Дом с уценкой

6 дней назад. Чуя был весьма взволнован предстоящей поездкой в Йокогаму. Наверное, он уже врос корнями в этот дом и эту сендайскую землю, как бы странно это не звучало. Тем не менее, на время ему придется покинуть это место для того, чтобы рабочие смогли здесь всё восстановить. И пусть Дазай в его глазах всё равно был глупым приставучим ребенком, Накахара понимает, что будет скучать по нему. Парень завел машину и держался, чтобы просто не взять и не послать всё к чертовой матери. Ему очень хотелось вылезти из машины и просто снова подбежать к Осаму, снова обнять его, пока у него есть эта возможность. Да, Чуя прекрасно знает, что призрак отсюда никуда не денется, но страшно всё равно было. Он смотрел на юношу, стоящего в растерянности на пороге старого дома, и сдерживал струящуюся по венам нежность. Эта нежность впервые посмела вылезти из потаенных углов его черствого сердца, проплыть по аорте, расползтись по всей кровеносной системе, напитать каждую клетку. И сейчас это чувство выплевывалось наружу, кричало, вопило, стремилось снова прижать к себе юное привидение, такое грустное, бледное и извечно одинокое. Такое красивое, безмерное, бестелесное, но существующее, ощутимое. Более, чем реальное для него. Накахара с силой оторвал глаза от провожающего его Осаму. Он сжимал в руках кожаный чехол руля, царапая его ногтями. Косточки проявлялись на бледной коже. Он сглотнул копившуюся во рту слюну, а затем потянулся за сигаретами. Легче не стало. А легче ему не стало, потому что он прекрасно знал, что там — в Йокогаме — ему не будет так спокойно, как тут. И от этого становилось паршиво. Он будто бы самостоятельно выдирает себя из зоны комфорта, из которой вылезать ему совершенно не хочется, и от этого ему неприятно щемит под сердцем. Да, дома воспоминания, старые знакомые, добрая и заботливая Коё, которую он очень любит, но черт… его почему-то не тянет к прошлому. Кому-то прошлое кажется чем-то далеким, прекрасным. Воспоминания, потоком проносящиеся в голове каждого цветной, размытой картинкой. И чувство счастья, такое необычное и чистое. Моменты, когда все вокруг были счастливы. Но для Чуи прошлое — совершенно иная картина. Для него детство — это дни, когда он мечтал стать взрослым и избавиться от гнета окружения, взять в собственные руки контроль над своей жизнью. И все бы сказали ему, что это глупости, что он повзрослеет и увидит, какое будущее темное, туманное, холодное и неприветливое. Нет. Его прошлое темное, туманное, холодное и неприветливое. Его прошлое наполнено кошмарами, избиениями и болью. Его прошлое никогда не всплывает перед глазами цветной размытой картинкой и приятным чувством ностальгии. Накахара предпочитает только своё настоящее. Только тех людей, которых он встретил относительно недавно. Он понимает, что, пускай они многое не знают друг о друге, это выше той грязи, из которой он вылез. Чуя не вспоминает своего прошлого. Он предпочитает говорить, что прошлого у него не было. Он просто вот так сразу оказался молодым парнем-фотографом, на машине, при деньгах, с друзьями, связями, с успехом. И пусть никто не знает, сколько крови и пота он вылил, чтобы заслужить своё настоящее. Пусть все думают, что он самый обыкновенный и самый простой парень с до глупости банальной судьбой. Пусть все удивляются его молчанию о прошлом и сбитым костяшкам на руках, нервным тикам и порой слишком натуральному счастью. Он счастлив сейчас, потому что никогда прежде у него этого счастья не было. И когда он едет в обитель, где ему приходилось взбираться по лестнице наверх, выбираться из чертовой грязи, ему кажется, что он опускается на дно. К горлу подступает горечь то ли от сигарет, то ли от отвращения к собственной слабости. Он не хочет встречать старых знакомых, не хочет посещать старые места. Он даже не уверен, что хочет встретиться с Хигучи или с Коё, потому что они для него и так как на ладони. Чуя уже знает практически каждое слово, которое они могут ему сказать, и от этого только больше воротит. Хочется отключиться и проснуться уже тогда, когда он будет на подъезде обратно в Сендай, но жаль, что так сделать не получится, ведь ему придется быть в относительном адеквате во время поездки. Ведь он не просто так едет туда, а по делам. Накахара часто задумывается о прошлом. Да, оно продолжает терзать его, хоть он это и отрицает. У него есть причины, по которым он будет их отрицать. Было много плохих, обидных вещей, когда он не мог защитить себя или других, когда ему приходилось делать слишком сложный для ребенка выбор. И он видел, что когда-то Дазаю тоже пришлось выбирать, однако его выбор оказался гораздо сложнее. И Чуе это нравилось. Он наблюдал за ним с интересом, пытаясь понять, что сокрыто за призрачной пеленой его глаз, какая горечь стоит за его смехом. Но Накахара не понимал, и он знал прекрасно, что Осаму ему не расскажет. Может, боль и копится толстым слоем пыли на его ребрах, однако человек — не тот грязный старый подвал. В него нельзя просто так зайти и отмыть от пыли. А вот сжечь — очень просто. Накахара уже тогда понял, что это не Дазай поджег подвал. Это Чуя поджег. Мысли эти мешали думать, чувство стыда и желание скорее исправиться всё сильнее давило на его изнеженное сердце. Противно от этой сентиментальности, но, возможно, это просто последствие зарождающегося внутри него чувства любви. Накахара понимает это и не сопротивляется. Улыбается собственному чувству, точнее, тому, что на это чувство ему отвечают. Это не может не радовать. Проезжая мимо всяческих магазинчиков, вывесок, людей и храмов, Чуя думает о том, что ему не особо хочется куда-то ехать. Ему хочется развернуться, приехать домой и поцеловать Дазая. Уже иначе, уже по-взрослому. Хоть он и боится, потому что не знает реакции призрака, не знает досконально его натуры, его чувств. И именно поэтому он едет в Йокогаму. Уже давно Накахара штудирует интернет в поисках информации о том самом самоубийстве, произошедшем восемь лет назад. Казалось бы, подобной информации в сети быть и не должно, не потому, что это было давно или просто дело не громкое. Просто в Японии каждый год происходят самоубийства среди подростков, да и взрослых людей тоже, поэтому подобное дело вряд ли обретет огласку. Так думал и Чуя. Честно говоря, он был удивлен, что материалов про подростка, повесившегося в одном из домов в Сендае, окажется так много. И нет, абсолютно везде фигурируют настоящие фотки Осаму и даже его имя, что крайне странно. Почему-то дело оказалось очень громким, Накахару это сильно озадачило, поэтому он принялся выкапывать всё больше информации. И, что удивительно, он её нашел. Оказывается, Дазай действительно был золотым мальчиком. Его отец был владельцем крупной фирмы по переработке морепродуктов, а это, как известно, дело прибыльное. В некоторых статьях он даже видел фотографии их семейного особняка, а также упоминания о том, что последний свой год юноша вместе с матерью провел в том самом домике в Сендае, где, оказывается, раньше жила его тетка, погибшая во время катастрофы 2011 года. Несчастливый какой-то дом. Причины, по которой они жили именно там, Чуя так и не нашел. И объяснения, где его родители сейчас, тоже. Пробив название компании, которой руководил отец Дазая, парень наткнулся на совершенно левое имя. Как выяснилось, нынешний владелец совсем недавно получил эту должность. А вот что стало с четой Дазай после?.. Накахара часто задавался вопросом, как вообще можно пережить смерть собственного сына. Насколько он помнил, его родная мать умерла, из-за чего его отправили в приют. Прочие родственники у Чуи были, вот только никто не хотел брать ответственность за его воспитание. Печальная история, разве что он часто задумывался… а не к лучшему ли это? Вдруг его мать была наркоманкой или алкоголичкой? Вдруг у нее не было средств на содержание ребенка? Да и об отце парень ничего не слышал, вроде, его мать в браке не состояла, поэтому, скорее всего, это был случайный залёт. Спасибо жизни за вообще какой-либо шанс на будущее. Пожалуй, Накахара не смог бы пережить и повторной смерти Осаму. Он уже был близок к этому. До Йокогамы еще далеко, а солнце продолжает припекать. А ведь дальше, на юго-западе, будет только теплее. Пиджак парень отбросил в сторону, оставаясь в рубашке. Ехать ему долго, но он предпочитал везти себя сам, а не ехать на поезде. И пофиг, что топливо дорогое, ему нравилась дорога, жара, периодические остановки, дорожный фаст-фуд, холодные ночи. Жаль, что путь всегда имеет конечную точку. Проанализировав всю свою информацию, Чуя понял, что он в тупике, потому что у него просто не осталось вариантов, где можно узнать больше о призраке и его самоубийстве. Если бы осталась какая-то контактная информация о родителях или типа того… Однако, если компанией управляет другой человек, значит, всё очень плохо. Сколько бы Накахара не рыл, а понять так ничего и не смог. Он еще раз пересмотрел кучу статей, надеясь вернуться к изначальной точке, где у него было множество зацепок. Перечитав информацию еще раз, он увидел название детективного отдела, который занимался расследованием этого самоубийства. Он прочитал список имен, и вдруг его внимание зацепилось за слишком знакомое имя. Рампо Эдогава. Минут пять-шесть ему потребовалось на осознание того, что этого человека он знает лично. А познакомился он с ним, когда боялся идти домой и согласился на предложение Акико переночевать. Пальцы сами набрали нужный номер, он услышал голос Ёсано с той стороны, однако так и не добился ничего. По счастливому, или не очень, стечению обстоятельств, Рампо отправился в Йокогаму, чтобы навестить своего дядю. И один этот чертов факт чуть ли не довел Чую до нервного срыва. Он понимал, что ему придется ехать домой в любом случае. Кое-как Накахара смог выбить у Акико номер телефона Эдогавы. С ума сойти… оказывается, он довольно-таки хороший детектив, раз расследовал дело о самоубийстве. Тут надо иметь особую проницательность. К сожалению, парень долго не отвечал на звонок, поэтому Чуя решил не доставать лишний раз этого мужчину и сразу отправился в Йокогаму, ведь дома теперь всё равно не заночуешь. Где-то на полпути он снова принялся названивать детективу, надеясь, что тот смилуется и возьмет трубку. Однако по-прежнему он слышал лишь гудки. Чуя всю жизнь живет с чувством чертовой неизвестности. И эта неизвестность уже становится синонимом Йокогамы. Он устал постоянно думать, предполагать и надеяться, что всё будет хорошо. Не то, чтобы общение с Рампо даст ему какие-то действительно важные ответы, но… это проще, чем добиться ответов от Дазая. Возможно, нечестно, но проще. Йокогама встретила его разноцветными огнями, темными дорогами и полнолунием. В глади океана вся эта красота отражалась, но Накахара почему-то всего этого не замечал. Он ехал по мосту и смотрел куда-то сквозь город, не обращая внимания на это давно приевшееся ему окружение. Подобных фотографий ночного города у него более, чем достаточно, да и долгое время Йокогама стояла у него на рабочем столе на компьютере, и образ этот перестал нести в себе какую-либо эмоциональную составляющую. Город был довольно большим, с нескончаемым количеством дорог и улочек, многоэтажек, пёстрых магазинов с ассортиментом самого разного дерьма на любой вкус, размер и фетиш. Людей было достаточно. Не так много, как в Токио, но даже здесь улицы и ночью никогда не пустели. Ночью тут начинается совершенно другая жизнь, с иными красками. Иногда даже это оттенки крови, когда среди улиц слышатся выстрелы. Накахара очень быстро оказался в городе. В голове уже самостоятельно выстраивался маршрут до знакомого многоквартирного дома, где живет его обожаемая «сестрица», потому что в матери Коё ему явно не годилась. По дороге он успел купить ей вина и цветов. Надо же как-то соответствовать, да и не приходить же с пустыми руками. Выходя из магазина, Чуя в очередной раз набрал номер Эдогавы. Он уже даже звонил Акико и переспрашивал, точно ли это верный номер. Та ему ответила, что никто не может дозвониться до него, и это как-то даже смущало. Вроде, что-то у него случилось, но ничего конкретного Ёсано ему ответить не смогла. Что странно, она даже не интересовалась, зачем Накахаре это надо, когда он вернется в Сендай и вернется ли вообще. Она не спрашивала и о прочих вещах. Спросила лишь, как так вышло, что его дом загорелся, однако Накахара ей соврал, сказав, что проблема с проводкой. А как еще объяснить подобную ситуацию? Он радовался, что она его ни о чем не спрашивает, однако это было даже как-то… обидно? Акико потеряла к нему интерес? Перестала интересоваться его жизнью, и сама отстраняется? Конечно, всё это шло к логичному завершению, ведь ясно, что они люди разные, да и как-то они особо не двигались в сторону развития своих отношений. Ну и пусть. Это даже к лучшему. Кто знает, может, разрыв дался бы им сложнее. Пускай между ними останется эта определенная недоговоренность, когда они оба понимают, что смысла продолжать больше нет, однако и оглашать это необязательно. Да и у Чуи теперь есть Дазай. Наверное. Можно ли считать, что они теперь вместе? Да и этот поцелуй в щеку… Накахара не думал, что у него может торкнуть от такой, казалось бы, мелочи. У него вообще редко от чего торкает. Когда он зашел в лифт, то принялся прихорашиваться во встроенном в стену зеркале. Вид у него после дороги был весьма уставший, и парня это удручало. Хотя, с его образом жизни, постоянным злоупотреблением всякой гадостью, а также привычкой поздно ложиться спать это вполне нормально. Натянув на лицо улыбку, он стал выглядеть куда менее несчастным, поэтому вскоре парень вышел из лифта и отправился к знакомой двери в квартиру. Открыв её своим ключом, он дернул ручку и зашел внутрь, разуваясь и проходя дальше в небольшой коридорчик. Квартирка у них с Коё была маленькая, но в традиционной стилистике. Озаки вообще любила всё традиционное. На приемах часто являлась кимоно, а также дома всегда ходила в юкате. Накахаре нравилась такая её привычка. По периметру всей квартиры расположился татами, вся мебель установлена на сантиметрах тридцать от пола. Она в современном стиле, однако некоторые пластиковые дверки с разноцветными дизайнерскими узорами рыбок. Вся мебель из одной коллекции. На стенах висела всякая «древняя дребедень», как выражался Чуя, а точнее репродукции картин времен сэнгоку. В такие моменты Накахара задавался вопросом: а правда ли он живет с типичной нежной и тонкой женской натурой? Данные картины выглядят специфично — это, преимущественно, сцены сражений. В зале вот висели картины уже более поздних эпох — пышнолицые дамы в юкатах за чаепитием, созерцанием природы и тому подобное. Да и тона в зале были куда спокойнее и светлее. Как только Чуя разулся и поставил сумки, то прошел дальше, как раз в зал, где Коё сидела за столиком на полу. Она, как и обещалось, сидела в шелковой ализариновой красной юкате с белыми и светло-розовыми вставками. Перед ней расположился ноутбук, в котором она что-то внимательно высматривала, а у уха её был телефон, который женщина придерживала плечом. Кажется, она говорила с кем-то по делам, о чем-то очень важном, однако Накахара, конечно, понять её разговора не мог. Он просто прошел дальше и упал напротив на такую же красную подушечку рядом со столиком, облокачиваясь на него локтями и смотря в деловое и серьезное лицо Озаки, которая так и не соизволила взглянуть на него. Чуя соскучился по этой даме. Она была таким же атрибутом домашнего уюта, как и Дазай. С ней было интересно проводить вечера, болтать о насущном, смотреть её любимые сериалы, в смысл которых Накахара не вдавался, потому что всегда пропускал кучу серий. Он знал, что она — тот самый человек, который сумеет его понять и принять любым, ведь сама его выбрала когда-то, что дает даже больше прав, нежели родной матери, которая своего ребенка выбрать не сможет. Что вышло, то вышло, так сказать. Чуя очень любил её, но сейчас, сидя напротив женщины, которая всё же заметила его и улыбнулась, при этом не прекращая разговора с коллегой по телефону, он понял, что пора её отпустить. Он стал слишком взрослым для этого гнезда, ему пора в новое, которое он сделает себе сам. Но наконец-то Озаки положила трубку и многообещающе посмотрела на довольного Накахару. — Явился, — констатировала факт женщина. — Нашлялся? — Нашлялся. — Даже я так не постарела за это время, как ты. — У меня работа нервная. — Я тебя умоляю, Чуя… — она поднялась со своего места, как настоящая гейша или императрица, а затем за ней поднялся и Накахара. — У тебя? Работа? Мне иногда кажется, что ты вообще не работаешь. — Ну, не вся работа требует постоянного заседания в офисах. — Эх, Чуя, Чуя… — наконец-то Коё смиловалась и подошла к парню, притягивая его к себе и обнимая как-то особенно нежно, по-семейному, отчего тепло разлилось по телу у обоих. — Распустился ты. — А ты даже не поздоровалась, — усмехался тот, чуть отстраняясь. — Привет, — ответила та со всей серьезностью. — Привет. Женщина поцеловала его в щеку и отстранилась совсем, осматривая Накахару с ног до головы. Сегодня её его вид радовал. — Похудел, что ли, — размышляла она. — А что с лицом? Опять по кабакам шляешься? — Не поверишь, нет. Я даже с девушкой своей как-то перестал часто общаться. Совсем времени не бывает. — Чем ты там так занят? Неужели много работы? — Озаки двинулась к выходу из комнаты в коридор. — Работы нормально, денег мало просто, — пояснил Накахара, следуя за ней. — Понятно, — как-то отстраненно ответила та. Вскоре Коё оказалась на кухне, а Чуя пошел мыть руки и полоскать горло. Оказавшись в туалете, он присмотрелся к своему лицу. Неужели он и правда так изменился? Кажется, что выглядит он вполне нормально, даже более чем. Чувствует он себя хорошо, даже лучше всех, несмотря на долгий переезд. Да, у него под глазами синяки, да, веснушки будто бы побледнели, как и всё лицо в целом. Вообще, оно не то, чтобы побледнело… оттенок его стал каким-то серым, будто весь румянец просто взял и исчез куда-то. Может, просто стоит больше времени проводить на открытом воздухе? Выйдя из туалета, он сразу же принялся строчить сообщения Дазаю. Чуя: «Я доехал. А у тебя как дела?» Читать сообщение сразу призрак, как обычно, не собирался, что несколько волновало Чую, хотя он всеми силами себя убеждал, что всё хорошо и лучше быть просто не может. Парень не стал дожидаться, а лишь пришел на кухню к Коё, которая уже мешала в чашке чай матча, что-то напевая себе под нос. — Ну что, так и не расскажешь, как поживаешь тут без меня? — спрашивал Чуя, присаживаясь за такой же низенький стол, что и в комнате. — Нет, не расскажу, потому что за это время ничего не поменялось. — Как-то грустно. — А у тебя что? — Да у меня всё в порядке. Не считая того, что дом чуть не сгорел. — Ох… и не говори. Я тут сижу и не знаю, а у тебя там проблемы. Тебе точно не нужны деньги? — Да, Коё, мне точно не нужны деньги. Всё в порядке. — Просто мне кажется, что ты там совсем бедуешь. Да и это твоё нежелание получить высшее образование, — она, закончив мешать чай, поставила его перед Накахарой и принялась за свою чашку. — Да на кой черт оно мне? Нет, правда, Коё, я не хочу. Мне это кажется бессмысленным, — тот же принял поданную ему чашку, делая небольшой глоток. — Потому что это твоё будущее. Надо стремиться стать лучше. — Знаю… но я и так постоянно к этому стремлюсь. Я уже устал. Просто не хочу ничего… — Ты только начал жить, а уже устал… — Знаешь, у меня просто конкретно не хватает мотивации на всё это дерьмо. Я не хочу усердствовать, потому что знаю, что это бессмысленно. — Печально это слышать. — Я знаю, что ты не согласна со мной. — Но я… — она на секунду запнулась, обдумывая то, что хочет сказать. — Я могу помочь тебе с оплатой учебы. — Коё, нет, правда. Я не хочу. — Пожалеешь ведь… — Может, и пожалею, но не сейчас. Я не хочу упускать свою жизнь. Такую жизнь, которая действительно мне интересна. Он знал, что Озаки его отношения не понимает, однако она прекрасно знала, что Чуя ни за что не поменяется, да и вообще, какая-либо ответственность — это не про него. Она рада, что он счастлив, хотя как такового счастья в его глазах она не видела. Тем не менее, что-то такое весёлое она в нем заприметила. Весёлое, но задумчивое, будто бы в голове у Накахары засело множество вопросов. И это её весьма напрягало, ведь подобным образом Чуя в её глазах никогда не выглядел, однако и разбирать досконально этот вопрос она не собиралась, так как знала, что всё равно ничего не добьется. Наконец-то пришло сообщение от Дазая, и Накахара сразу же полез за телефоном, чтобы узнать, что же все-таки тот ему ответил. Дазай: «Привет, у меня всё нормально. Правда, я не могу найти паяльник». Паяльник? Он опять за своё?! Чуя: «Какой, нахрен, паяльник, блять, Осаму?! На кой черт он тебе сдался?!» Дазай: «Нужен». Чуя: «Психиатр тебе нужен, ебучее животное. Сука, если ты кого-то, мразота потусторонняя, подожжешь, я этот паяльник тебе в жопу суну, ты понял меня, блять?!» Дазай: «Только разогрей сначала». — Ты чего смеешься? — спросила Коё, которая уже недоумевала с Накахары, который посмеивался, смотря в телефон. — Да так… — решил отмазаться парень. Чуя: «Тебя или паяльник?» Дазай: «А что бы ты сам предпочел?» Чуя всеми силами пытался скрыть смущение от этой переписки и крайне радовался, что Осаму не спросил подобное лично, глядя ему в глаза, потому что иначе бы он действительно принялся разогревать… И уж точно не паяльник. Вечер прошел спокойно. Они с Озаки еще долго беседовали обо всём подряд, уже более непринужденно. Открыли бутылку вина; женщина рассказывала о своих ухажерах и том, как она их постоянно отшивает. Часто расспрашивала про девушку Чуи, а также интересовалась, что за сосед с ним живет. Тот же на вопросы о соседе отвечал очень сухо и однозначно, дабы тема не развивалась. Всем видом он показывал, как сильно устал от него и от расспросов о нем, поэтому вскоре Коё отстала. Позже вечером она расстелила ему футон в его маленькой комнатке. Накахара уже и забыл, насколько та крошечная по сравнению с тем пространством у него дома. Конечно, комната наверху, где они с Дазаем спали, тоже была небольшая, однако эта вообще похожа на кладовку. Раздевшись до трусов, Чуя завалился на футон и принялся заново строчить Осаму. Тот тоже готовился ко сну. Чуя: «Как там рабочие? Небось уже напугал их до уссачки». Дазай: «Я пока в процессе». Чуя: «Скинь фото». Дазай: «Чего?» Чуя: «Чего хочешь. Скинь себя». Дазай: «Я не могу, я голенький». Чуя: «Ну, я тоже, и что?» Их разделяли километры, но они всё равно синхронно смеялись с одной и той же глупости. Дазай: «Кинь первый». Чуя: «Ха-ха! Хорошо, только обещай не дрочить». Дазай: «Пообещать-то я пообещаю, однако на дрочку могу не удержаться». Чуя: «Черт, ладно, минуту». Кое-как Накахара привел себя в порядок, прихорошившись во фронтальной камере. Спустил с себя одеяло, большим пальцем слегка оттянул резинку трусов вниз, чтобы казаться эротичнее, а также не забыл сделать максимально сексуальное лицо, как бы прикрыв глаза и улыбнувшись слегка. Смотря прямо в камеру, он сделал снимок, а затем наложил красивый фильтр. Ну и пошлятина. То, что надо. Недолго думая, он отправил фото своему любимому призраку, ожидая его реакции. Долго ждать не пришлось, ему сразу пришла куча смайликов-баклажанов*. Дазай: «Я не смогу сдержать обещание». Чуя: «Ладно, я прощу тебе это, если скинешь себя». Дазай: «Я не могу, у меня же там дичь такая под бинтами». Чуя: «Да что у тебя там под бинтами такого?» Дазай: «Да если бы я и сам мог объяснить, что это такое…» Накахара часто предполагал, что могут скрывать всегда белоснежные бинты. Это, черт возьми, напрягало, хотя бы потому, что, получается, Осаму не очень-то ему и доверяет. И как же ему хотелось заглянуть под эту пелену, чтобы наконец-то между ними не осталось недомолвок и недосказанности. Чуя: «Почему ты мне не хочешь показать?» Дазай: «Потому что мне страшно». Чуя: «Расскажи». Дазай: «Я не знаю, как рассказать об этом. Это очень сложно и больно, неприятно. Я не рассказываю не потому, что боюсь твоей реакции, а потому, что боюсь собственной. Боюсь, что мне станет очень плохо». Чуя: «Когда ты поймешь, что мне можно доверять?» Дазай: «Когда я действительно смогу убедиться в этом. Я всё еще обижен». Чуя: «Тебе что-нибудь привезти из Йокогамы?» Дазай: «Привези себя. Без тебя очень холодно, страшно и грустно». Этому Накахара просто не мог не умилиться. Он, конечно, и так знал, что Осаму чувствует нечто подобное, но сейчас он так открыто это написал. Захотелось оказаться рядом с ним, прижать к себе, поцеловать в лоб, закутать в одеялко и не отпускать до самого утра. Парень уже отсчитывал часы до своего отъезда, чтобы наконец-то оказаться снова рядом с Дазаем. Чуя: «Потерпи немного, я обещаю, что не буду задерживаться». Дазай: «Я очень на это надеюсь». Чуя: «Лучше засыпай поскорее и представляй, как я буду пиздить тебя ни за что, когда приеду». Дазай: «Да Чуя! Можно все-таки без БДСМ?» Чуя: «Нет, нельзя. И зови меня хозяином». Дазай: «Хозяин, иди нахуй». Чуя: «Сейчас ты у меня пойдешь!» Дазай: «Ох-х… Да, заставь меня!» Чуя: «Заставлю!» Дазай: «Будешь грубым?» Чуя: «С тобой иначе нельзя». Тут сообщение от Осаму пришлось ждать дольше, но Накахара уже вспыхивал от этого разговора. Чем чаще юноша разводил подобные разговорчики, тем больше Чуе хотелось всё это осуществить. Он, конечно, понимал, что Дазай просто не готов к подобному, да и к отношениям вряд ли готов, однако, когда призрак оказывается рядом, говорит пошлости и флиртует, Накахара еле сдерживается. Что-что, а сейчас непонятно, минус это или плюс, что теперь он может прикоснуться к Осаму. Это значит, что теперь с юношей можно сделать всё, что только пожелаешь. Эта мысль прокрадывалась в голову Чуи чаще, чем какие-либо остальные, что, вообще-то, не очень хорошо. Дазай, конечно, по возрасту уже взрослый, однако возраст бывает разным, а когда организм разрывается от гормонов, хочется всего и сразу. И этого «всего и сразу» хотелось и Накахаре, однако сделать всё грубо и на эмоциях он не мог. Надо как-то выждать, подобраться к Осаму, объясниться с ним нормально, поцеловать его хотя бы, обсудить какие-то детали, касательно того, как они будут существовать вместе, будучи не совсем нормальной парой. Он-то не понимал, можно ли сейчас считать их парой вообще? Но тут телефон наконец-то завибрировал. Пришло новое сообщение от призрака, где он писал: «А на фото эта дрянь, оказывается, не отображается». Чуя увидел на присланном Осаму снимке его смутное серое и засвеченное изображение. Кажется, он фотографировал со вспышкой, поэтому видно его было лучше, чем на обычном фото. В зубах он зажимал низ футболки, поэтому почти всё его тело было оголено. Фотографировался он по пояс, кажется, он там лежал без трусов. Бинты на хрупком теле совсем распутались, и сквозь них виднелись очертания бледной кожи живота, ребер, груди с еле различимыми ореолами сосков. Накахаре перехватило дыхание от каждого элемента, от его образа, даже от этой полупрозрачности. Он понимал, что Осаму, оказывается, довольно-таки взрослый, и ко всему его телу так хотелось снова прикоснуться, сжать в ладонях, покрутить между пальцами, провести языком, слыша горячее дыхание в ответ. Чуя очень этого хотел, и теперь он не мог отрицать эти мысли. Только потом, приглядевшись, он смог рассмотреть, что кожа его несколько неоднородна, будто в ней есть какие-то трещины. Он приглядывался, но понять, что это, не мог. Чуя: «Глаз за глаз. Дрочь за дрочь». Дазай: «Ха-ха! Прекрати! Не надо!» Чуя: «Я уже занял правую руку». Дазай: «Нет! Чуя, не надо!» Чуя: «Пришли еще». И, что любопытно, Осаму действительно прислал. Только уже с близкого ракурса. Он уже был совсем без футболки и без бинтов. В кадр попали только его губы, которыми он прикусывал большой палец, а также часть груди и ключицы. На заднем плане были еще очертания основного тела, но из-за призрачности рассмотреть их было нереально. А ведь там должно было быть самое пикантное… Зато на кадре было лучше видно трещины, покрывающие тело, хотя из-за прозрачности тоже было ничего не понятно. Чуя: «Черт, ты слишком горяч, я сдаюсь». Дазай: «Кому сдаешься?» Чуя: «Тебе. Забирай обратно». Дазай: «Я не умею, а так бы с радостью забрал». Чуя: «Дазай, а ты стесняешься этих трещин? Или что это?» Дазай: «Ну да, типа того. Но, я говорю, на фото это не так стремно, как в реальности. Фото почему-то половины не отображает и отображает нечетко». Чуя: «Обещай мне, что обязательно покажешь потом?» Дазай: «Ладно». Чуя: «А тебе пора спать». Дазай: «Хорошо, мам». Чуя: «Давай, снимай последние бинтики и укладывайся. Завтра рабочие придут». Дазай: «Знаю. Спокойной ночи». Чуя: «Спокойной ночи».

***

Йокогамское небо не было приветливым. Черное, ночное, беззвездное, или же какое-то зеленовато-голубое, мрачное, пасмурное. Чуе запах этого темного неба был слишком знаком, слишком неприятен. За какие-то три дня всё это ему порядком надоело. Вчера у него наконец-то получилось дозвониться до Эдогавы. Счастью парня не было предела, а вот детектив был мрачен. Оказывается, что он не просто так приехал в Йокогаму, а по получению скорбных известий — почил его дядюшка. Накахара выразил свои соболезнования, но всё равно спросил, когда они смогут встретиться. Тот ответил, что сейчас занят организацией похорон, оформлением документов и прочего, так как у дяди своих детей не было, и Рампо, получается, его ближайший родственник. Тем не менее, парень сказал, что тот может подъехать завтра, то есть уже сегодня, на похороны, и Чуя, немного помявшись, решил, что стоит приехать. Честно говоря, в любой другой бы ситуации он, конечно, отказался бы, ведь в такие моменты семье лучше оставаться с семьей, а он так вообще не при делах. Но сейчас у него было действительно важное дело, которое откладывать он больше не мог, поэтому вскоре Накахара оделся во всё самое черное, чего в его гардеробе было достаточно, и, сев в машину, отправился непосредственно на кладбище к назначенному времени. Вообще-то, раньше Чуя и правда никогда никого не хоронил и даже близко не представлял, каким образом подобные мероприятия происходят, потому что и не интересовался. И сейчас он чувствовал себя несколько неуверенно, потому что ощущал ту еще непросвещённость в этом вопросе. Оказавшись на кладбище, он удивился местной атмосфере: всё было тихо, красиво, аккуратно, и толпа из скопившихся в определенном месте людей на кладбище была очень хорошо заметна. Туда Накахара и направился, подумав, что вряд ли кто-то еще сегодня собрался хоронить близкого человека. Когда парень приблизился к ним, то, на удивление, не увидел никакого трупа в гробу, поэтому принялся просто всматриваться в лица окружающих. Конечно, он здесь никого не знал. — О, Чуя с соседней улицы! — позвал его знакомый голос. Рампо был одет в официальный черный костюм, лицо его было улыбчивым, но всё равно в нем отзывались нотки скорби. Ему было сложно находиться среди толпы этих людей, поэтому он был рад тому, что Накахара приехал. С кем-то не очень знакомым ему проще. — Привет, Рампо… Я, наверное, всё-таки не к месту здесь. — Не говори ерунды, — он чуть прихватил его за плечо и отвел подальше от любопытных глаз. — Тело дядюшки еще не привезли. Настояли на том, что я не должен его видеть. — Тебе сложно? — Да, наверное… — неуверенно отвечал тот. Взгляд его померк. — Просто это… всё так внезапно. И мне просто нужно отвлечься, поэтому лучше сразу скажи, что… — Рампо-кун! — позвала его какая-то женщина. — Скорей сюда! — Иду! Он сразу же отлучился. Женщина стала задавать ему кучу непонятных вопросов, а Накахара просто отошел подальше, всматриваясь в окружение кладбища. Оно было такое пустое, холодное, но… отчасти атмосфера эта казалась ему вполне домашней. Чуя понимал, что это ощущение неправильное, однако поделать ничего не мог. Кладбищенский воздух был очень знакомым, как и земля, как и небо, как и люди, посещающие его. Он прошелся вдоль ограждений и плит, всматриваясь в имена почивших людей. Это странно, но Накахара действительно никогда не был на кладбищах, поэтому даже не знает, с чем сравнить это чувство. Все имена были такие разные, но одно он даже не смог прочитать. Дата была столетней давности, старая, размытая. Имя было явно не японским, и Чуе казалось отчасти даже смешным. — Фё… — пытался он прочитать в слух. — Д… д… — Фёдор Достоевский, — послышалось у самого его уха. Накахара в ужасе отпрянул и развернулся, наблюдая самый необычный взгляд сверху: яркий, будто отливающий на солнце аметист. Горящие глаза глядели в его нутро, изучая каждую черту, каждую волосинку, всматривались и ждали ответа. Это был худощавый мужчина, ростом около ста восьмидесяти сантиметров. Он был в черном пальто, замявшемся и пыльном, с белым песцовым мехом и в белой шапке. Лицо, которое практически закрывали черные прямые волосы, доходившие до плеч, было очень бледным и отдавало знакомым зеленоватым оттенком. Он явно был европейцем. И, кажется, он не ожидал такой реакции на собственные слова. — Кхм, извините, вы так резко… подкрались, — усмехнулся Чуя, и мужчина сузил глаза, присматриваясь к Накахаре еще внимательнее. Он подошел поближе, изучая, сканируя, анализируя его поведение. — Боже мой, — на лице мужчины засияла улыбка. — Ты же живой, верно? — Эм… да. — Силы небесные, — улыбка стала еще шире и безумнее. — Говори тише, а то тебя заметят и уволокут в психбольницу. — Да, я понимаю. Это было очевидно. Мужчина перед ним являлся ничем иным, как очередным призраком. Неудивительно встретить призрака на кладбище. — Неужто ты и правда видишь меня и слышишь? — Да, — подтвердил Чуя. — И не боишься? — Ха-ха-ха! — парень смеялся нервно, ведь не знал, как общаться с человеком, умершим сто лет назад. — Уже набоялся. Мужчина грациозной походкой обошел его, рассматривая и наблюдая такой же изучающий взгляд посетителя своей могилы. Накахара не видел в нем какие-либо отличия от Дазая. Более того, было у них что-то общее, из-за чего оба призрака казались невероятно похожи друг на друга. — Как интересно… Давно ты… видишь нас? — Вы второй случай. — А кто был первым? — С первым я живу в одном доме. — Какая прелесть… какая прелесть… — приговаривал тот. Он уже не смотрел на Накахару, а только грациозно вышагивал по траве, что-то обдумывая. В следующее мгновение он потянулся костлявыми пальцами к своим губам и принялся прикусывать ногти. — Вы… вы никогда не встречали таких же, как я, медиумов? — Ха! Нет, не встречал. Сюда мало кто заглядывает. Особенно на мою могилу. — Вы… давно покинули этот мир. — Достаточно давно. — Как вы умерли? — Чуя знал, что вопрос нетактичен, но, кажется, привидение этот вопрос и вовсе не смутил, как не смущал и Осаму. — Да так… Заболел. — Почему же вы остаетесь на Земле? — Одна жизнь — сто лет. Накахара не понял этого высказывания и искривил лицо в непонимающей мине: — Простите? — Одна жизнь, отнятая мной, оставляет меня на сто лет. Я — убийца, и впереди у меня очень долгие годы раздумий. — То есть, если вы убили человека, значит, что вы остаетесь на сто лет на Земле? — Да. — Значит, вы убили не одного? — Не одного, и не двух. И даже не трех. Я убивал и упивался кровью, пока та не перестала отмываться, — кажется, этот разговор его весьма радовал, и в своих словах он не видел ничего такого, что Чую должно отпугивать. Но и тот почему-то не боялся. — Но почему? — Смутные времена заставляют проливать кровь, — он снова посмотрел ему прямо в глаза. По коже пробежались мурашки, этот призрак и правда был жутким. Не таким жутким, как Дазай, ведь тот был, скорее, просто печальным. Этот же был убийцей, действительно страшным призраком своих лет, который, возможно, и не жалеет о том, что сделал при жизни. — Вы жалеете? — Я? А смысл? — Ну… вдруг получится как-то… покинуть мир раньше? — Если бы ты знал, сколько всего я перепробовал за это столетие… Нет. Всё бессмысленно. Я думал, что Господь всегда со мной был. Но Господа обрел я лишь в то мгновение, когда моё тело сковала предсмертная агония. И тогда я понял, что вот оно — наказание. Что вот она — участь, уготованная мне в расправу над той, пролитой этими руками, — он символично поднял худощавые ладони, — кровью. Грязь, в которой я гнию уже сотню лет, — вот моя вера, вот мои слова и вот она — жизнь моя. И Господа чту теперь я иначе, и молю его денно и нощно, дабы смиловался он надо мной. Но суд его на каждого раба своего одинаков и правилен. И не мне, судимому, судить его. Одно лишь знаю — не смерть нести надо, а жизнь. В ней греха меньше, в ней плотского меньше, в ней то, что свято, есть. Не в смерти. И он застыл, смотря на собственное надгробие. Поток его слов прекратился, и призрак вдруг окоченел, будто бы был уже частью этого кладбища — статуей. Он порос мхом, истлел и потерялся здесь — в поле мертвых. Здесь он нашел могилу не только для тела, но и для души. Накахара не стал его беспокоить. Он тихо отошел от него и направился к толпе людей, которые хоронили дядюшку Эдогавы. Чуя шел медленно и видел, как выгружали из машины гроб и укладывали на специальную систему, которая опускает его в погребальную яму. Кажется, кто-то говорил прощальные слова, все были в черном, кроме одного человека. Это был человек в зеленой юкате, темной была лишь его накидка. Волосы его были седые, а под глазами расползлись мелкие морщинки. Он смотрел на тело в гробу иначе, то ли с принятием, то ли с ужасом. Смотрел он так, потому что в гробу был он. Но Чуя смотрел не в гроб, он смотрел на него. Смотрел и понимал, что сейчас чувствует этот мужчина. Он сейчас стал понимать немного больше, нежели двадцать минут назад. Он будто бы прозрел, увидев смерть с иной стороны — в самом начале, в середине, и в вечности. Когда тело уже начали опускать вниз, призрак умершего вдруг заметил, что на него смотрят. Он зацепился за взгляд Накахары, направленный в его сторону, и удивился. Чуя смотрел серьезно, с полным пониманием неловкости ситуации. Зная, что сейчас он не может ничего сказать, парень кивнул ему, как бы показывая, что так оно и должно быть. И мужчина кивнул ему в ответ, будто отвечая полным пониманием. Пониманием того, что он мертв, и этого уже никак не изменить. Он не станет с ним говорить, в конце ритуала он останется у своей могилы в ожидании, когда душа его покинет этот свет и перейдет в новый, там, где всё уже не имеет такого большого значения.