***
Север остался далеко позади. Там, среди бесконечных снегов, Джейме впервые в своей беспутной и бесполезной жизни почувствовал себя свободным и счастливым. Не было ни прошлого, ни будущего, не было треклятого Юга, Королевской Гавани, не было даже Железного трона, ощетинившегося остриями мечей, а с ним и королевы-сестры. Эти несколько недель остались в памяти слабым светом северного утра — которое, как оказалось, может быть не только унылым и тягостно-серым, но и мягким, умиротворенным — сквозь припорошенное снегом окно, льном волос, рассыпавшимся по подушке, озерной синевой глаз, тихим смехом и ласковым шепотом. Покидая Винтерфелл и женщину, которая, быть может, одна на всем белом свете видела в нем не клятвопреступника и Цареубийцу, а человека чести, Джейме сознавал, что вряд ли вернется назад. «Никто не уходит от меня», — обронила когда-то Серсея вослед покидающему ее близнецу, и сейчас он не может не признать провидческой силы этих слов. Джейме возвращается к сестре — сквозь мглу северных ночей, сквозь плен, сквозь ужас, наводнивший, кажется, каждый уголок столицы. В глотке пересохло от гари и пыли, порезы, полученные в схватке с горделивым глупцом Грейджоем, слепо поверившим в союз льва и кракена, нещадно саднят и кровоточат. Джейме уже не понимает, слышит ли он до сих пор звон колоколов, возвещающий о готовности города сдаться, или то стучит в его висках после пути по подземельям замка. Там, снаружи, у самого берега ждет надежно укрытая от чужих глаз лодка. Джейме с горечью вспоминает о младшем брате, позаботившимся об этом крохотном шансе на спасение. Знал бы Тирион о том, что замышлял однорукий рыцарь по дороге в Королевскую Гавань… Когда до Винтерфелла добрались вести об убитом драконе, о жестокой казни девицы, обществом которой дорожила наследница Таргариенов, Джейме понял: если кому-то и удастся усмирить гнев сестры, то лишь ему, неважно, каким способом — мечом, угрозами, мольбами. Ей хватило бы сил и власти сжечь всю Королевскую Гавань дотла, очистить диким огнем, чтобы она не досталась захватчице — о, после септы Бейелора можно было не сомневаться в том, что если Серсея, первая имени, замыслила избавиться от противников, ничто не поколебит ее намерений, даже гибель невинных — вот только в действительности все оказалось ровно наоборот. Точно обезумев, драконья королева предает пламени уже сдавшийся город, и близок тот момент, когда она доберется до Красного замка. Джейме решает: если ему не удастся уговорить сестру бежать, если ему не хватит времени, и Бурерожденная окажется здесь раньше, чем он предполагал, будет правильнее, если сестра умрет от его меча. Самого его не страшит мысль о нависшей над головой драконьей пасти, о муках, которые испытывает сгорающий заживо, но он не допустит, чтобы это довелось пережить Серсее. Какой бы вероломной, жестокой, омерзительной ни была его сестра, такой смерти он ей не желает. Встреча, которую Джейме много раз представлял себе по дороге из Винтерфелла, оказывается столь резкой и внезапной, что на какое-то мгновение он теряет ощущение реальности и со сбившимся, как от удара, дыханием, замирает у одной из колонн, глядя на спускающуюся по ступеням сестру. Уходя на Север, он запомнил ее траурной, зловеще-черной. Сейчас же Серсея облачена в багрянец и золото Ланнистеров, и эта приверженность семье заставляет Джейме испытать смутное чувство вины. Сестра смотрит себе под ноги, чтобы не оступиться, но в какой-то момент глаза ее поднимаются выше — и тогда взгляды близнецов наконец встречаются.***
Что это? Наваждение? Морок? Или, может быть, королева уже погибла, погребенная вместе с городом, а сейчас находится в самом пекле, и боги послали ей это испытание — вновь увидеть брата, прежде чем они оба отправятся в преисподнюю? Так или иначе, Серсея не верит своим глазам, когда посреди пыли и пепла встречается взглядом с Джейме. То ли стремясь развеять наваждение, терзающую иллюзию, всколыхнувшую в черном сердце Серсеи целую гамму чувств, то ли для того, чтобы убедиться, что это — не мираж вовсе, а такой безумный, необъяснимый и незаслуженный дар богов, королева делает неуверенный шаг навстречу брату, и тотчас позади нее внушительный кусок стены оглушительно обрушивается на пол. — Ты… ты… — то, что в тот миг ощущает Серсея, едва ли поддается точному описанию. Хаос из любви, страха, боли, ревности, ненависти — все это смешалось в ней, и, казалось, каждое слово дается золотой львице с огромным трудом. Ей бы хотелось очень многое высказать Джейме. Он заслужил тысячу пощечин за то, что предал ее, и тысячу поцелуев за то, что вернулся сейчас, когда она нуждалась в нем больше всего. Время — ценнейшее из всех сокровищ и абсолютно недоступная роскошь для них обоих. Времени у них нет. — У тебя кровь, — шепчет Серсея, опуская взгляд — большая, кровавая рана не могла остаться незамеченной. Как только Джейме, серьезно раненный, смог дойти сюда, когда в Королевской Гавани царит настоящее безумие? Сердце женщины сжалось, и она осторожно, боясь причинить брату боль, обняла его. Обволакивающее тепло, словно Серсея выпила целый кувшин макового молока, разливается по ее телу, заставив успокоиться и почувствовать себя в безопасности. На миг она всерьез задумывается, чтобы и остаться — вот так — в ожидании неминуемого, в объятиях самого важного из всех живущих на земле. Однако вспомнив про ребенка, она пугается этой мысли, резко отпрянув от Джейме, и шепчет, глядя ему в глаза сквозь пелену слез: — Наш ребенок должен жить. А потом так беззащитно, по-женски, словно она и не королева вовсе, а простая, запуганная девушка, добавила надрывно: — Прошу тебя, Джейме, спаси меня. Спаси нас обоих. За спиной Серсеи обвалилась одна из колон.***
Голос Серсеи тонет в шуме и грохоте, но по ее губам, до боли знакомым, Джейме без труда читает обращенные к нему слова. Распри, некогда легшие между ними тысячами лиг, пред ликом смерти кажутся глупыми и ничтожными, пустыми. Не отрывая взгляда от лица сестры, кажущейся среди этого хаоса потерявшимся ребенком, Джейме порывисто бросается ей навстречу, так, словно без его поддержки она вот-вот рухнет наземь. Впрочем, это не так уж и далеко от истины — когда замок весь содрогается, будто в агонии, сотрясается, осыпаясь на их головы песчаным прахом и камнями, устоять на ногах становится все труднее. — Это пустяки, — шепчет поспешно, когда пальцы сестры легко касаются его раны. На самом же деле, Джейме не может не чувствовать проклятой пульсирующей боли в боку, липкой, отвратительной тяжести насквозь промокшей от крови одежды. Но это и вправду становится неважно, когда он обнимает сестру в ответ, когда чувствует под алым бархатом ее мягко округлившийся живот. Охваченный одновременно и отчаянием, и безумной надеждой, он прижимает голову Серсеи к своей груди, ладонью укрывает от оседающей вокруг пыли золото ее волос. За ненадежными стенами замка бушует гнев драконьей королевы, точно буря, в которую она была рождена; на какое-то мгновение, слыша отдаленный, как раскат грома, гул падающих обломков, Джейме едва ли не смиряется с грозящей им обоим незавидной участью. Когда-то он обмолвился, что желал бы умереть в объятиях любимой женщины; сейчас, в полушаге от верной гибели, Джейме понимает, что его уродливая, больная страсть к собственной сестре никуда не делась. Жгучий холод Севера так и не смог вытравить эту хворь из его жил, она по-прежнему таилась в них, притихшая, ждущая своего часа. И вот он настал — Джейме, тяжело дыша, прислоняется перепачканным в крови и грязи лбом ко лбу близнеца, чувствует на своих щеках ее слезы; надеясь осушить их, чуть отстраняется, проводит пальцами по обращенному к нему лицу. — Все хорошо, — пытается внушить он Серсее, негромко, точно голос, звучащий в полную силу, способен внести свою лепту в общее безумие и поспособствовать разрушению. Треск, с которым позади сестры падает колонна, на какое-то время оглушает, но Джейме продолжает говорить, не слыша даже самого себя. — Идем, я знаю, как спасти нас, как спасти нашего ребенка. Еще не поздно, слышишь меня, мы выберемся отсюда, только прошу, идем. Джейме хочет взять сестру за руку, но, бегло оглядев высокие своды, с которых то и дело осыпаются, поднимая облака пыли, целые куски, решает поступить иначе. Он обнимает слегка раздавшийся стан Серсеи, прижимает ее к себе теснее, давая возможность спрятать лицо у него на плече. В случае, если сверху на них обрушится град из камней, не смертельный, но довольно опасный, Джейме сможет быстро укрыть близнеца собой. — Идем же, — выдыхает ей на ухо так, словно предлагает провести по саду, но никак не по грозящему обвалом подземелью — и тут же морщится от боли, пронзающей тело. Стискивая зубы, прикрывая голову сестры каждый раз, когда с высоты начинает что-то осыпаться, Джейме ведет ее по скудно освещенным закоулкам Красного замка — к выходу, свету, жизни.