***
Кап. Кап. Кап. Раствор — зеленоватая жидкость с запахом лимона — редкими каплями падал из нагреваемой колбы в стеклянный сосуд. Перегонка этого яда была долгой и проблематичной и Шинобу порядком устала. Она позволила себе откинуться в кресле, крутануться на колёсиках — бетонный потолок подвала закружился вместе с ней. Уже шестой час в её домашней лаборатории. Уже шестая попытка улучшить формулу, но вместо этого она получила затхлый воздух и испачканный лабораторный халат. Шинобу подвинулась к столу, рыская ладонью в поисках сигарет: склянки, реагенты, коробочки с засушенными и свежими травами, воняющие формальдегидом банки с маринованными внутренностями, жестяная банка кофе, выполняющая роль пепельницы… Уже ближе. Пепельница давно переполнилась, окурки со следами помады всё продолжали выпадать, и каждый раз Шинобу старательно складывала их обратно. Но пачки нигде не было. Ни на столе, ни в карманах. — Нужно прикурить? Шинобу не вздрогнула и не обернулась. Этот ебучий голос она слышит в своих снах. — Положи сигареты на стол и освободи меня от своего общества. От тебя несёт блядством. Он зашагал к ней без промедления. Шинобу поклялась себе, что не повернётся к нему лицом. Но не обращать внимания на Доуму проблематично. — Я подумал, что могу как-то помочь. Его улыбка, впрочем, говорила «Я подумал, что давно тебе не надоедал». — Твоя неоценимая помощь сегодня не нужна. Как ты сюда пролез? — Шинобу протянула руку. Давай сигареты и проваливай. — Консьержка здесь такая милашка, но слишком отчаянно вешается на всех, кто проявляет знаки внимания. Хочешь знать, в какой позе она любит больше всего? — Доума открыл пачку и достал сигарету, зажав её между пальцев, подставляя к губам Шинобу. — Твоё желание казаться популярным отвратительно. — Но я правда популярен! — Расскажи это консьержке, — Шинобу отодвигается, выхватывая сигарету у Доумы. Она отворачивается, прикуривая у газовой горелки. Глубокий вдох. От горького табачного дыма, заполняющего лёгкие, кружится голова. Шинобу прикрывает глаза. Это её спасло. Нужно всё-таки сказать Доуме спасибо, что подумал захватить сигарет. — Но люблю я только тебя! Пожалуй, Доума может удавиться. — Признаёшься в любви девушке, которая считает тебя отвратительным, — Шинобу поворачивается в кресле. Доума уже удобно устроился, облокотившись о край стола, — Ты действительно жалок. — Выходи за меня, Шинобу, — продолжает Доума, словно ничего не слышал. — Лучше умереть старой девой, чем создать семью с червём вроде тебя, — улыбается Шинобу, выдыхая дым носом. Они с Доумой близко общаются только год, но знакомы давно. Их познакомила её старшая сестра — и теперь он помогает Шинобу с исследованиями и исследованиями. Демоническая выносливость и живучесть пришлись очень кстати в обоих случаях. Шинобу запрокинула голову и затянулась, взвешивая свою усталость. Яд уже должен быть готов, так что подопытный был бы кстати. К тому же, ей не помешает разрядка. — Пожалуй, ты всё-таки можешь мне пригодиться. Доума засиял. Если она попросит, он умрёт хоть миллион раз.***
— Обязательно вводить его именно так? Шинобу ввела шприц в зрачок левого глаза Доумы, но тот не отрывал от неё взгляда. Он стоит на коленях и смотрит на неё снизу вверх. Как собака. — Нет, — ответила Шинобу. Яд должен был сработать мгновенно — и вне зависимости от способа введения в организм. Иначе он бесполезен. Охотники не могут озабочиваться точечными инъекциями и ожиданием в бою. — Но что он сделает на этот раз? Я умру, Шинобу? — Доума говорит спокойно и жадно, будто надеется, что яд правда смертельный, — Ты убьёшь меня, Шинобу? Он смотрит на неё вопрошающее, чуть ли не с мольбой. — Не в этот раз, — Шинобу медленно достаёт иглу и откладывает шприц. Она внимательно изучает повреждения на зрачке. Доума краснеет, словно пьяный. — Яд должен остановить регенерацию, — Шинобу обхватывает его лицо ладонями, придвигается близко-близко — Доума чувствует её дыхание у себя на губах. Она касается его века — Доума не дёргается, когда она погружает ногти в его глазницу, — Есть только один способ проверить. — Пожалуйста, убедись наверняка. Шинобу только улыбается в ответ, обхватывая его глазное яблоко пальцами. У Доумы многоцветная радужка, необычная даже для демона. Шинобу всегда считала его глаза красивыми. Она осторожно тянет, так, чтобы не повредить — глаз держится на нерве, и она перехватывает его пальцами. Нерв рвётся, и Шинобу касается пустой глазницы Доумы губами. — Не похоже, что ты восстанавливаешься, — она отодвигается. Доума молчит, словно в трансе, — Но мне нужна дополнительная проверка. Шинобу поднимает ногу — туфля спадает, с глухим стуком падая на пол, — надавливает на колено Доумы, проводит пальцами по бедру. Доума касается ткани колгот, но Шинобу сразу убирает ногу. Смотри, но не трогай. — О, — в её голосе звучит насмешка, — Ты из извращенцев, которым нравится, когда на них наступают? Она проводит пальцем по его горлу, ногтем касаясь кадыка, доходя до ворота рубашки. Пуговицы поддаются сразу. — Только если это ты, Шинобу, — он пытается взять руки Шинобу в свои, но та ускользает между пальцев, словно бабочка. Она давит вырванный глаз в ладони, подставляя измазанные пальцы Доуме — тот послушно открывает рот, слизывая сок языком. — Ожидаемо от мерзкого ублюдка вроде тебя, — улыбается Шинобу. Она достаёт сигарету и прикуривает, пуская дым в лицо Доумы, — Меня передергивает от твоего щенячьего взгляда. Может, лишить тебя и второго глаза? Она прикладывает тлеющий огонёк к его зрачку — глаз краснеет и шипит, но Доума не закрывает веки, только руками обхватывая бёдра Шинобу, вжимаясь покрепче. Ему больно, но он всё вытерпит. — Ты что, доволен тем, что об тебя тушат окурки? — Шинобу внимательно вглядывается в красный от растекающейся крови глаз. Кажется, даже кровь от действия яда перестала сворачиваться. Это хорошо. Она придвигается поближе, позволяя Доуме обхватить её за талию, становится ступней ему на пах — пальцами надавливая на проступивший бугорок в штанах. — Это твои окурки, — шепчет Доума. Он вжимается лицом в её живот, слепо шаря ладонями по спине, вдыхая запах её тела и табачный дым. — Грязный ублюдок, — Шинобу берёт его за подбородок, заставляя поднять голову, — Если так их любишь, то открой пошире рот. Доума повинуется, не тратя и секунды, и Шинобу вдавливает сигарету в его язык, оставляя следы черного и белого пепла, проталкивает её пальцами глубже в глотку — Доума отвечает только сдавленным мычанием, хватается за её руки. Он кашляет и задыхается — как никогда не делал раньше, когда все раны на нём заживали. — Глотай. Доума давится, но глотает. По его щекам текут слёзы — это первый раз, когда Шинобу увидела Доуму искренне плачущим. По его подбородку черными полосами размазан сигаретный пепел, перемешанный со слюной. Шинобу наклоняется к его лицу и целует. Получается мокро, жарко и невыносимо горько — Шинобу морщится, но позволяет их языкам переплестись. Доума тянется к ней, прижимается к её телу, его руки танцуют по её ногам, спине, рукам. Шинобу позволяет ему разойтись прежде чем вгрызться зубами в его язык. Она не сдерживается — в её рот сразу брызжет металлически-солёное. Доума стонет, подаётся вперёд, чуть не падая, отстраняется от её губ. Кровь хлещет из его рта, заливая шею, ворот белой рубашки, чернильными пятнами растекается ниже. Его оставшийся глаз уже давно ничего не видит и он сам не осознаёт, что закрыл веки. Шинобу сглатывает слюну. Она подхватывает его за плечи, Доума медлит, ошалело цепляется за её руки. — Мне больно, — он говорит с трудом, будто слова застревают в горле, — Шинобу, мне правда больно. Он встаёт с колен, шатаясь, и Шинобу толкает его назад — он чуть не падает, упирается о стол. Шинобу помогает ему сесть и обхватывает его лицо. — Это замечательно. Я сделаю тебе ещё больнее. Доума становится то матово белым, то снова краснеет, на его лбу проступает пот. Шинобу расстёгивает его рубашку до живота, раскрывает её, оголяя грудь. — Шинобу, я… — Тебе нельзя говорить. Она наклоняется к его груди, обдавая кожу горячим дыханием, проводит языком по соску. Доума дышит рвано, отрывисто. Кажется, что он скоро потеряет сознание — Шинобу впивается в сосок зубами, и Доума отвечает глухим стоном. Она никогда не слышала, чтобы Доума так стонал. Её руки уже спускаются к его паху, расстёгивая ширинку, стягивая штаны достаточно, чтобы обхватить упругий, обжигающе горячий член. Она обхватывает его со всей силой, врезаясь в плоть ногтями. — Шинобу, пожа… Шинобу надавливает пальцем на уретру, немного проникая внутрь. Доума глотает слова. — Я сказала, что тебе нельзя говорить. Свободной рукой она шарит по столу за его спиной, на пол летят склянки, что-то вспыхивает и моментально гаснет, с шипением растекается какая-то жидкость. Наконец она находит длинный медицинский жгут. — Или ты настолько бесполезен, что не можешь даже такие простые вещи? Она наклоняется, обвязывая жгут вокруг основания члена, затягивая его потуже — Доума извивается и стонет, но молчит. — Если ты не способен следовать указаниям, то мне придётся тебя научить. — Я не… Она тянет за жгут ещё сильнее. По телу Доумы проходит дрожь, он закусывает губу. — Вот так, правильно, — Шинобу наклоняется, смачивая пальцы слюной и обхватывая головку его члена, — Если заткнёшь свой рот, я помогу тебе кончить. Ты же этого хочешь, мерзкий ты отброс? Доума кивает, запрокидывая голову. Шинобу улыбается, двигая руками быстрее. Она наклоняется достаточно близко, чтобы он мог чувствовать её дыхание на своей коже. — Уверена, увидь тебя консьержка сейчас, она бы сбежала в ужасе. Жалкий извращенец, умоляющий девушку ему подрочить. Шинобу не замечает, что её колотит от возбуждения. Она двигает рукой быстрее, придвигаясь к лицу Доумы, вглядываясь в малейшие изменения выражения. — Давай, будь честным и скажи кто ты. Доума отворачивается, стискивая зубы. Его грудь тяжело вздымается каждый раз, когда Шинобу движется слишком резко. — Говори, когда я к тебе обращаюсь, — Шинобу накрывает ладонью его яйца и сжимает. Доума отвечает резким, лихорадочным дыханием. — …жалкий извращенец. Шинобу ослабляет хватку, свободной рукой проводит по его животу. — Ещё? — Мерзкий отброс, — Доума давится словами, когда Шинобу толкает его в грудь, укладывает его спиной на стол. Рубашка пропитывается разлитыми химикатами и липнет к телу. От запаха спирта жжёт лицо. Шинобу находит на столе письменную ручку, не отрывая взгляда от распластавшегося Доумы. Она водит колпачком вокруг входа в уретру — Доума извивается, словно змея, и ей приходится навалиться на его бёдра, чтобы тот не двигался слишком много. Она проталкивает ручку в член на несколько сантиметров, слишком толстую, чтобы та проникла легко. Если она будет неосторожна, то Доума не обойдётся без внутренних разрывов. — Шинобу, я… Шинобу не даёт ему договорить, резко вдавливая остаток ручки — Доума стонет и дрожит у неё в руке. — Я запретила тебе говорить, — она надавливает пальцем на торчащий снаружи кончик, и обхватывает его член пальцами, — Но раз уж ты признал, насколько бесполезен, я дам тебе кончить. Если, конечно, сможешь вытолкнуть ручку самостоятельно. Доума только толкается в сжатый кулак Шинобу, то закрывая лицо ладонями, то пытаясь найти, за что можно ухватиться. Шинобу вглядывается в то, как от напряжения белеют костяшки на его руках. — Шинобу, — кажется, Доума забыл о всех словах, кроме одного. Когда он выглядит так, что может потерять сознание, Шинобу стягивает жгут и отходит, вглядываясь в дрожь его тела, в то, как напрягаются мускулы под кожей. Доума выгибается, и ручка выскальзывает из его члена — он грязно кончает себе на живот и грудь кровью в перемешку со спермой. Шинобу терпеливо ждёт, пока тот не прекращает дрожать — окровавленный, растрёпанный, липкий от пота Доума. От него пахнет формальдегидом и спиртом, по его белой рубашке гуляют пятна красного и зелёного. Следы, которые Шинобу оставила на его теле, не исчезли. Она и сама не замечает, что улыбается. Шинобу неловко достаёт очередную сигарету из пачки и садится на стол, рядом с Доумой, пытаясь выровнять дыхание. Сигареты, которые принёс Доума, были её любимыми — она не имела понятия, как он узнал. Она их давно не курила — находила марку подешевле, с мерзким фабричным привкусом. Так ей не хотелось затягиваться так часто. Она бросает взгляд на Доуму — его раны уже начинают заживать. Если её расчеты верны, то через час он будет в порядке. Она бросает взгляд на Доуму — и пытается запомнить каждый шрам, каждый след от зубов, быстро растворяющийся на его коже.***
После того, как Доума восстановился, Шинобу заставила его убраться в лаборатории. Она дала ему воспользоваться душем, при условии, что тот не будет трогать её шампунь — но Шинобу кажется, что вместо мытья Доума просто нюхал её мочалку. В отместку она заставила его сделать ей массаж ног. — Шинобу, — сказал он, стоя на коленях и нежно разминая её ступни, — Ты выйдешь за меня? — Лучше переспать с бомжом, — Шинобу сидела, откинувшись на диване, и изучала потолок. — Тогда мне стоит стать бездомным, — Доума улыбнулся, повернув голову набок. Его радужные глаза не отрывались от лица Шинобу. Она хорошенько затянулась. — Мне надоело твоё общество, — она вытянула ноги из хватки Доумы и встала, потягиваясь. Формула наконец-то сработала, а это значит, что у неё много работы, — Забирай свои вещи и проваливай. — Я точно не могу тебе помочь? Шинобу взяла сигарету и прижала её в глазу Доумы. Тот регенерировал быстрее, чем горел. Шинобу расстроенно выдохнула. — Тебе повезло, что ты пригодился. Завалишься без приглашения ещё раз — точно целым не уйдешь. Доума улыбнулся, поднимаясь с пола. — Тогда вернусь, как только найду время. Как оказалось, времени у Доумы было более, чем достаточно.