чтобы продолжить. — Я беспричудный. Вот так вот. Родившись в мире героев, я тоже хотел им стать. Это нормально. Мечтать стать героем, но получилось все не совсем так, как я рассчитывал. Пришлось цепляться за жизнь, как можешь. Изуку перевёл дыхание. Отпив немного из кружки, чтобы размягчить горло, он украдкой глянул на Бакуго, который нахмурил в задумчивости брови. Парень продолжил говорить, хоть и боялся, что на это скажет его молчаливый собеседник. — Поступил в медицинский, потому что… ну, хотел узнать больше о структуре живых существ. Наверное, — солгал Изуку, пожимая плечами. — Не закончив обучение, сейчас работаю. Всё, как у обычных людей, ничего экстраординарного. — И ты пришёл для того, чтобы рассказать мне о своей наискучнейшей жизни, — ответил Кацуки, складывая руки на груди. — Вот твоя причина, верно? — Причина? Ну, наверное, одна из некоторых, может быть. — А какие другие? — Д-другие? — испугался Изуку, неуверенно взглянув на решительно настроенного блондина. Другие. Конечно, черт возьми, у него есть сотни причин прийти сюда, и не один раз. Но разве об этом можно говорить? — Я, я, наверное, пойду, — выдавил Изуку, опуская смущенный и стыдливый взгляд. — Не стоило мне сюда приходить… — Ты, блять, сейчас серьёзно? — непонятно почему разозлился Бакуго, вставая вслед за Мидорией. Тот удивлённо оглянулся на блондина, что вгоняет все больше сомнений от своих непредсказуемых действий в голову Изуку. — Втирал мне о всякой чуши, и просто, мать твою, уходишь. Ты и правда идиот. — Прости, мне не стоило… — А что насчёт позавчера? Не хотел поболтать об этом? Как напоил меня и оттрахал, тебе же понравилось, ублюдок, да?! — Ч-что? Н-нет, это не так! — Исчез на пять лет, внезапно вернулся и затащил в постель. Тебе стоит вправить мозги, жаль, что я не сдержал свое обещание и не убил тебя тогда. — Перестань… — О, а может, это все из-за гребанных меток? Решил, что, раз у нас с тобой выведены ебучие имена на руках, это имеет тебе право вздумать, что мы с тобой будем любить друг друга всю жизнь и подохнем вместе, так ты думаешь?! Это все херня, понятно?! Я не собираюсь потакать блядской судьбе и считать, что кто-то может все решить за меня! К тому же, — Бакуго одним широким шагом подошёл к замершему Изуку и вздернул рукав его свитера, обнажая уродливый шрам. — Моего имени здесь нет. Я стёр его. Как и тебя. — Хватит, — взмолился Изуку, пытаясь выдернуть руку из крепкой хватки. Слезы предательски образовались в уголках глаз, а сердце стучало где-то в районе глотки, гулкими стуками отдаваясь в висках. — Ублюдок, скажи, что пришёл не за этим, — прошипел Кацуки, толкая Изуку к стене и не давая шанса отступить или сбежать. — Скажи, что не поверил в чушь про родственные души, иначе я побью тебя как грушу, будь уверен. Скажи: ради чего ты пришёл сюда? Зачем, твою мать?! На момент Изуку понял очевидную вещь. Кацуки больно. Страшно. Так же страшно, как и Мидории. И Бакуго хочет выместить всю ненависть, боль на нем, и тогда Изуку немного успокоился. Что он не один испытывает разрушающие душу чувства. — Я… я хотел увидеть тебя, — прошептал Изуку, беззастенчиво заглядывая в красные огни. — Давно хотел. Потому что устал быть один. Потому что устал бежать, от всего, от всех. Я потерял цель в жизни и пытался найти её снова. В тебе. Но боялся. Боялся, что ты тоже исчезнешь, как и все, что я разрушил сам. — Ты… — Кацуки заметно растерялся, слегка ослабляя хватку, но не отпуская. — И это вовсе не из-за надписи на руке, — уверил его Изуку, словно прочитав по глазам, что хотел сказать блондин. — Ну, может, она и являлась причиной, но лишь началом. Я не стал верить в россказни про соулмейтов, но попытался попробовать. Каждый раз, засыпая, я… я видел, как ты умираешь, — голос Изуку дрогнул. — Умираешь каждый раз, когда я закрывал глаза. Я не мог остановить эти кошмары, они повторялись снова и снова, и тогда… я решил, что нужно разыскать тебя, думал, так я остановлю череду кошмаров. Это не было тяжело, ты ведь один из знаменитейших героев. И… отчасти, я боялся, что ты не пожелаешь иметь со мной дело, ведь я… неважно. Просто поговорить, и все. Но, увидев тебя, не смог разобраться в себе, что я чувствую. К тебе. Просто хочу… попробовать. Но, если ты откажешь, я пойму. Кацуки молчал. Молчал чертовски долго, вечность, как показалось Изуку. Время тянулось слишком медленно, разрывая на куски с каждой секундой тишины. Изуку выдал свою тайну, и страшился того, что за этим последует. И проклинал себя. Снова он возложил слишком много надежд. Хоть и проходил через это множество раз. Он мазохист. Убивает себя плавно, безумно жестоко, вгоняя свои же ножи, свои же свинцовые пули в голову, закручивает их, засовывает лезвие вглубь мозга. Иная жизнь невозможна. Остаётся последнее, что окончательно разобьет и размолит его зеркало. Он сам сделает последний шаг. — Поцелуй меня, — еле слышно просит Изуку, закрывая глаза, боясь посмотреть напротив себя. Губы подрагивают, слезы катятся по щекам, и остановить их уже не имеет смысла. И очень удивляется, когда чувствует живительное тепло на губах. Не открывает глаза, сгоняя наваждение на разыгравшуюся фантазию, что, если раскроет глаза, это чувство вмиг исчезнет. Сердце замерло, лёгкие перестали качать воздух, ноги тяжелели. Пытаясь запечатлеть этот момент в сознании, неуверенно ответил, приоткрывая рот, давая чужому языку пробраться внутрь, ударяя под дых. Чувствовал сильную руку на своем затылке. Трясущимися руками хватался за плечи, потому что вот-вот мог упасть и больше не встать. Отвечал на поцелуй и умирал, прогоняя по щекам новые дорожки слёз. Всё не может быть так хорошо. Это сон. Самый ужасный из кошмаров. — Я люблю тебя, — произносит он одними губами. Теперь он окончательно мёртв. Мёртв и жив одновременно.