***
На самом-то деле всё началось совсем не с растения. Всё началось тогда, когда они предотвратили Армагеддон, после памятного обеда в «Ритце». Они вернулись в книжный магазин и напились в стельку. В конце концов, теперь они сами себе хозяева: земля спасена, они вместе. И они успели опустошить добрых четыре бутылки шампанского, когда Кроули вдруг повернулся лицом к расползшемуся по своему креслу Азирафаэлю и ни с того ни с сего спросил: — А ты действительно не сбежал бы со мной? — Что? — тот моргнул. — На Альфа… на Альфу Центавра, — Кроули неопределённо взмахнул рукой, и вино из бокала пролилось, хотя он и попытался предотвратить это. — Ты действительно не улетел бы туда со мной? Таким, невнятно бормочущим, он вдруг показался ужасно уязвимым и немного обиженным, и Азирафаэлю стало больно. Потому что теперь, после шести тысяч лет дружбы, Кроули, конечно, должен был знать, что для Азирафаэля не было никого важней и дороже его — ни на земле, ни на небесах. Он покрутил в пальцах пустой бокал. Пусть он и был пьян, сказать это вслух было… невозможно. — Ну, там нет совершенно никакой пристойной еды. Кроули снял очки и взглянул на него. На свету его глаза — змеиные глаза, которые с годами начали напоминать Азирафаэлю кошачьи, хоть он ни за что бы в этом не признался — отливали золотом. Кроули вообще больше напоминал кота, чем змею, — отчуждённый, язвительный, склонный к драматизации, обожающий эффектные бесшумные появления. Иногда, когда Азирафаэль поднимался сюда после закрытия магазинчика, Кроули ждал его, устроившись в кресле и вытянув длинные ноги — и, да, Азирафаэль так любил это в нём. Он откашлялся и попробовал снова. — Извини за тот случай, с Альфой Центавра, — сказал он. — Это не значит, что мне не хотелось бы уйти с тобой… Он был слишком пьян и хотел, чтобы Кроули надел очки обратно. — Но теперь убегать не нужно. И мне нравится, что ты тут. Со мной. Так что просто… оставайся здесь. Вместо того, чтобы протрезветь, Азирафаэль допил вино. Когда он поднял голову, Кроули улыбался ему: открыто и мягко, той улыбкой, которую, возможно, Кроули никогда не позволил бы ему увидеть, не будь оба пьяны. А потом он облился вином. Цветок он притащил только через пять дней.***
Кто бы мог подумать, что Азирафаэль обнаружит в себе способности садовника? С цветком всё отлично, и уже через неделю пребывания в магазинчике ему требуется горшок побольше, поэтому Азирафаэль пересаживает растение в новый и рассказывает ему, какое оно замечательное, прекрасное и чудесное. В конце недели, вечером, Кроули спрашивает: — Как там цветок? — О, Руперт, — нежно говорит Азирафаэль. — С ним всё в порядке. Он готовит мясо на кухне, а Кроули развалился на диване. Когда Азирафаэль говорит «Руперт», Кроули оборачивается. — Прости, Руперт? — Да. Я так назвал его. Азирафаэль осторожно укладывает мясо на противень и подбирается в ожидании язвительного ответа. Но Кроули только бормочет себе под нос: «Руперт». И щёлкает каналами, как всегда, не зная, какой сериал выбрать. Наконец их выбор падает на кулинарное шоу. Ну, выбор Кроули — Азирафаэль не смотрит. Если бы не Кроули, у него и не водилось бы телевизора. Однако шоу ему неожиданно нравится: они выключают его глубоко за полночь, когда оба уже слишком пьяны для просмотра. И вместо того, чтобы укатить на своём Бентли, Кроули разваливается на диване. Азирафаэль возмущённо замирает с противнем в руках. — Думаю, эту ночь я проведу здесь, — говорит Кроули. Азирафаэль открывает рот, чтобы сказать: «Нашим это не понравится», — а потом вспоминает, что «наших»-то у них больше нет. Он закрывает рот. Затем открывает его снова, чтобы сказать: «Вероятно, это не лучшая идея», — но не может придумать, почему. Да и он… хочет, чтобы Кроули остался. Азирафаэль опять закрывает рот. Так что Кроули остаётся на ночь. А утром выглядит так, будто умудрился побывать в жерле вулкана. — Это самый неудобный диван, на котором я когда-либо лежал, — говорит он. — Ты что, постоянно на таком спишь? — Периодически, — обиженно отвечает Азирафаэль. — И он нормальный, это ты костлявый. — Костлявый, — повторяет Кроули. — Его что, сделали из дощечек, на которых высекали ваши дурацкие Десять Заповедей? Он потягивается; верхняя пуговица его рубашки расстёгнута, и в разрезе виднеется острая ключица. Азирафаэль смотрит. В лучах солнца волосы Кроули, поймавшего его взгляд, кажутся яркими, как пламя. — Ещё слишком рано для богохульства, — говорит Азирафаэль. Кроули что-то ворчит в ответ, и они завтракают на улице, а потом он уносится в центр Лондона, чтобы заняться какими-то своими делами — ну, тем, чем он занимается, когда не торчит у Азирафаэля. Посетители приходят и уходят, идёт дождь, ленивые солнечные лучи подсушивают мокрый асфальт, а Азирафаэль присаживается на диван. Что ж, он и правда неудобный. Но, справедливости ради, Азирафаэль никогда не садится на него без Кроули. Он забывает об утреннем инциденте — но спустя три дня в его магазинчике появляются два грузчика с новым диваном. — О, — говорит Азирафаэль. — Это, должно быть, какая-то ошибка, — говорит Азирафаэль. Диван просто… стоит у двери. Здесь. И он невероятно красив — эта тёмно-коричневая кожа, кое-где немного потёртая… он выглядит до смешного удобным и мягким. В цветовую гамму квартирки Азирафаэля он вписывается идеально — но всё равно кажется таким необычным, таким диковинным, что сразу становится ясно: Кроули выбрал его сам. — Ох, — говорит Азирафаэль, — просто… дайте мне минутку. Он бросается в магазинчик и набирает Кроули. Тот берёт трубку после первого же гудка. — Слушаю. — Ты что… — начинает Азирафаэль. — Да. — Тебе заняться нечем. И я вполне могу позволить себе купить новый диван, если захо… — Ангел, — перебивает его Кроули, — это такая мелочь. И, когда я останусь у тебя на ночь, я предпочту лежать на нормальном диване, а не на куске картона. Азирафаэль что-то невнятно бормочет в трубку. Кроули снова переночует у него? Конечно, он мог бы делать это время от времени, они же друзья, лучшие друзья… Азирафаэль никогда не забудет того страдания, которое было написано на лице Кроули, когда он сказал ему об этом в том баре. Когда он потерял его. Когда они потеряли друг друга. И это отличный диван… конечно, для них обоих будет лучше, если… — Что ж. Если ты вздумал поменять мою мебель, не забудь уведомить меня об этом, — говорит Азирафаэль, не понимая, зачем он это делает: Кроули вообще-то нельзя такое творить. Он вешает трубку, не дождавшись ответа, и грузчики тащат диван наверх. Он оказывается необычайно удобным — в самый раз для тощего Кроули, снова оставшегося на ночь.***
Ещё через неделю Кроули приносит ему другое растение. Оно больше и куда пышнее: это каучуковое дерево. — Ну, над ним-то точно не смеялись, — говорит Азирафаэль. Кроули прижимает горшок к груди и утыкается острым подбородком прямо в пышную листву. — У меня в комнате заканчивается место, — только и отвечает он. Для магазинчика растение слишком велико, поэтому место ему находят в квартире, на втором этаже. Азирафаэль терпеливо ждёт новых лекций и инструкций, но Кроули только проверяет, под нужным ли углом на растение падает свет. — Я ещё загляну, принесу опрыскиватель, — говорит он. — Пожалуйста, только не кричи на него. — Если тебя это утешит, можешь дать ему имя. Что ж… это и правда утешает.***
Несколько дней спустя Кроули приносит для растения, которое Азирафаэль нарёк Сашей, опрыскиватель. И снова остаётся на ночь. Утром они как следует завтракают: тосты, колбаса, яичница. Кроули кричит на растения и жалуется на молодёжь, повадившуюся скупать квартиры в его доме. — А мне так нравятся молодые пары… — мечтательно говорит Азирафаэль, пока Кроули, вооружившись опрыскивателем, орёт Саше: «ТЫ ГРЁБАННОЕ РАЗОЧАРОВАНИЕ». Азирафаэль с нежностью наблюдает за ним поверх чашки. — По-моему, сегодня будет просто чудесный день, — говорит он, обращаясь скорее к себе самому, чем к Кроули. Уходя, Кроули забывает у него куртку. Азирафаэль звонит ему, но тот просто отвечает: «Да оставь у себя, потом заберу». Но так и не забирает. Вообще-то через пару дней он забывает у Азирафаэля ещё одну куртку. Потом рубашку. Потом носки. Потом брюки — это они собираются сходить в ресторан, и Кроули в последний момент решает переодеться. Какое-то время брюки висят на спинке дивана, но это так раздражает Азирафаэля, что он в конце концов убирает их в шкаф. Ровно через два месяца после памятного эпизода с растением Азирафаэль заходит на кухню и обнаруживает в раковине стаканы, принадлежащие Кроули. Сам Кроули лежит на диване, который уже успел принять очертания его тела, и листает «Rolling Stone». Азирафаэль тычет в раковину пальцем. — Это твои стаканы, — заявляет он. — М-м, — мычит Кроули, не отрываясь от журнала. — Как они сюда попали? — Ну, у тебя их не было, — говорит Кроули таким тоном, будто Азирафаэль задал ему очень тупой вопрос. Я спрашивал не об этом, думает Азирафаэль, но ничего не говорит. Просто освобождает место на полке для посуды. Кроули теперь повсюду. На прошлой неделе на книжную полку в его спальне перекочевала стопка CD-дисков Queen, и положил их туда явно не Азирафаэль. («У меня даже нет CD-проигрывателя!» — возмутился он тогда. А Кроули ответил: «Ну ты и древний». И притащил проигрыватель на следующий же день.) Кроули откладывает журнал и идёт на кухню, прислоняется бедром к столешнице. Опирается на ладони и подаётся вперёд — так, что Азирафаэль утыкается взглядом в его рубашку. Не то чтобы он пялится. У него просто, ну, есть глаза. — В холодильнике ещё осталось немного карри? — спрашивает Кроули. — Я карри не покупал, — отвечает Азирафаэль. — Зато я купил. Кроули протискивается мимо него и открывает холодильник, в котором, конечно же, обнаруживается контейнер с остатками карри. — Секундочку, — говорит Азирафаэль, — когда это ты успел? И не надо отвечать, что у меня не было карри. — Ты пил какао в магазине под видом инвентаризации. Кроули достаёт ложку и ковыряется в карри, даже не разогревая. Ухмыляется он так, будто инвентаризация по воскресеньям — его, Азирафаэля, маленькая грязная тайна. — Мой дорогой, — отвечает тот, — инвентаризацию я правда провожу. Просто это делается очень быстро. Кроули смеётся с набитым ртом, и Азирафаэль отступает, чтобы рис не попал ему на плащ. Он напоминает себе, что должен убедиться в том, что Кроули забрал свои журналы, те, которые притащил на прошлой неделе. Но благополучно забывает об этом (не то чтобы ему так уж принципиально). В конце концов, у него и так полный магазин книг, которые ему даже не нравится продавать. В конце концов, они всё равно вернутся обратно: в их распоряжении всё время во Вселенной.***
В очередную дождливую субботу они навещают Анафему и Ньютона в Тэдфилде. Кроули добирается до деревни в два раза быстрее, чем должен бы; Азирафаэль вдавливает ногу в пол, будто там есть невидимый тормоз, и умоляет: Кроули, пожалуйста, хватит съезжать с полосы, Кроули, пожалуйста, хватит притворяться, что ты собираешься врезать полицейскому, потому что в прошлый раз было не смешно, это вообще совершенно не смешно… Кроули всё ещё именует Анафему «дамочкой, которая ударила его машину велосипедом», но всё-таки соглашается посетить её. В конце концов, она тоже приложила руку к предотвращению Армагеддона, и теперь они в определённом смысле связаны, да и Азирафаэлю хочется повидаться с Адамом, узнать, как у него — у всех них — дела. — Ты только посмотри, — говорит Кроули, когда они доезжают до деревни. — Чёртов дождь. Он снимает обе руки с руля, по-прежнему выжимая девяносто миль в час, и только чудо спасает Азирафаэля от неминуемого сердечного приступа. — Ты не мог бы хотя бы… довезти нас до Тэдфилда в целости и сохранности? Пожалуйста. Даже думать не хочу, что будет, если кто-то из нас развоплотится. — Я не взял зонтик! — возмущается Кроули. Но он возвращает руки на руль, и они благополучно добираются до коттеджа. Азирафаэль выходит из Бентли, раскрывает зонтик и, подойдя к водительскому сидению, ждёт Кроули. Тот вылезает из машины, немного смущённый, каким он бывает всегда после этих своих драматических сцен, и они доходят до дверей под одним зонтом. Оказывается, Анафема больше не арендует коттедж: она его купила и живёт здесь вместе с Ньютоном. — Вы разминулись, он ушёл за ланчем, — говорит она, завидев их. — Проходите, устраивайтесь поудобнее. Чаю? — О, да, спасибо! — отвечает Азирафаэль. Ньютон переехал пару дней назад, говорит она им, и это чувствуется: повсюду коробки, в комнате царит лёгкий беспорядок. Но Азирафаэль чувствует внутри, в коттедже, ту самую атмосферу, которая всегда присуща дому, — что-то родное и близкое, очень знакомое, что-то, что он пока не может узнать. — Как велосипед? — беззлобно интересуется Кроули. Азирафаэль награждает его чувствительным щипком. Ньютон возвращается с бутербродами, они едят, и Анафема оповещает их, что Адам наконец-то почти совсем обычный мальчик, без всяких там суперсил, и ещё что его щенок — милейшее создание на земле. — Когда-то он был адской гончей, — говорит Кроули. Ньютон давится бутербродом. — Но теперь всё в порядке, — добавляет Азирафаэль, похлопывая его по спине. — В полном. Он помогает Анафеме убраться, вытирает помытые тарелки: Азирафаэль мог бы попросту совершить чудо, но есть что-то совершенно очаровательное в мытье посуды. Он протягивает руку за очередной тарелкой, но натыкается на пустоту; Анафема задумчиво рассматривает стакан с изображением супергероя. — Ого, — говорит она, — и откуда он только взялся? Наверное, это Ньюта. Она протягивает стакан Азирафаэлю. Супергерой держит щит с нарисованной на нём звездой: ещё одна очаровательная человеческая причуда. Люди такие забавные. — О, понимаю, — говорит он. — Кроули на прошлой неделе спрятал в подсобке свой стратегический запас виски. Это объяснило появление стаканов. Кроме того, Кроули любезно поделился выпивкой, так что возмущаться Азирафаэлю было не из-за чего. — Не знала, что вы живёте вместе, — говорит Анафема. — Что? Нет! — Азирафаэль едва не роняет стакан. Он рассеянно смотрит в раковину и пытается вспомнить, когда Кроули в последний раз уезжал к себе, а не оставался на ночь у него. Прошлой ночью? Нет. Во вторник? Он не уверен. Кроули перетащил к нему в квартиру почти все свои вещи, что-то они купили вдвоём, но… они не живут вместе. Кроули не переехал. Они точно обсудили бы это! И Азирафаэль наверняка заметил бы, случись нечто подобное. — Нет, — повторяет он, больше для себя, чем для кого-то ещё. Анафема не обращает на его слова внимания и протягивает Азирафаэлю очередную тарелку. На следующее утро, зайдя на кухню, Азирафаэль вдруг чувствует это. Любовь. Не ту любовь, что он питает к своему магазинчику, к своим книгам, к своим вещам — ту, другую, которую он ощутил вчера в доме Анафемы и Ньюта. И только теперь понял, почему она была так ему знакома. Его квартира вдруг превращается из обиталища в дом, и Кроули, Кроули, Кроули повсюду — на диване, на кухне, в магазине, даже в спальне. Он может не присутствовать здесь сейчас физически, но… Как он мог не обратить на это внимания раньше? Впрочем, Азирафаэль чертовски хорош в умении не замечать вещей, которые он замечать не хочет. — Ох, — сообщает он Саше, — кажется, Кроули переехал ко мне. Сашины листья шелестят в ответ. Остаток дня он проводит в прострации, даже магазин не открывает: сейчас он не продал бы ни книги. Азирафаэлю требуется меньше секунды, чтобы понять и признать — он хочет, чтобы Кроули жил с ним. Хочет, чтобы Кроули был здесь: утром, днём, вечером — и в странные ночные часы, когда люди спят и в книжном магазинчике тихо. Он… любит Кроули. Он любит его так давно, должно быть, с самого начала, хоть и признался себе в этом лишь в сороковых, когда Кроули спас для него те книги. И Кроули, который избегал смотреть на него, когда они, спотыкаясь, покидали разрушенную церковь… Кроули любит его тоже. Значит, всё совсем просто. Нужно только официально предложить Кроули переехать к нему. Вечером они идут в оперу, на «Тоску» — тогда-то Азирафаэль и скажет ему. — Или, может… может, это слишком уж прямолинейно, — говорит он Руперту. Руперт не шевелится. — Думаешь, я неправильно его понял? — спрашивает Азирафаэль. Руперт остаётся неподвижным. Азирафаэль цокает языком и предупреждает: — У меня тоже есть мусорное ведро. Руперт шелестит листьями. В любом случае, не следовало обсуждать это с растением. Кроули забирает его в семь. Азирафаэль в привычном плаще почему-то потеет — он понятия не имеет, в чём дело, он никогда не замечал, чтобы Кроули потел, а Азирафаэль наблюдал за ним особенно пристально. Отрицать это он не собирается. Ему нравится смотреть на Кроули. Он знает его запах и изгибы его тела, знает, как расширяются его зрачки, когда Кроули пьян или нервничает. Знает, как солнце играет рыжими всполохами в его волосах. Знает, какую еду из каждого столетия он предпочитает. Знает, что он никогда не признается, что сделал бы ради Азирафаэля что угодно. Что сбежал бы вместе с ним. Так что… Азирафаэль потеет и молчит. Даже когда Кроули выжимает из Бентли всю сотню. Они приезжают в театр и занимают свои места. Азирафаэль стискивает свою программку так крепко, что едва не рвёт её. Кроули, конечно, в привычных очках, но сегодня на нём чёрный костюм, сидящий как влитой, и это так красиво, что Азирафаэль влюбляется в него снова и снова с каждой новой секундой. Пожалуй, он мог бы продолжать в том же духе целую вечность. …Он просто хочет жить с Кроули. — Я говорил тебе, что застал Пуччини в Риме, когда он писал это, да? Кроули кивает: да, говорил. Азирафаэль прочищает горло. — Думаю, Саше немного одиноко, — говорит он, и это совсем не то, что ему хотелось бы сказать. — У тебя не найдётся ещё одного растения? Кроули медленно поворачивается к нему, и Азирафаэль проклинает чёртовы очки, не позволяющие разглядеть выражение его лица. Тот молчит, и Азирафаэлю вдруг становится страшно. — Я… думаю, да, найдётся, — наконец отвечает Кроули странно дрожащим голосом. — Отлично! — восклицает Азирафаэль. — Приноси. Может, сразу два? Он слишком нетерпелив и ничего не может с собой поделать. Кроули выглядит так, будто больше всего на свете ему хочется превратиться в змею и улизнуть, и это… Азирафаэль не понимает, в чём дело. Кроули проникает в его квартиру исподволь, понемногу, шаг за шагом, и он просто хочет позволить ему сделать это, совершенно очевидно же… — Я… Ну… Хорошо, — взволнованно говорит Кроули. Азирафаэль выдыхает, смущённо и облегчённо одновременно, и свет в зале гаснет.***
Вот только растения Кроули не приносит. Ни одного. Он всё ещё появляется в магазинчике, и его вещи — диски, стаканы, одежда — никуда не исчезают. Но растений он не приносит. Поначалу Азирафаэль молчит: не знает, что сказать. Вместо этого он пускает всё на самотёк. Однажды вечером они заказывают чудовищно жирную пиццу и смотрят вестерны, потому что Кроули их обожает. Говорит, был слишком занят для того, чтобы соблазнять людей на Диком Западе, да им и не нужна его помощь в этом деле, но ему, мол, всё равно жаль… Азирафаэль почти не слушает. Его взгляд падает на одинокую Сашу, замершую в углу; не знай он Кроули, решил бы, что всё понял неправильно, но за шесть тысяч лет Азирафаэль изучил его слишком хорошо. Поэтому он тянется к пульту и останавливает фильм как раз в тот момент, когда Кроули приканчивает третий кусок пиццы. — Эй! — Ты не принёс растения, — говорит Азирафаэль. Кроули смотрит на него, приоткрыв рот. — И поэтому ты поставил на паузу фильм? — спрашивает он. — Там мост взорвать собираются. Я принесу их, ангел, расслабься. Кроули всегда выглядит уверенным. Это читается в его одежде, в его походке, во взгляде через очки — и поэтому Азирафаэль точно знает, что сейчас он как никогда далёк от уверенности. Он теребит ткань брюк на правом колене, верный признак нервозности. Азирафаэль почему-то абсолютно спокоен. — Кроули, — говорит он, — ты уже месяц переезжаешь сюда. Кроули, который собирался было перехватить пульт и включить фильм, замирает. И молчит — Азирафаэль даже задаётся невольным вопросом, не остановил ли кто-то из них время. Но он видит, как нервно и судорожно ходит вверх-вниз острый кадык Кроули, когда тот сглатывает. Азирафаэль подаётся вперёд и осторожно снимает с него очки. Глаза у Кроули огромные. У него невольно потеют ладони. — Разве не так? — спрашивает он. Кроули кивает. — Мой дорогой мальчик, — говорит Азирафаэль, — ты мог бы предупредить меня. — Мы так не делаем, — отвечает Кроули. Он снова теребит свои брюки. Потом добавляет: — Кроме того, я не хотел торопить тебя. У Азирафаэля в груди ёкает, и внутри разрастается странное чувство — словно бы любовь и горечь одновременно. Будто он вновь стоит у восточных врат, и Кроули впервые приходит к нему, заваливая тысячей вопросов о том, над чем сам Азирафаэль предпочитал не задумываться. Он так долго — слишком, слишком долго — убеждал себя, что не будет к этому готов… А теперь хватает Кроули за запястье. Азирафаэль мог бы сказать Кроули так много всего. Азирафаэль молчит. Просто целует его. Учитывая, что он ещё никогда никого не целовал, Азирафаэль всего лишь прижимается своими губами к чужим, но этого оказывается достаточно, чтобы его накрыло чувством понимания. Когда он отстраняется, глаза у Кроули всё ещё огромные. Азирафаэль облизывает губы. — О, — говорит Кроули. — Это… я не был уверен, что ты… Вау, это… это было… — Ты восхитителен на вкус, — говорит ему Азирафаэль и целует снова, теперь приоткрывая губы, и Кроули — тонкие пальцы в волосах — наконец-то отвечает на поцелуй. Язык Кроули вытворяет нечто… Азирафаэль понятия не имеет, что это такое и почему они не делали этого шесть грёбанных тысяч лет. Он отстраняется лишь для того, чтобы выдохнуть: — Ты должен переехать ко мне. — Да… — задушенно отвечает Кроули и вновь вытворяет эту удивительную вещь своим языком. Азирафаэль снова отстраняется. — Между прочим, я знаю о существовании той нелепой статуи, которая изображает нашу якобы «борьбу», и хочу заметить, что такой вещи в книжном магазине не место. — Это искусство, — оскорблённо отвечает Кроули. — Ладно, ладно, ладно, просто поцелуй меня, пожалуйста. Прошу. Азирафаэль целует его добрых пять минут, прежде чем снова отстраниться. Кроули недовольно стонет. — Я тут подумал, — говорит Азирафаэль, — если бы всё пошло наперекосяк… Армагеддон, война и всё такое… если бы дело действительно дошло до этого… я бы улетел с тобой. Я бы… да. Он ласкает большими пальцами острые скулы, любуясь тем, как дрожат в ответ на эти прикосновения чужие ресницы. — Азирафаэль. Азирафаэль тянет его к себе и целует: опять, и опять, и опять. Он никогда не делал этого раньше. Он понятия не имеет, есть ли подобный опыт у Кроули, но то, как тот дрожит, когда Азирафаэль целует его в шею, подсказывает: должно быть, нет. И это… это, на самом-то деле, просто восхитительно. — Я просто хочу, чтобы ты… — начинает Кроули, но тут же умолкает; в его тоне столько искренности, что Азирафаэль готов сделать для него что угодно. — Чтобы я что? — переспрашивает он. Кроули крепко сжимает его предплечья — достаточно крепко для того, чтобы остались синяки. Он вжимается в бёдра Азирафаэля, и теперь тот ощущает его твёрдость — и его дрожь. Забавно, думает Азирафаэль. Они и раньше оказывались так близко друг к другу, но ещё никогда — вот так, до такой реакции тел… — Что угодно, — выдавливает Кроули. Азирафаэль подталкивает его вниз, опрокидывает на подушки: те самые, к которым он всегда прижимался, которые всегда будто бы пытались повторить форму его тела, потому что Кроули жил с ним. Всегда жил. Это он был его домом. — Кроули. Он притирается своими бёдрами к чужим, теперь обнажённым, пытается оттянуть время, но Кроули вжимается в него, приникает, и оба теряются. Азирафаэль переплетает свои пальцы с его, утыкается своим лбом в чужой, и Кроули прикрывает глаза от удовольствия. Азирафаэль целует его куда придётся, куда угодно, просовывает руку меж их животами, и Кроули издаёт тот самый беспомощный звук — стон, — от которого у Азирафаэля тяжелеет в низу живота. — Я… я хотел бы… — он неловко кивает. — Хотел бы оказаться внутри… И всё, что Кроули отвечает, — это: — Пожалуйста. Это не занимает много времени. Кроули подставляется, позволяет проникнуть в него пальцами; там, внутри, так горячо, что Азирафаэля трясёт, твёрдая плоть жмётся к животу, ему до ужаса хочется толкнуться внутрь, заполнить Кроули собой; чужие руки гладят его по спине, скользят по груди, сжимают мягкие бёдра… — Ох, — выдыхает Азирафаэль с первым толчком, — ох, Кроули, ты… ты такой невероятный там, внутри… Он не двигается. Не уверен, что сможет. Кроули закрывает лицо рукой и просто кивает, грудь его тяжело вздымается. — Приятно слышать, — говорит он. И вскидывает бёдра, понукая. Азирафаэль скользит глубже с глухим стоном; отводит руку Кроули от его лица, целует — ему непременно, жизненно это необходимо. Кроули вновь зарывается пальцами в его волосы, и Азирафаэль ищет нужный ритм, нужный темп, но всё выходит само собой, легко и просто. Будто секс с Кроули — самая естественная вещь на земле. Он прерывает поцелуй лишь для того, чтобы толкнуться ещё глубже, схватиться за узкие бёдра, вжать большие пальцы в кожу у самых бедренных косточек, до очередного звука. Азирафаэль мог бы замереть так на целую вечность, ловя этот звук, касаться-касаться-касаться, будто они никогда не дотрагивались друг до друга раньше… Он и не знал, что бывает так хорошо. С Кроули. Его ладонь скользит по чужому животу — и ниже, пальцы обхватывают твёрдый член. Кроули запрокидывает голову назад. — Так быстро? — спрашивает Азирафаэль. Кроули смеётся — или пытается рассмеяться. Выходит истерический, глухой звук, разделённый меж их губами. — Это ты слишком хорош, — говорит он, глядя на Азирафаэля так, словно он — весь его мир. У Азирафаэля кончики ушей пылают. — Ты и правда так думаешь? — Ангел, мне не с чем сравнивать, но поверь… ч-чёрт… Кроули дрожит и кончает, заляпав их животы; он выглядит поражённым, изумлённым — и Азирафаэль понимает, почему, лишь секунду спустя, когда его самого скручивает в ошеломительном оргазме, волной прокатившемся по телу. Трясущийся, взмокший, он падает на Кроули, и они замирают так, вжавшись друг в друга, слишком поражённые, чтобы… — Это было… замечательно, — говорит он несколько секунд спустя, когда дар речи возвращается к нему. Вместо ответа Кроули обхватывает его лицо ладонями и целует.***
Этой ночью Кроули не остаётся на диване. Он лежит в постели Азирафаэля, прижавшись щекой к его груди, и тот гладит его по волосам до тех пор, пока они не становятся мягкими-мягкими — такими, каких не должно быть у демона.***
Оглядываясь назад, стоит заметить, что квартира Кроули куда больше, современнее и моднее, чем Азирафаэля, о чём Азирафаэль вспоминает на следующий же день, закрыв магазин в два часа дня (просто потому, что может). Он читает Стивенсона, а Кроули лежит на его коленях. — Ну да, — отвечает тот. — Но, если бы я перевёз тебя туда, ты точно заметил бы. — Возможно, — говорит Азирафаэль. — А ты вообще собирался сообщить мне о том, что переезжаешь, или просто продолжил бы оккупировать магазин? — Я знал, что в конце концов ты всё поймёшь. Ты же у меня умный. Азирафаэль облизывает большой палец и перелистывает страницу. — Я очень умный. Большое спасибо. Кроули замолкает, а Азирафаэль продолжает чтение. Он вслепую тянется за какао — и ему в руку мягко вкладывают кружку. Сделав глоток, он скользит кончиками пальцев по волосам Кроули: там, где, как ему хорошо известно, прячется татуировка змеи. — Ты говорил, тебе нравится то, что я здесь, — выдыхает Кроули. Азирафаэль перестаёт читать. Голос Кроули раздаётся у самого его бедра. Он откладывает книгу, спокойный и довольный, и вспоминает вдруг тот их разговор месячной давности. Азирафаэль чувствует себя настолько влюблённым… Он улыбается, широко и нежно, когда Кроули поворачивается к нему, серьёзный и искренний; очков на нём нет. — Конечно, я это говорил, — подтверждает Азирафаэль. — И готов подписаться под каждым словом. Вечером Кроули приносит оставшиеся растения.