***
грудь всё болит, но тело давно пустует. эрик пытается заполнить брешь едой, но пустота не кончается, он и правда сам стал пустым множеством, его теперь, картмана, нужно перечеркнуть и искать другого человека, другое решение. искать что-то правильное, что имеет смысл. но кенни всё равно на математику, на смыслы, на нули с палками. конечно всё равно, он ведь и сам – ошибка, двойка среди единиц и нулей, которую система пытается удалить. – она нас не любит, – картман прижимается к стенке, чуть ли не падая, смотрит за кенни, в горизонт. уже закат, он обожает их, такие рыжие и солнечные, даже более солнечные, чем дни. – кто она? – кенни поворачивается к солнцу, щурится, моргает пару раз, и быстро отворачивается, изучая голубыми глазами свою тень. – вселенная. или жизнь. в общем, та ещё сука. кенни пожимает плечами, отвечает: – ну, знаешь, вселенная не любит победителей. эрик смеётся. и правда, они могли бы победить во многом, например, лучшая пара по количеству смертей (внешних и внутренних) или лучшая пара тех ещё лузеров. но бросает простое: – да, – и достаёт фотоаппарат. кенни на снимке прекрасен, он подходит солнцу, а солнце подходит ему. будто созданы друг для друга. но однажды солнце отдаст свои концы и, быть может, превратится в чёрную дыру, которая погубит всё на своём пути – по крайней мере, это то, что картман запомнил из речей кевина стоули – и останется на месте самого красивого объекта в солнечной системе та самая пустота, что томится у картмана. а кенни слишком огненный, слишком живой, чтобы когда-нибудь поделиться на ноль. эрик надеется, что так будет дальше. они идут домой длинными путями, потому что их разговорам слишком мало времени, которое создано для удобства, их разговорам нужны сотни лун и сотни солнц, а дроблённой цифре под рёбрами нужен голос маккормика.***
кровь, сочащаяся из ладони, настолько реальная, что когда картман прикасается к ней, он всё ощущает. и запоминает. он смотрит на свои руки в блеклом лунном луче, перебирает ими прелый воздух и выравнивает дыхание. слишком, слишком, блядь, долго он видит это по ту сторону сознания. ему бы поплакаться, поныть кому-то в грудь или плечо о своих кошмарах, преследующих даже наяву, но картман, вместо чего-то полезного для внутреннего праха, обнимает себя и качается взад-вперёд. ему бы простого спокойствия, никаких тревог, но за городом по пятам идут неприятности, а за ними четырьмя – приключения. или даже пятью, тут уже и не скажешь. эрик не закрывает глаза на детали, нет, он уже вообще ни на что глаза не закрывает. только на смерти кенни, столь бесчисленные и больные, потому что если не закрывать, всё станет хуже. и видения за занавесками, и неустойчивая психика, и всё-всё-всё. феникс выжигает в голове дыру, заставляя сердце биться чаще, но выкуривая полумёртвую душу из огромного тела. картман ненавидит своё тело, но ещё больше он ненавидит то, что внутри. пустоту, перечёркнутую палкой.***
на самом деле, на языке вертится много слов, а в мыслях куча недосказанностей, не рассортированных по секциям. но эрик вообще-то плевал на состояние своей головы, и на состояние своего здоровья, его больше волнует, какого хера маккормик припёрся к подножью горы и сидит вот, ждёт кого-то. – тебя жду, тебя, – отвечает тот. ложится на тёплый камень под взглядом солнца и улыбается. – и зачем? – да бля, просто. нельзя что ли? картман смотрит на солнце пару секунд, прикрывает глаза. от голоса кенни трепет в теле, а от присутствия все кошмары вымирают. потому что вот он, живой, такой огненный, что даже за занавесками чувствуется. этот факт успокаивает. – можно. и мы так и будем здесь торчать? тупо в лесу, даже без стэна и кайла? – к чёрту их! лучше пофоткай меня, я вот на камне зря лежу что ли. кенни демонстративно раскидывает руки в стороны, улыбаясь шире, и картман тихо смеётся. слишком они юные, чтобы засыпать под кошмары и ходить фениксом по земле. они желают всего лишь простой жизни, нескучной, но хотя бы не столь ебанутой и мучающей, как у них. на всю голову ебанутой, кстати, выкуси, жизнь. или вселенная. сука. кенни вдруг садится, он смотрит столь серьёзно, что картман даже невольно вздрагивает, потому что особые разговоры – важно, но в то же время они пугают, ведь эрик не привык к ответственности. и не собирается. – знаешь, а давай просто уедем отсюда. молча и бесповоротно. – совсем дебил? – картман качает головой, прикрывает глаза. – а карен, а кевин? а моя мама? он хочет сказать: мистер китти. но мистер китти давно удобрение для промёрзлой почвы на кладбище для животных. как и лягушонок клайд. – ну мы же не насовсем. – а бесповоротно? – я утрирую. кенни мечтает выучиться на врача, он ещё не выбрал, на какого, но он твёрдо решил и не собирается сдаваться на полпути. правда, он не уверен, что протянет долго в университете, не потому что ему не достаёт знаний, но потому что однажды вселенная прикончит его, а потом уложит под тихие колыбельные в его комнате среди обшарпанных стен и под дырявой крышей. и чёрт знает, сколько раз он пропустит занятия по причине смерти, а такая причина вовсе не отговорка для прогулов. картман это прекрасно понимает. он и сам боится, что у него не будет будущего. ведь у ошибок их не бывает. – не, нахуй это. нельзя так. кенни пожимает плечами, как часто делает. проще ответить жестом, чем сказать, и картман немного ему благодарен; спорить часами он может и с кайлом, а с кенни спорить не хочется. вообще ничего не хочется, если честно, только упиваться своим горем, пытаясь наполнить нескончаемую пустоту внутри, положить голову на колени кеннета, не закрывая глаз, и забыться. и правда, нахуй это, этот город – ещё не конец света, не конец жизни и вообще не конец. этот город только начало. может, надо найти вселенную и всадить ей нож в спину, или в грудь, или полоснуть острием тысячу и больше раз, ровно столько, сколько они с маккормиком подыхали. – убью эту суку. – сначала надо найти. они найдут. картман с восьми лет понял, что нельзя показывать свои слабости, а кенни – его главное слабое место. он за маккормика саму чёртову жизнь прикончит. я обещаю.