Смерть - лишь избавление?

      Чувствовать спиной и затылком раскалённые камни мостовой гораздо приятнее, нежели деревянное дно трюма рабовладельческого судна. Не вдыхать затхлые запахи гниющих досок и соломенного тюфяка — служившего постелью и брошенного на пол, где приходилось спать ребёнку. Больше не будут грубые и похотливые руки блуждать по её телу. Не доведётся уже ей быть игрушкой для потерявшего человеческий облик людского зверья, покрытого потом и грязью, с которыми они смешали её. Дни и ночи, на протяжении не одного года. Смерть избавляет и от этого. Побои, унижения, жестокость, голод и надругательства, заточение — отныне всему этому настал конец, сейчас есть лишь раскалённые под палящим солнцем камни и песок с бросаемой ветром пылью в полуприкрытые серые глаза. Глаза, привыкшие к многолетней тьме трюма, теперь болезненно щурились от слишком яркого — от того и слепящего, — солнечного света.       Безразлично взирала Артемисия своими подбитыми глазами на пронзительно-противно каркающих и кружащих над ней ворон в голубом небе. Падальщики, увидевшие добычу, сердце которой скоро перестанет биться. Чужое несчастье — для кого-то лишь источник выгоды. Умом — не детским для ребёнка её возраста, — девочка прекрасно понимала, что должна найти себе хоть какой-нибудь кров, если не хочет стать пищей слетающихся к ней хищных птиц. Понимала, но оставалась неподвижной и отстранённой. Сил не осталось. Измученная, истерзанная, примирившаяся со своей приближающейся смертью, и чувствующая, как сводит от голода желудок, она не могла заставить себя пошевелить даже мизинцем — болела каждая мышца её тщедушного, тощего тела со свежими и застарелыми следами избиений и кровоподтёков. С ног до головы в грязи и в жалком тряпье, которое служило ей одеждой, она походила издали на груду старого хлама.       «Пусть, — обрывком мелькнула мысль в её голове, — смерть и то лучше такой жизни! Это даже к лучшему, что эти скоты бросили меня здесь подыхать!»       Мимо неё сновали спешащие по своим делам люди; проезжали гружёные глиняной посудой, сеном, дровами и продуктами телеги. — Смотри, Дионисий, — долетал до слуха Артемисии обрывок наставления почтенной Матроны своему маленькому сынишке, — не будешь слушаться старших — отца и мать в особенности, не будешь учиться — станешь как эта грязная оборванка. Куда только родители девчонки смотрят?.. — задала она риторический вопрос, пожимая плечами и кивком головы указывая на столь возмутившую её сиятельный взор девочку, сочтя нужным поскорее пройти мимо и увести своё бесценное сокровище. «Мои родители смотрят… не сомневайся, тупая напыщенная курица! Там, где они сейчас, им всё видно!» — заклокотали в душе ребёнка остатки бессильной мстительной злобы.       Артемисии не хотелось ничего, до чужих равнодушия и чёрствости ей не было дела, ибо последние годы — минувшие с разграбления её родного города, гибели всей семьи на её глазах и рабства, она видела вокруг себя лишь одну жестокость. Сожжённому живьём не страшно ошпарить руку. Артемисию выжег дотла пламень горя. Насыщенная до предела губка или выпитая до дна чаша. Ничего не осталось в ней, кроме жажды мщения, но и этому не воплотиться. Она всё потеряла, всё оплакала. Сердце иссохло, в глубине изъеденной души девочка обратилась древней старухой, иссяк родник бесполезных слёз.       Артемисия ничего не ждала от опротивевшей и ненавистной ей жизни, страстно желая наступления скорейшей смерти — от истощения, испепеляющего солнца, в желудке ворон или от рук людей, — ей уже всё равно. Девочка ждала смерти, но совсем не так как ждут врага или чересчур навязчивую гостью. Скорее как ждут верного и доброго друга, который положит конец её жизни, принесшей ей лишь страдания и боль. Артемисии смерть представлялась чем-то, что бы напоминало ей о самом дорогом и безвозвратно утраченном: таящиеся в маминой улыбке теплота, нежность и ласка; звонкий смех братьев и сестёр; сильные руки отца и его низкий глуховатый голос, под который она всегда засыпала, когда он рассказывал ей мифы и легенды родной Греции. После всего пережитого смерть перестала быть в сознании Артемисии чем-то враждебным. Коснись она сейчас её чела своей дланью, девочка добровольно отдаст свою жизнь — каплю за каплей.       Между тем, солнце всё беспощаднее опаляло своими лучами дома и дороги с мощёными мостовыми, и ребёнок сильнее прищурил глаза — свет больно бил по ним. За годы плена глаза её отвыкли от света, но свыклись с тьмой. Тьма была вокруг и внутри неё, поглощая и уничтожая то малейшее светлое и доброе, что ещё в ней оставалось.       Полуприкрыв серые глаза, Артемисия смотрела сквозь обрамляющие их тёмные ресницы на яркий солнечный диск и улыбалась своим мрачным мыслям, хотя запёкшиеся раны на губах причиняли боль.       Но, совершенно неожиданно для неё, нечто большое заслонило солнце. Не сразу Артемисия — сквозь застившую глаза пелену, — разглядела, что над ней склонился богато одетый человек высокого роста и довольно могучего телосложения. Нубиец, как догадывалась девочка, обратив внимание на тёмный цвет его кожи. «Наконец-то, может хоть добьёт из милосердия, а может и не добьёт… А если и он такой же, как бросившие меня здесь умирать подонки? Хотя он вполне может продать меня кому-нибудь ещё, но в таком случае забавой нового владельца я проживу недолго.»       Незнакомец осторожно прикоснулся ко лбу и щекам распростёртого перед ним на камнях мостовой ребёнка, но в ответ получил брошенный на него умоляюще-затравленный взгляд измученного и загнанного животного. Артемисия тревожно сжалась всем телом и попыталась закрыть голову руками, но даже на это сил не осталось, хотя естественный инстинкт для любого существа обострился. Привыкшей к насилию и жестокости, ей на мгновение показалось, что нежно поглаживающая её голову крупная рука темнокожего чужестранца обожгла её подобно раскалённому железу, но отпрянуть в сторону обессиленная девочка не могла.       Осторожно, стараясь не причинить боли и придерживая клонившуюся набок голову, нубиец взял ребёнка на руки и бережно прижал к своей широкой груди, нисколько не испытывая отвращения или брезгливости при виде кроваво-грязных лохмотьев, сквозь дыры которых виднелось голое тело со следами шрамов. «Как будто не боится моим тряпьём свои роскошные одеяния замарать», — промелькнула в её голове случайная мысль, когда неизвестный иностранец — по виду вельможа — взошёл на борт персидского корабля, стоявшего в порту, неся найденного им ребёнка. «Смерть — лишь избавление, но не является ли она всего лишь уходом от того, с чем не хочешь бороться?» — посетила Артемисию новая для неё мысль, когда она лежала на мягкой кровати, укрытая одеялом и в чистой постели — устроенная в каюте вельможи, — послушно съедая понемногу всё, что ей подавали. С такой же безмятежной покорностью она пила травяные отвары и позволяла отмывать свои лицо и тело от слоёв крови, пыли и грязи. Не возражала, когда ей промывали и смазывали, а потом и перевязывали раны. Безучастно смотрела она на всё, что происходило вокруг неё. Когда же ей случалось ощутить на себе искрящийся теплотой, добрый взгляд чёрных глаз персидского посланника, подёрнутых слезой, увидеть искреннюю и вселяющую уверенность улыбку, Артемисия слабо улыбалась своими потрескавшимися губами ему в ответ и взирала на своего спасителя с безграничными обожанием и благодарностью, из которых зарождалась в сердце ребёнка глубокая преданность.       Подойдя к кровати, нубиец коснулся губами лба девочки и мягко провёл рукой по её волосам. Поправил одеяло и что-то тихо шепнул ей на ухо. Артемисия не поняла, что именно сказал посол, взявший её под свою опеку. Какое-то внутреннее чутьё подсказало, что ей велели спать и набираться сил. Этому велению, так совпадавшему с её собственным желанием, она безропотно подчинилась. «Настанет день, когда все эти проклятые подлые греки ответят мне за всё! За мой город, мою семью и меня! И, неважно — как, но я заставлю поплатиться их сполна!» — с этой разрушительной мыслью и засыпала постаревшая на целую жизнь девочка, после всего ею перенесённого. Артемисия закрыла глаза, вскоре провалившись в столь нужное ей особенно сейчас забытье. Ничего не видеть и не слышать, ни о чём не думать, не чувствовать. Хотя бы сегодня отгородиться от всего. Времени планировать свою месть у неё всегда будет в достатке, а что до шанса… он представился ей. В тот день, когда смерть должна была прибрать её к рукам. Смерть не задумывалась о предоставлении Артемисии шанса, но этот шанс ей предоставил человек-иноземец, и девочка, юное воплощение Немезиды, не собиралась его упускать…