Полиамор

Чонгук кончиками пальцев медленно ведёт ему по ключицам, спускаясь широкими ладонями по груди. Он касается твёрдых сосков, и чертовски, чертовски нежно проводит по рёбрам, пересчитывая их пальцами. Чонгук любит нежности: он любит дарить их и принимать так же сильно, как и грубо вдалбливать в скрипящую и бьющую о стенки номера кровать. Очередного номера в очередной их поездке. Он целует шею и челюсть, короткими касаниями мягких губ спускаясь к плечам, не кусая и не отмечая засосами, потому что нельзя, потому что менеджер по головке не погладит, потому что не будет прощения. Да и месть с покрытой синяками, оплетающими космосом шею, кожей никому, кажется, не нужна. На весь номер раздаются звуки влажных поцелуев и высоких еле слышных стонов в перерывах между и в промежутке вдохов. Нельзя громче, потому что всем надо выспаться, а им – не оказаться замеченными. Четыре месяца конспирации с результатом в подкорке ниже исходного. Чонгук входит медленно, но с каждым глубоким проникновением попадает по чувствительной точке, заставляя захлёбываться в собственном дыхании и задыхаться от бьющих о грудную клетку глухих ударов. Удар-удар-удар. С разлёта меж рёбер прямо в точку, которой касается губами Чонгук, желая укусить покрытой испариной кожу, но не способный перейти черту. Его тёмные волосы спутались лишь больше, чем было до, теперь же завиваясь до желания накрутить каждый локон на палец. Чем Чимин и занимается, зарываясь в чуть жестковатые волосы Чонгука ладонями и приподнимая его голову до одного уровня со своей, чтобы прижаться к губам и отпустить, отпустить, отпустить и выдохнуть, наконец, чёрт его дери, от переполняющих противоречий. В его мыслях ярким неоном подсвечивается мысль о его предательстве, о неверности, и неправильности его действий, потому что... Он громко всхлипывает, глотая ртом воздух, как рыба выброшенная на берег, жмуря глаза и откидывая назад голову, и позволяет Чонгуку укусить себя за нижнюю губу и громко поцеловать в область кадыка. Частота ударов заметно увеличивается, неизменно продолжая попадать по одной конкретной точке, выстреливающей в сознание Чимина, доводя его почти до бессознательности. Никаких шуток про тонсена и манне – Чонгук давно вырос, и понимают это все кроме верещащих фанаток, обожающих образ малыша Гук-и и его позицию «золотого манне». Чёрт, знали бы эти девочки о том, что умеет творить этот малыш. Чимина выгибает на влажных простынях, прибивая его вплотную к скользящему по его собственному телу Чонгука, отчего их соски периодически встречаются, заставляя обоих высоко всхлипывать. Идеальное звучание, канонный дуэт. Чимин прикусывает себя за нижнюю губу со всей силы, лишь бы не выпустить громкий стон, когда Чонгук падает головой в области его шеи и впивается зубами в простынь, стараясь сдержаться от того же. Чимин беспрерывно подмахивает бёдрами в такт, встречаясь с горячими ногами Чонгука пятой точкой, кожей ощущая хлёсткие удары яиц по ягодицам. До боли чувствуя внутри себя физически и нет ударную волну, готовую захлестнуть с головой, Чимин ногтями впивается в поясницу Чонгука, вбивая его в себя, намекая и отвечая ответным движением. Слишком невыносимо терпеть это дольше, слишком больно и лучше некуда. Кого он видит перед глазами? Его или всё же Чимина? Чонгук рычит, не размыкая челюстей со сжатой меж зубов тканью простыни, и резко начинает вдалбливаться в еле сдержавшееся от вскрика тело Чимина точными, глубокими проникновениями на скорости сверхзвуковой — не иначе. Они понимают, что это финишная, что так не выдержит долго никто, какими бы натренированными оба не были. Задница разрывается от ударов по ней, и Чимин знает, что после на ней будет целая галактика из синяков, что мышцы на утро будут ныть нещадно, хотя завтра у них ещё одно выступление в Париже, что Чонгук думает о том же самом, ведь его мышцы напряжены просто до предела, что ни один спортзал не обеспечит в такой концентрации. Кто знает — может бёдра манне такие в определённой степени именно из-за подобных «тренировок». Чимину кажется, что он сейчас пропадёт внутри какой-то чужой Вселенной. Как и каждый раз, как и на каждом пике. И он знает, что это в какой-то степени ответно, потому что их секс… Чёрт, их секс действительно лучшее, что только может быть между двумя людьми в физическом плане. Но сейчас, снова… Обоих едва ли не ломает. Особенно от осознания, что это чёртов финал и чёртова дрожь перед бурей. Чимин громко втягивает ртом воздух, слыша гудение у самого уха, подтверждающее, что и Чонгук тоже. Последний толчок, вынудивший его с хрипом упасть на расслабленное измотанное тело Чимина, проехавшись крепким торсом по не уступающему ни на сантиметр. Чимин крепко прижимает Чонгука за голову к груди, снова зарываясь пальцами в спутанные волнистые волосы; другой же рукой он принимается едва ли не лениво разминать напряжённые мышцы его шеи. — Уоу, — хрипло выдыхает ему куда-то в плечо Чонгук, коротко усмехаясь. — Сегодня мы побили собственный рекорд, не считаешь? — Когда я был сверху, я продержался в быстром темпе дольше, дилетант, — Чимин не уступает, никогда не уступает. Ответом ему служит тихий смех и быстрый поцелуй в ключицу, после чего Чонгук приподнимается на руках и с хитрой улыбкой на губах блестит не менее озорными глазами, смотрящими прямо в узкий прищур глядящего на него со смехом Чимина. — Скажи честно, ты просто не хочешь признавать, что я был лучше. Он выходит из вздрогнувшего от повышенной чувствительности тела и стягивает с размякшего члена презерватив, завязывая его и выкидывая в мусорку под письменным столом. Чимин знает, что Чонгук сам займётся «заметанием следов» и избавится от «улик», подкинув их в чужой мусор, чтобы не радовать возможных сасенок, заселившихся на пару этажей ниже их. Этим извращенкам дай только шанс — узнают даже расписание уборок номера, в надежде достать хоть кусочек от их больной мании. На этом сравнении Чимин каждый раз мысленно хмыкает и скрипит зубами до боли в челюсти, потому что чем он, блять, лучше? Простой вывод — ничем. До боли ничем, и это самое тяжёлое. Чонгук хитро смотрит на него и ждёт ответ с лукавой ухмылкой на опухших от поцелуев губах. Ни шанса на спасение. — Я бы ещё поспорил, — но Чимин не уступает в привычной обоим перепалке, мысленно же отвечая: Чонгук всегда лучший. Во всём.

.

Когда Чимин натягивает на высохшее после душа тело — совместного обязательно — свои вещи, Чонгук уже клюёт носом, лёжа на кровати в одних спальных штанах с мишками (только никому не говорите — это его секрет); он играет в какую-то игрушку на телефоне, из динамиков которого каждые пару секунд раздаётся мелодия, оповещающая о проигрыше. — Спать ложись уже, а то мировой рекорд по проигрышам побьёшь, — беззлобно смеётся Чимин, глядя в зеркало и старательно поправляя высохшие без фена волосы, принявшие сейчас вид не сказать, что очень плохой, но не идеальный. — Я буду худшим лучшим, — тянет спокойно Чонгук, встряхивая головой, дабы отогнать набегающую сонливость. Он всегда провожает, не ложится спать, пока не удостоверится, что Чимин спокойно дошёл до номера без приключений. Уже традиция после встречи с одной сасен-фанаткой, от рук которой буквально спас Чимина именно Чонгук. Почему-то всегда именно на него из всей дэнс-команды больше всего чокнутых, способных достать даже в отеле. Определённая популярность от дружбы с Чонгуком может играть не в его пользу. Чаще всего именно так. — Ты неисправим, — смеётся на это Чимин, подхватывая с пола свою сумку и уже намереваясь выйти за дверь, как в спину ему доносится наигранно (Чимин точно слышит это) лениво: — Ты уже поговорил с ним? Это заставляет едва ли не споткнуться на ровном месте и не влететь затылком в то самое зеркало, у которого он поправлял волосы буквально пару мгновений назад. Чимин знает, о чём он. Знает и понимает, но он всё ещё не может спокойно реагировать внутри. — Нет ещё. Чимин видит краем глаза, как Чонгук на это хмурится и поджимает губы, откладывая телефон в сторону и скрещивая на груди руки. — Почему? — Потому что это сложно, — знал бы только Чонгук, насколько. Хотя, может, и знает, отмалчиваясь солидарно. — Ты ведь сам сказал, что думаешь, он догадался, — Чонгук никогда не сдаётся и обычно эта черта вызывает лишь уважение, но сейчас… Это невыносимо. По-настоящему невыносимо, чёрт подери. — Да, но, — Чимин закрывает глаза и запрокидывает голову назад, в попытке успокоиться. Чонгук единственный, при ком он не боится быть собой и вести себя… естественно. — Хэй, мы же друзья, — Чонгук смягчает тон и подбадривающе улыбается, когда поднимается с кровати и подходит вплотную, приобнимая за плечи. — Я же как лучше хочу. — Знаю, — Чимин открывает глаза и смотрит немного снизу на поблёскивающие в темноте номера чёрные глаза Чонгука, чуть расслабляясь. — Я знаю, но мне нужно ещё время. — Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — он на это кивает и ещё раз сжимает чужое плечо, перед тем как окончательно отпустить и снова скрестить руки на груди — уже, правда, без желания создать образ серьёзности. Лишь убирает руки. Не любит, когда они просто по швам висят — неудобно. — Просто не хочу, чтобы ты страдал, понимаешь? А от этой недосказанности ты мучаешь, прежде всего, самого себя. — Я знаю, да, — Чимин тяжело вздыхает, но тут же встряхивает головой, отгоняя негативные мысли, и широко улыбается в подтверждение, что всё будет хорошо, озвученное одновременно с этим. — Напиши, как дойдешь, — напоследок говорит Чонгук, перед тем как развернуться и упасть с глухим стоном лицом на матрас. — Конечно, — Чимин на это хмыкает и тихо выходит за дверь, ступив в коридор; уголки губ медленно опускаются вниз. Силы как-то резко улетучиваются, ведь единственной батарейки, источника энергии, поблизости нет. Чимин едва сдерживается от порыва вернуться к младшему в номер, забравшись к нему под одеяло под бочок и попросив обнять так крепко, чтобы зияющая дырень в груди позволила хоть вдохнуть. Они только разошлись, а не быть одному хочется как никогда сильно. Чёртово отчаяние. Он никогда не сможет признаться Ким Тэхёну в своих чувствах, потому что тот никогда не примет их и его. И тот никогда не ответит ему взаимностью, имея такой немаловажный пункт, как явная натуральность.