Колдобины, и немножко колдыри.

      Наконец вещи и инструменты разложены, вернее, распиханы по двум машинам. Осталось перекурить, и распихать по местам уже людей. Народ потихоньку разбредается, проверяют, не осталось ли чего – нибудь забытого. Я тоже хочу забрать свой рюкзак, но Эд окликает меня и просит остаться. Останавливаюсь, смотрю в землю. Понимаю, как это по-детски глупо, но ничего не могу с собой поделать.       - Марат,- теплые пальцы касаются моего запястья, и Эдмунд тихо просит,- посмотри на меня.       Как всегда, противиться прямой просьбе не могу, поднимаю взгляд на зелено-карие, в кои-то веки, не спрятанные за стеклами затемненных очков, глаза. Самые прекрасные глаза в мире, особенно, когда смотрят так, как сейчас. Ласково и виновато.       - Прости меня. – Быстрое движение пальцев по ладони. - Я понимаю и ценю, что ты заботишься обо мне. Мне это очень важно, поверь. Только иногда, забота и внимание бывают несколько неуместными, и могут сильно раздражать. Я ведь, правда, очень устал, поэтому не сдержался, сорвался на тебя.       В душе стремительно теплеет, а в глазах, напротив, начинает пощипывать. Улыбаюсь, киваю и молчу.       - Не обижайся, хорошо? – Я снова киваю в ответ. – А теперь пойдем, к машине, ребята ведь только нас ждут.       В первой машине кроме водителя разместились пять человек: Виктор, Костя, Сергей, Стас и Игорь. В нашей - на переднем сиденье Володя, как самый упитанный, на заднем- три рюкзака, две гитары, Леонид, и местечко для нас. Скептически осматриваю оставленное нам место. Н-да, из-за того, что гитары занимают почти полсалона, места остается только на одного. Принимаю решение.       - Ребят, вы езжайте, а я попутку дождусь и приеду.       - Не дури. Лезь в машину.       Леня искренне пытается занимать как можно меньше места, но это мало что дает.       - А ты?       - А я на ручки к тебе. Возражаешь?       Конечно, я не возражаю, покорно лезу в машину, почти вжимаюсь в барабанщика, но все равно, места на сиденье нет совершенно.       - Марат, ножки раздвинь! – Все дружно ржут, а у меня начинают пылать уши. Ты ужом проскальзываешь в легковушку и плавно умещаешься прямо между моими разведенными бедрами. Да, эти четыре сотни кэмэ я запомню на всю жизнь.       Минут двадцать парни, конечно, обсасывают ситуацию, пошлят со страшной силой, по поводу сидящего почти на коленях у меня, Эда. Он тоже посмеивается, отвечает как ему хорошо и удобно. А меня внутренне трясет от близости дорогого человека, от его тепла и реальности. Он чувствует мое напряжение и дискомфорт, успокаивающе поглаживает по руке. Перед глазами встает всадник, успокаивающий норовистую лошадку, усмехаюсь и немного расслабляюсь.       Потихоньку возня и разговоры прекращаются, ребята приняли максимально удобное в данной ситуации положение и пытаются отдыхать. Леня уже посапывает, Володя всунул в уши таблетки наушников и дремлет под музыку. Эд с тихим стоном расправляет ноющую спину, и снова замирает, только чуть сильнее сутулится. Меня осеняет догадкой – ему же неудобнее, чем остальным, нет возможности облокотиться на что-то и расслабить мышцы. Осторожно сжимаю плечо, Эдмунд вопросительно оборачивается.       - Откинься назад. - Шепчу в самое ухо друга. -       Да все нормально.       - Эд, расслабься и поспи, ты же устал. – И привлекаю к себе мужчину.       Он сперва дергается вперед, но почти сразу же прижимается ко мне, напряженные мышцы медленно расслабляются, Эд опускает голову на мое плечо, обнимаю его за талию. Это так хорошо, так правильно, что нет слов. Почти моментально Эдмунд засыпает, я понимаю это по изменившемуся дыханию, обмякшему телу. Как же он вымотался за эти дни! В груди растет комок нежности к этому строгому, умному, сильному духом и доброму человеку. Наверное, только тот, в чьих руках спал, доверившись, любимый, может меня понять.       Постепенно и меня разбирает сонливость, но все-таки успеваю пошалить: немного меняю положение, и голой кожи моей груди в расстегнутом вороте рубашки, касается его теплый висок. Никто никогда не догадается, что мое движение, вымерено до миллиметра, да и кому от этого плохо? Хотя Эдик, наверное, сильно удивился, если бы узнал, что его белокурый басист, от которого пищат девочки всех возрастов, тяготится их вниманием. И что в самые сокровенные и интимные моменты перед моим мысленным взором встает невысокий худощавый мужчина с удивительно теплыми и лукавыми глазами.       Потихоньку задремываю, и отключаюсь. Прихожу в себя от визга тормозов, и резкого толчка вперед. Инстинктивно придерживаю то, что находится передо мной и успеваю выставить вперед руку. В ладонь лицом врезается Эд, довольно чувствительно, но меня в буквальном смысле бросает в холодный пот, когда я представляю, что с такой же силой он влетел бы металл и пластик подголовника. Водитель поворачивается к нам, у него совершенно белое лицо и дрожащие губы:       - Ребята, там собака, прямо под колеса. Уууу, сука! – Дальше идет многоэтажная нецензурная брань.       Эд вздрагивает и нервно сглатывает, наверное, представив, во что под колесами превратился несчастный пес. Понимаю, что надо пойти посмотреть, но так не хочется еще больше беспокоить друга, да и зрелище, наверное, нелицеприятное. В заднее стекло не видно вообще ничего. Эдмунд все-таки выходит из машины, осматривает дорогу и придорожный кювет. Я двигаюсь за ним. Собачьего трупа нет на дороге, и на обочине тоже. Внезапно Эд начинает тихонько смеяться, приглашающе оглядывается на меня. Подхожу, приглядываюсь: в придорожной грязи отпечатки собачьих лап, исчезающие в кустах. Бедолага так драпал, так разбрасывал лапами глину и придорожную грязь, что сомнений не осталось, жив, курилка! До смерти перепуган, но жив!       Наконец-то решаюсь спросить:       - Тебе очень больно было, когда об меня ударился?       - Нет. Благодаря тебе я стукнулся о мягкую ладошку, а не о железную хрень.       На душе становится совсем тепло. «Ладошку»… Не руку, не даже ладонь, а ладошку! А Эд тихонечко, с улыбкой продолжает:       - Эх, если бы у меня такой кот был, я бы может никогда и не женился.       Я резко поворачиваюсь к нему, хочу сказать, что достаточно намекнуть, и такой «кот» будет всегда рядом, что нужно только позвать… но не успеваю. К нам спешит раздраженный Сафронов, требует не тратить время, а скорее уже ехать.       В машине располагаемся уже привычно- Леня обнимает гитары, Эд располагается на прежнем месте. Уютно так устраивается, опирается спиной мне на грудь, голову на плечо, и снова очень быстро засыпает. Тихонько опускаю ладонь на его талию поверх синей рубашки.       А я не сплю, наслаждаюсь теплым, доверчиво прижавшимся телом. В голову лезут разные мысли, и видимо, я в них настолько погружаюсь, что во время очередного поворота заваливаюсь на мирно сопящего Леню. Леонид не стал разбираться, обругал меня, водилу и заодно и Эда. Потом вновь обнял громоздкие кофры и затих. Эдмунд, напротив, недовольно зашевелился, поправляя задравшуюся рубашку. И я обнаружил, что рука моя по-прежнему лежит у него на талии, только теперь не поверх рубашки, а под нею!       Первой мыслью, конечно, было отдернуть руку, но тут пришла вторая, подленькая мыслишка: Эд ведь не негодует по поводу моей лапы у себя на боку, не просит убрать, никак не комментирует. Быть может, не замечает, а может быть.. вдруг ему нравится? Затаившись, почти не дышу, замерев как застигнутый заяц. Спустя несколько минут решаюсь пройтись по коже кончиками пальцев, оглаживая теплый бок. Затем пальцами, чуть позже, осмелев, всей ладонью. И вдруг понимаю, что в машине нас трое не спящих. Водитель, но он увлечен дорогой, ему дела нет до пассажиров. А так же я и Эдик. Но не протестует, разрешает ласкать себя. «Мне сегодня позволено все». Тут же возникает желание проверить, на что распространяется разрешение. ЧТО мне позволено? Незаметно, буквально по сантиметру, увеличиваю площадь прикосновений. Когда моя нахальная лапа пытается проникнуть под ремень брюк, по ребрам тут же прилетает чувствительный тычок локтем. Ага, туда нельзя. Ну и ладно!       Подключаю вторую руку, тихонечко заползаю под тонкую ткань рубашки, глажу бок, медленно перемещаю ее на живот. А на мое колено ложится узкая рука, скользит вверх по бедру, замирает и устремляется вниз. Глупое сердце, кажется, вырвется из груди, дышу, как обезумевший паровоз. А я мысленно повторяю басовые партии всего сет-листа. Потому как дурацкое тело однозначно реагирует, и в спину Эдмунда, вернее, чуть ниже ее упирается убедительный стояк.