Change my mind

Лэйни звонит матери и долго слушает беспокойства о своем долгом отсутствии; улыбается, отпивая сок. Они уже в Стокгольме, через день предстоит Осло и вообще — заключительная, европейская часть тура начинается очень хорошо, и ей даже кажется, что всё так и будет идти, ровно и гладко. У неё образовывается ровно минут пятнадцать перед поездкой на радио, где Гарри будет давать интервью, и Лэйни решает позвонить родителям, а теперь просто ходит по номеру взад и вперед, пока мать рассказывает домашние новости, перемежая их комментариями, что она, конечно, понимает — Лэйни не хочет замуж — но лучше бы она жениха нашла, а не поездку в многомесячный тур с поп-музыкантом… Лэйни закатывает глаза. Рассказывать родителям об отношениях с Гарри она не планирует. Во всяком случае, пока не отгремит последний концерт в Лондоне, прямо на О2 Арене. Билеты в свободной продаже давно отсутствуют, а в гостевой список, судя по ворчанию Джеффа, набилось людей уже под завязку. У Лэйни тоже есть возможность прихватить в О2 пару своих знакомых, однако она всё ещё думает, стоит ли звать родителей? Ответа у неё нет. Как нет и ответа на вопрос, как именно рассказать им о Гарри? Описать свои эмоции у неё не получится, а мама всегда была против музыкантов, как и отец. Лэйни — взрослая, Лэйни слушать родителей вряд ли будет, но ей бы глупо хотелось, чтобы Гарри им понравился. Как это сделать? Мать в конце концов устает вздыхать по поводу характера дочери, которую она зовет «перекати-поле», и Лэйни прощается с родителями, пообещав позвонить, когда будет в Осло. В окно её номера виднеется Стокгольм — контрастный, яркий, очень европейский и при этом по-скандинавски самобытный. Их уже успели отвезти на Гамла Стан, где десятки туристов из разных стран то и дело цепляли Гарри на автографы, фотографии и поговорить, пока Джордж, наконец, не отгонял их корректным, но твердым замечанием, что «мистеру Стайлсу нужно идти», и они продвигались вперед ещё на пару десятков метров — до очередной яркой витрины, странного памятника, узкой улочки между домами или фаната творчества Гарри, не поверившего своим глазами и решившего проверить, не чудится ли ему. Карта памяти в фотоаппарате ломится от снимков Старого Города, но разбирать их у Лэйни нет времени. Она забирает волосы в низкий короткий хвост и спускается в холл отеля. Радиостанция, на которой у Гарри берут интервью, находится не так далеко от арены, где ему предстоит выступать, и после болтовни с ведущим, который бодро что-то чешет по-шведски своим слушателям, а Гарри многоумно кивает и запаздывает с ответами, потому что ему и вопросы-то не сразу переводят, они собираются на саундчек. Лэйни улыбается и старается не отсвечивать, но периодически ловит на себе взгляд Гарри и у-лы-ба-ет-ся. Гарри улыбается в ответ. Они медленно превращались из незнакомцев — в друзей, из друзей — в пару, и это похоже на превращение из гусеницы в бабочку: сначала — окукливание в дружбу, а потом — вылупление бабочки, и её крылья переливаются яркими красками. Лэйни всё ещё боится эту бабочку спугнуть или случайно сжать в ладони так, что хрупкое тельце хрустнет, оставляя на коже яркие сверкающие чешуйки. Она понятия не имеет, это её страх сломать что-то хорошее или её страх того, что это хорошее рано или поздно исчезнет? Лэйни и Гарри привыкают друг к другу, как привыкает мужчина к женщине, как женщина привыкает к мужчине, и Лэйни просто надеется, что он понимает: свои эмоции ей проще показывать действиями, чем говорить о них, и она очень надеется, что её фотографии вообще говорят сами за себя. Как и её открытость рядом с ним. И её ладонь на его колене. И секс, в конце концов, потому что спать с кем попало Лэйни уж точно не стала бы. Как и то, что они не спорят до охрипа, если в чем-то не сходятся, а дискутируют, и это почему-то кажется очень важным. Тоже.  — Мне кажется, мое желании быть более открытым с журналистами выходит мне боком, — смеется Гарри, пока их везут от радиостанции к арене на саундчек. Сидя рядом в машине, Лэйни хотела бы взять его за руку, но рядом с ними ещё Триша и Лу Тисдейл, и палиться перед крю уже совсем никуда не годится.  — Тебе полезно, — хмыкает Джеффри. Он снова в телефоне, и Гарри уже раз десять явно прикусил язык, чтобы не спросить, что полезно самому Эйзоффу, неужели сообщения писать шведской модели? Лэйни краем глаза, кажется, видела имя Фриды в списке особых приглашенных на выступление и почему-то даже этому не удивилась. Гарри показывает Джеффу язык.  — Мне полезно иногда и отдыхать, — он корчит рожу. — Будешь меня эксплуатировать, я напишу Белле Хадид, чтобы прилетала в Стокгольм, пока тебя не увели у неё. Джеффри, не глядя, тычет в его сторону средний палец.  — Фу, как грубо, — кривляется Стайлс и толкает Эйзоффа плечом, тот явно промахивается в сообщении буквой или даже словом и тихо матерится, исправляя отправленное, пока его не прочитали. При этом, разумеется, благоразумно прикрывает рукой экран. Триша, как и всегда, громче всех над шутками Стайлса хихикает и то и дело, на правах помощницы Лу, поправляет ему то прическу, то легкий шарф от Gucci на шее. Лэйни закатывает глаза: возможно, логичнее было бы ревновать, но она видит, что Триша Гарри совершенно не интересна, да и есть ли смысл ревновать, если вроде как не имеешь права высказать это официально? А, возможно, Стайлса вообще ревновать невозможно, потому что в эмоции он погружается с головой, и они оба в этих чувствах — по самую макушку. Гарри мягко отмахивается от Триши, кидает взгляд на Лэйни, и снова что-то и где-то цепляется, как и всегда, заставляя их обоих улыбнуться. Ничего особенного, просто улыбки, но Тисдейл неожиданно вскидывает брови. К счастью, при этом ничего и не говорит. Адам, Сара и Митч уже отстроились и сидят на бекстейдже, на мягком диване, рассматривая брошюру, вытащенную из музея группы ABBA, ведь, пока Гарри парился на радиостанции, его музыканты успели сгонять на остров и посмотреть, где рождалась легенда. Гарри, сбросив в своей личной гримерке вещи, спешит на сцену, чтобы опробовать микрофон. Лэйни идёт следом, осторожно высовывается в зал — фигура Стайлса на фоне пока что пустой арены смотрится одинокой, и она делает кадр, который, возможно, не пойдет в журналы или на инстаграм, но говорит об изнанке жизни артиста чуть больше, чем яркие кадры с концерта, где каждый элемент шоу готовится месяцами. Когда гаснет сценический свет, а техники разматывают провода и убирают инструменты, исполнитель остается наедине со своими эмоциями, с энергетикой, полученной из зала, с мыслями и воспоминаниями о прошедшем шоу, что бурлят внутри и не находят выхода. Адреналин, заставляющий Гарри засыпать только под утро, уж это Лэйни знает теперь точно. Для распевки акапелла Стайлс как нарочно выбирает «Falling», и голос его, усиленный акустикой и аппаратурой, устремляется к потолку арены. Лэйни затихает, представляя, как всего через несколько часов огоньки зажигалок и фонарики мобильных телефонов расцветят арену, и она уверена, что сделает и этот кадр тоже, а потом откроет фотошоп и выкроит из снимков коллаж, в котором две стороны монеты — яркая и глянцевая и более темная — явят себя миру. Даже если, на самом-то деле, этот коллаж никто, кроме неё и Гарри, не увидит. Лэйни думается, что быть музыкантом зачастую — быть одиноким среди толпы, потому что любовь, которая идет от зрителей и омывает тебя с головой, дает кратковременные эмоции и радость от того, что вся твоя работа не бесполезна, но при этом не дарит тепла, которого так не хватает. Лэйни думает, что, кажется, ей удалось поймать этот миг одиночества, но в следующую секунду Гарри оборачивается и, заметив её, улыбается, корчит рожицу. Хотя бы в одном она может быть уверена — кто бы ни сделал Стайлсу больно, эта боль уже своё отжила. Саундчек всем составом проходит, за стенами арены собираются поклонники, и выходившая покурить Эрна сообщает, что с ней уже фотографировались особенно ретивые, спрашивали про Гарри и распевали песни One Direction. Гарри не очень любит, когда про его бывшую группу упоминают, но принимает это со стоическим смирением. В конце концов, он сам исполняет собственный кавер на «What makes you beautiful», ему грех жаловаться. Лу хлопочет над его прической, Триша подает ей расчески и средства для укладки, и, кажется, что ничего не происходит. За полтора часа до выхода на сцену саппорт-команды, Гарри находит Лэйни в комнате отдыха. Садится рядом на диванчик и искоса наблюдает, как она копается в настройках камеры.  — Думаю, ближайшие полчаса я вполне могу потратить на общение о моем мировоззрение, — улыбается он и совсем, ну вот ни разу не намекает. Лэйни смеется.  — Мы с Джеффом сегодня интервью не согласовывали, — поддразнивает, зная, что Эйзофф не будет возражать. После Москвы он уже вообще не очень-то возражает на что-либо и находится в весьма благодушном настроении. Лэйни кажется, будто она знает причину.  — Так ты не его интервьюируешь, — фыркает Гарри. — Я знаю, что у тебя всё ещё есть вопросы, давай! — подначивает, зная, что вопросы, конечно же, есть. Те самые, которые она не задаст в рамках их обычных разговоров, потому что найдется, о чём поговорить ещё. Или совсем не разговаривать, а целоваться, пока Нетфликс выдает какие-нибудь сериалы или фильмы один за другим. Последний, кажется, был The Dirt, и его они смотрели с интересом. Стайлс даже заметил, что в свою юность он пробовал и алкоголь, и наркотики, но в таких количествах — кишка была бы тонка. Лэйни посмеялась и заметила, что поколение музыкантов расцвета рок-музыки уж точно было покрепче и кишками, и печенью. Или просто заключило договор с Дьяволом на девять жизней.  — Ла-а-адно, — тянет Лэйни, понимая, что Гарри не собирается от неё отставать. — Давай поговорим об обратной стороне защиты меньшинств, женщин или афроамериканцев. Стайлс морщит нос, но прекрасно знает, что эту тему она может колупать вечно, пока не вытащит из него все ответы, которые ей нужны. Она включает диктофон на смартфоне, кладет его на кожаную поверхность дивана и не убирает руку. Их с Гарри ладони почти соприкасаются, и ей кажется, он сдерживает себя, чтобы не сплести их пальцы. Ей тоже хочется взять его за руку, но зайти-то сюда может, кто угодно, и не обязательно это будет Джефф. Она встряхивает головой, возвращая себе — и не без успеха — профессионализм и собранность. Сначала — работа, отношения — в свободное от работы время.  — Разве у защиты может быть обратная сторона? — интересуется Гарри.  — У всего есть обратная сторона, — и они оба это знают, но интервью есть игра, и у этой игры есть свои правила. — Защита прав тех, кто не может или не мог постоять за себя может превратиться в то, против чего люди так усиленно борются. Ты так не считаешь? Иногда ей кажется, что именно это и происходит. Афроамериканцы продолжают мстить обычным американцам, не имеющим отношения ни к рабству, ни к ужасным законам, когда-то запрещавшим им даже находиться рядом с белыми людьми. Женщины, чья борьба за права и равенство всегда была правой, порой готовы злоупотреблять постулатами феминизма ради возвышения самих себя над мужчинами. Лэйни не любит радикализм в любом его проявлении и хочет узнать мнение Гарри по этому вопросу. Он откидывается на спинку дивана, склоняет голову набок.  — Мы ведь сейчас говорим о радикализме? — Стайлс подбирает слова осторожно, зная, что Лэйни не будет перевирать его слова, но за неё это с удовольствием сделают другие. — Я не нахожу ничего привлекательного в стремлении довести любое доброе дело до крайности. Мне кажется, что крайности могут привести к саморазрушению. И к разрушению всего, что ты любишь. Лэйни отмечает себе, что эти его слова, с разрешения Джеффа и самого Гарри, нужно будет перефразировать, потому что кто-то, не вдаваясь в контекст, может посчитать, что он считает за крайность любую защиту равных прав между людьми разных полов, ориентации и национальностей. Порой люди способны вытащить что угодно и откуда угодно, чтобы подтвердить собственные мысли и идеи.  — Мне кажется, мы должны стремиться к признанию за людьми прав, обязанностей, талантов и стремлений вне зависимости от любых рамок, но при этом должны беречь друг друга. Это звучит лучше, и Лэйни кивает: она согласна, однако так же она осознает, что Гарри сейчас говорит об идеальном мире, которого не существует.  — Иногда мне кажется, что люди хотят не уберечь друг друга, а посильнее ущемить, и неважно, за что, — ей снова вспоминается Кэндис, но кроме таких, как она, есть ещё и те, кто сам застрял в рамках собственных представлений о том, как и что должно быть. Лэйни не хотела бы думать об этом, но одно цепляется за другое, и остановить эту цепочку она уже не может. — Правда, я не понимаю, зачем это делать вообще? Гарри склоняет голову набок, щурится, будто понимает, о чем на самом деле она говорит, и, возможно, вспоминает её рассказы о Кэндис. Больше они эту тему не поднимали, но это не значит, что она забылась.  — Я не знаю, почему некоторые люди ищут, как бы больнее уколоть друг друга, — говорит Гарри, запускает ладонь в волосы. — Но я думаю, что это не повод относиться к ним иначе, чем так, как ты бы хотел, чтобы относились к тебе. Нам всем давно пора признать, что обиды вековой давности не принесут нам никакой радости, а только чувство неудовлетворенности, ведь компенсировать то, что уже произошло, никто и никогда не сможет. Лучше строить что-то новое, более подходящее тому, как мы сейчас видим мир. Мы всё — разные, талантливые в чем-то своем, и это хорошо. По-своему Гарри прав, но Лэйни смутно кажется, что мир люди видят слишком по-разному, чтобы построить что-то, подходящее для всех. Ей думается, что отступить от старых обид, что так долго пестовались и лелеялись, мир ещё не готов, ведь люди куда больше значения придают чему-то плохому, чем вспоминают хорошее. И не дай бог это плохое из их памяти отнять или запретить мстить за эти обиды…  — Я думаю, людям нужно что-то объединяющее, — заканчивает свою мысль Гарри. — Почему бы этим связующим звеном не стать музыке? Лэйни улыбается: Стайлс, по крайней мере, четко своих представлений придерживается, и именно это она и собирается отразить в своей статье. Фанаты в Стокгольме тоже все разные, и, возможно, в жизни их ничто и не объединяет, и они спокойно пройдут мимо друг друга на улице, но здесь, на концерте, они движимы любовью к музыке, и это дарит спокойствие и радость. Быть может, если мы все поймем, что нужно искать точки схода, а не различий, нам всем станет легче. Хотя природный рационализм Лэйни подсказывает ей, что это похоже на утопию. Она выключает диктофон.  — Думаю, на сегодня всё, — она встряхивает головой. — То, что мне нужно для следующей статьи цикла, я у тебя выяснила.  — А я думаю, как я, на самом деле, рад, что ты меня слушаешь, — Гарри берет её за руку, и Лэйни даже не возражает, всё равно в комнате отдыха никого нет. — Знаешь, я стараюсь относиться к журналистам с добротой, как и ко всем людям, но я понимаю: многим из них нужны не мои мысли, а сенсация. Вся журналистика строится на сенсациях. И даже блог Лэйни, который она ведёт прямиком из тура Гарри Стайлса, есть сенсация, ведь Гарри впервые предстает перед своими поклонниками настолько открыто — более раскрепощенно, чем в материалах Роба Шеффилда, у которого просто нет времени, чтобы ездить за музыкантами долго и упорно. Просто разные СМИ ищут разные сенсации. Кому-то, как тому парню из… Космополитен? — и разговор о личной жизни сойдет. Гарри осторожно гладит внутреннюю сторону её ладони большим пальцем и будто о чем-то думает, а потом добавляет:  — Знаешь, когда я был ещё в бойз–бэнде, — Лэйни помнит, что не нужно называть бойз-бэнд вслух, — то некоторые папсы даже на улице кричали мне, что я бабник и использую женщин. Им очень хотелось уколоть меня посильнее, — его взгляд затапливает печалью; его хочется обнять, но Лэйни просто слушает, осторожно берет его за вторую руку, сплетая пальцы. — И я думаю, тогда им это удалось. Мне хотелось на весь мир кричать, что я не такой, но кто бы стал меня слушать? Ты слушаешь, — Гарри подается вперед и прислоняется лбом к её лбу, улыбается благодарно и тепло. — Мне нравится это ощущение. Лэйни же просто нравится обнимать его и слушать его, и понимать его, и пытаться позволить другим увидеть его таким, каким она его видит. И, судя по статистике просмотров её блога, ей удается. Они просто сидят близко-близко, глядя друг другу в глаза; Лэйни ощущает, что теряется в его взгляде, и, возможно, это не очень хорошо — по крайней мере, на какой-то миг ей кажется, что за приоткрытой дверью кто-то мелькает, хотя шагов не слышно. Лэйни с неохотой отстраняется.  — Думаю, пора тебе готовиться к выходу на сцену, — она качает головой.  — Есть, ma’am, — фыркает Гарри и дурашливо прикладывает руку к голове. Когда он открывает дверь и выходит в сторону коридоров и гримерок, там никого нет. Лэйни думает, что ей действительно показалось.