Неоновые кости

Если когда-нибудь на вас нападет тревога, то не пытайтесь унять её, смотря на свои старые фотографии. В этом случае минута душевного волнения заменяется грустью. Я смотрю на эти фотографии и ностальгия по прошлому не вызывает доброй и приятной печали. Порой мне кажется, что у меня в жизни не было счастья. И сейчас его нет, я не чувствую себя счастливой, а воспоминания не делают меня сильней. И вот, сидя в своей комнате в три часа ночи, я никак не могу унять ужасную боль вперемешку с обидой. Меня трясёт, мне хочется удариться головой об стену, выпрыгнуть из окна, разбить себе костяшки на пальцах, лишь бы не чувствовать и не ощущать саму себя. Я наткнулась на старое фото: я маленькая девочка Кэролин Кларк, стою на пляже, держа в руках двуствольное ружье, со мной мой отец Иэн, моя подруга Молли, её отец и мать, ещё пара человек, о которых я уже ничего не помню. И это ружье — я прекрасно помню его: вертикальное, цевьё держалось кое-как, многочисленные дырочки от дроби внутри ствола. Ружье было очень старым, но приклад был целым — как новый. Я изучала его, могла смотреть на него очень долго. Оно было интересно мне, как звёздное небо, как блики солнца на синем море. Ведь в нём тоже есть какая-то тайна, которую невозможно разгадать. Теперь я понимаю, что думать об этом было бесполезно, но тогда было время, время детства, когда всё загадочно и любопытно. Моё детство прошло в маленьком городе у берегов моря. Я жила со своим отцом и матерью. Помню, что у нас был небольшой, но уютный домик на окраине города. Там всегда светило солнце и тепло стояло круглый год. А ещё я помню море. Однако, последний раз я была на море в тот самый раз, когда была сделана та самая фотография. Это было в начале учебного года, кажется, в конце августа. Тогда я поехала туда вместе с отцом. Матери не было, не помню, может быть, она была на дне рождения у подруги, а может просто не захотела ехать. Тогда стояла прекрасная погода. Вечерело. Иэн и отец Молли были в этот день утром на охоте. Они каким-то чудом смогли поймать цаплю, которая сломала себе крыло и не могла летать. Ричард решил взять её с собой, у него был фургон, поэтому она поместилась. Она страшно пугала меня, когда мы ехали на море: её огромный клюв, маленькие глазки, тонкие лапы — все в её теле говорило о том, что она ненавидит нас, что она не хочет подчиняться — ей нужна была свобода. — Папа, а что случилось с цаплей? — спросила Молли. — Она сломала крыло, — ответил он и сделал очередной глоток пива. — А она не умрёт? — Нет. — А когда её вылечат? — Когда мы отвезем её к ветеринару. — Понятно, а почему… — Молли, ты не видишь я за рулем, хватит задавать глупые вопросы, — сказал он, погладив её по голове. Он всегда улыбался, но как-то по-зверски. В его искривившейся улыбке было что-то глупое и ущербное. Он улыбался не от радости или счастья — это была не добрая улыбка. Мы приехали. Несколько машин встали у пляжа. Никого кроме нас. Ричард хотел привязать цаплю за шею, но она чуть не ткнула его клювом в лицо. — Ах, ты тварь, я тебе жизнь спасаю! — Хватит издеваться над животным, — сказал мой отец. — Нет, ты видел Иэн, она чуть мне глаз не вышибла. — Потому что это не собака, она же боится нас. — Ладно, привязывай это тупое животное сам. Отец привязал её за ногу, особо она уже не сопротивлялась. — Папа, а мы отпустим её? — Конечно. — А с ней ничего не случится? — Ничего. — Ты обещаешь? — Да я обещаю, пойдём. Море. Я часто думаю о нём, как о чём то, что я потеряла: то ли детство, то ли свои мечты, ту полосу, созданную огненным шаром на бескрайних синих просторах, которая могла бы меня успокоить. Перед смертью я бы хотела смотреть на море, а после рассказывать о нём на небесах. Молли сразу же запрыгнула в воду, а я сидела, наблюдая за ней. Она была такой же худой как я, у неё были большие голубые глаза, и она улыбалась, купаясь в море, не как её отец, нет, она улыбалась, и это было красиво. — Залезай! — Там холодно! — Нет, не холодно! Она побежала к берегу и облила меня водой. — Давай! Послышался выстрел. Я обернулась. Это было ружьё — мужики стреляли по банкам, позже они стреляли в небо, в море — пока мы купались, они стреляли, нарушая тишину. Они пили виски и пиво и кричали, как животные. Мы вышли из воды тогда, когда они все были пьяны. Не очень приятное зрелище и не очень приятные разговоры. Мы быстро перекусили и ушли от них. Пошли к цапле и смотрели на неё. Она стояла, не двигаясь, и мы точно также. Мы боялись друг друга. — Может, освободим её? — предложила Молли. — Но она ведь не может летать. — Тебе не жалко её? — Жалко, — вздохнула я, — А как же родители? — Они ничего не узнают. Мы долго выбирали, того кто будет освобождать цаплю. В конце концов, Молли развязала верёвку. Цапля продолжала стоять на месте. Мы отошли от неё, и она поплелась. — Ну вот, мы освободили её. Мы действительно считали, что сделали что-то важное — спасли животное, бедную цаплю. Мы очень гордились собой. — Так, мы пойдём обратно? — спросила я. Идти туда не было никакого желания. Мужчины громко кричали, женщины успокаивали их. Наверное, в тот день они поддались, но мы этого не видели. — Нет, я знаю, где здесь растут яблоки, пойдём туда. Я не возражала, хоть и уже начинало темнеть. Они будут нас искать. Ну, и пусть. Пришлось пройти через кусты и колючки, чтобы дойти до яблони. Яблоки были очень вкусными. Я залезла на дерево и кидала яблоки Молли. Я не слезала с дерева, мне нравилось там. Я сидела на ветке, ела яблоки и смотрела на закат. — Кэролин слезай, ты слышишь! — сказала Молли. С берега доносился шум — они кричали не переставая. Но крики становились ближе, скорее всего они действительно искали нас. Самым грозным казался голос Ричарда. — Всё я пошла! — Молли подожди! Молли уже убежала, когда я слезла. Мне вдруг стало жутко не по себе, уже было темно, а я осталась одна. Я спустилась, включила фонарик на телефоне и быстро побежала вперед. От своей спешки я испугалась ещё сильнее. Я начала разбирать слова, которые произносил Ричард. — Я убью эту птицу, я убью эту птицу! — кричал он в бешенстве. Я подумала, что мне достанется за то, что мы с Молли отпустили цаплю, поэтому я на секунду остановилась. Крики становились громче, а после послышался выстрел, после ещё крики, а потом все замолкли. Минута прошла и ни единого звука. Я чуть не заплакала от страха. После прозвучал ужасающий крик: — Ты убил её! Ты убил её! А после снова начался гам из криков и ругательств. Я добежала до пляжа и каким-то чудом оказалась в объятиях отца. Я спросила, что случилось, он ответил, что нам надо срочно уезжать. Я заплакала, он не обращал на меня внимания. Я знала, что случилось что-то ужасное, только понять, что не могла. Через неделю мне сказали, что Ричард застрелил Молли. Она выбегала из кустов, а он подумал, что это цапля и выстрелил. Убил собственную дочь. Случайно. Отец на следующий день выкинул ружье. Он долго не мог придти в себя, а рассказал он мне эту историю только потому, что я всё время спрашивала его: — Папа, где Молли, папа, где Молли? — повторяла я каждый день, плача. Он сказал, что она умерла. Я не очень понимала, что такое смерть, и он объяснил, что мы больше с ней не сможем общаться. — Никогда...? — Да Кэролин, никогда, никогда… Отца Молли посадили в тюрьму. Кажется, там он и умер. Мать Молли я видела ещё пару раз, а после она куда-то исчезла. Я долго думала об этом. Если бы Молли подождала меня мы побежали бы вдвоём с моим фонариком, и всё было бы нормально. Если бы мы не освободили цаплю, то всё было бы нормально. Эти мысли сводили меня с ума, я никак не могла понять, почему Молли? Почему эту маленькая девочка, упала в бездну моря, ушла в закат, растаяла, как огненный шар в волнах? Я смотрела на звёзды, на море и небо и искала ответ: а почему она умерла? Я пыталась понять и осмыслить эту боль. Теперь я понимаю, что это бесполезно. Ведь я не могу осмыслить её, я чувствую и ощущаю её всем телом. И этой огромной вселенной на нас наплевать, ведь я и Молли лишь песчинки в этом мире, поэтому я и не могу ответить — почему. Я лишь знаю одно: моя маленькая Молли ушла навсегда. Когда я рассказываю эту историю, люди не верят мне. Ну, что, дело ваше. Я продолжала жить дальше и чувствовала себя немного иначе. Если мне хотелось погрустить, я вспоминала о Молли. Я вспоминала, что она хотела стать врачом, и мы вместе придумывали болезни нашим близким, а она всех лечила. Мы вместе мечтали о деньгах и думали, что можем на них купить, мы срывали зелёные листья с веток и представляли, что это доллары. Мы радовались так, как будто бы они были настоящими. Мы много чего делали вместе с самого детства, я уже и не вспомню всего. Ещё до этого случая в моей семье начинались проблемы, но пока я ничего не замечала. Отец и мать так часто начали кричать друг на друга, что для меня это стало какой-то обыденностью. Как-то раз отец запустил тапок в лицо матери и разбил ей нос. Потом долго извинялся, как мне рассказывала мать. Как-то раз к нам в город приехали скейтбордисты, велосипедисты, мотоциклисты — устраивали шоу. Мы с матерью и её подругами поехали туда. Пожалуй, я ещё не видела такого количества людей. Я даже и не думала, что в нашем городе живет столько народу, но вполне возможно, что люди приезжали с других городов, чтобы посмотреть на это шоу. На главной площади установили рампы: маленькую для скейтбордистов и большую для мотоциклистов. Получилось так, что нам удалось встать у самого ограждения. Но перед велосипедистами. Они перепрыгивали через лежащих людей. Желающих собирали очень долго, короче, это шоу мне не очень нравилось. Я попросила маму отпустить меня с мальчиками её подруг, которые хотели посмотреть на скейтбордистов. Я сказала, что мне страшно смотреть, как людей перепрыгивают на велосипеде. Вдруг кому-то оторвут голову? Она посмеялась и отпустила. Мы пришли, когда шоу ещё не началось, поэтому нам удалось пробиться к ограждению. Через минут пять шоу началось, и народ постепенно начал собираться. Вскоре сзади, образовалась целая стена из людей. А я в это время наслаждалась. Для меня это представление стало чуть ли самым лучшим моментом в жизни, ведь тогда у меня появилась любовь к скейтбордам. Те скейтбордисты показывали трюки на любой вкус от обычных Ollie до Kickflip. Флипы, грэбы, мэнуалы — там было всё, только названий я ещё не знала. Я была настолько поражена, что забыла обо всём на свете. И как-то я решила что-то спросить у парней, а их не оказалось рядом. Они исчезли, хоть и обещали моей матери следить за мной. Я оглянулась: повсюду незнакомые лица, огромная стена позади из чужих мне людей. Я сильно испугалась и не знала, что мне делать. Как я теперь найду маму? А вдруг я потеряюсь? Я неожиданно окунулась в настоящий мир, который, оказывается, был чужим и незнакомым, я просто не замечала лиц вокруг себя. Я сильно обхватила перила ограждения руками, еле сдерживая слёзы. Я крутила головой в разные стороны, но никто не обращал на меня внимания. Всё взгляды были направлены на шоу. Я тоже решила смотреть и не оборачиваться, и это меня немного успокаивало, но совсем немного. У меня было плохое предчувствие. Помимо скейтбордистов, вышел парень на самокате, он сделал несколько интересных трюков, а после сделал то что, отбило у меня желание в последствии кататься на самокате. Он упал, разбив себе голову. Это была неудача для него, ужас для меня и хлеб для толпы. Толпа зашевелилась — гул, крики, движение, любопытство. Главное желание у толпы узнать, рассмотреть — не обращая внимания ни на что. Сзади начали давить, а я расплакалась, но опять же никому не было дела. Мне пришлось пробиваться через толпу. Крики, руки, любопытные взгляды напугали меня до ужаса. Но самое странное, мне ещё никогда не было так одиноко. Вокруг тысячи людей, но они равнодушны ко мне, им нет до меня дела, а я одна в этом огромном океане рук, чуть не утонула в собственных слезах. Разве стоило их глупое любопытство моих детских слёз? Я выбралась из толпы. Не зная куда идти, я просто сидела на скамейке в парке и тихо плакала. Никто из прохожих не подошёл. Я всё сидела и сидела под огромным деревом, окружённая зеленью, как рыбка в грязном аквариуме. Рыбка умрёт, а люди не заметят — вот так. Прошло два часа, уже вечерело, включили фонари, они как будто бы гирлянды, придавали парку какой-то волшебный вид. Вообще всё, что светиться имеет волшебный вид. Мне всегда нравились рождественские ёлки. Маленькие фонарики горят, то одним, то другим цветом, то затухают, то снова светятся в полной темноте в маленькой уютной комнатке. Я думала об этом, смотря на фонари, и успокаивалась, я всегда умела представлять что-то волшебное. Когда пришла мама я уже не плакала. — Прости Кэролин, прости, — прошептала мама, обнимая меня, — Ну, что за мальчики, что за мальчики… Я не обижалась на маму, тогда я не умела делать этого. Мы поехали домой на автобусе. Я как всегда села у окна, ведь все дети хотят сесть у окна? Ведь им любопытно, но не так как взрослым, они не делают это из наслаждения, а лишь для того, чтобы узнать почему это так устроено. Зачем эти дороги, здания, машины? Будь моя воля - я бы оставила только фонари, только свет — зелёный, жёлтый, красный - и пусть они бы освещали мне тропинки. И большего не надо. Когда мы приехали домой отец никак не хотел открывать нам дверь. Мама достала ключи, хотела открыть сама, но бесполезно, дверь была закрыта на защёлку. Все окна были закрыты, и влезть через них тоже не получилось. Я испугалась, а мама разозлилась. Она кричала и материлась, но всё без толку. Мы пошли ночевать к соседям. С этого дня началось не очень приятное — отец начал пить. Мать сказала, что он стал реагировать на неё с какой-то злобой. Он как будто бы ненавидел её, а больше сам себя. Я прекрасно помню, как однажды я пыталась оттащить лежащего на полу отца, на кровать. Он лежал у порога, не в силах встать на ноги. — Папа вставай, папа. Он как мёртвый, мама сказала, что пусть лежит. Больше он так не делал, но пить не перестал. Это было ужасное время. Время, когда моё детство подошло к концу. Единственное положительное из того, что я помню, так это то, что мне купили скейтборд. Но и тогда я умудрилась сломать ногу. Однажды к нам приехали люди. Два здоровых лысых мужика. Я так испугалась их, что не вышла из комнаты. А бояться их всё-таки стоило. Криков в тот день было много. Отец спорил с ним о чём-то. Я не помню этого разговора, но одно знаю точно, дела у отца шли плохо. В тот день он мне сказал: — Тебе будет трудно жить с такой застенчивостью. Разве сложно было выйти? Он посмотрел на меня убийственным взглядом. Он никогда на меня так не смотрел. Даже я разочаровывала его. Но он любил меня. Он учил меня кататься на скейтборде, мы играли в футбол, вместе делали уроки. Да он любил меня — это точно. Но всё-таки любовь не мешает делать, то что ты хочешь. Тот зимний февральский день был аномально холодным для этих широт. Я сидела дома со сломанной ногой, рядом бегала наша собака Мэри, отец взялся вырастить её для охоты. Я не помню, что я делала, но дома никого не было. Вскоре пришёл отец. Я помню, что он прятал от меня свои руки. Он долго сидел в ванной, а после подошёл ко мне и сказал: — Я вернусь с мамой, и всё будет хорошо, я тебе обещаю. Я не сказала ни слова, потому что не могла понять, почему он мне это говорит. Он ушёл, я проводила его до крыльца, я села у порога, он обернулся, посмотрел на меня и зашагал дальше. Мне очень долго пудрили мозги, но вскоре рассказали о том, что случилось. Самоубийство, повесился. Мне до сих пор кажется, что меня месяцами держали у соседей, хотя, скорее всего это было два дня. Мне дали попрощаться с ним. Он лежал, как каменная статуя, я подошла к нему и тронула его за руку, она холодная, как лёд. И он мёртвый, а вокруг люди что-то говорят мне про то, что нужно быть сильной. Я сказала тогда маме при всех: — Мама, а может быть нам другого папу? — Нет, другого папы уже не будет. Я не проронила тогда не слезинки, хотя люди вокруг плакали. Я не знаю, почему я не плакала. Может быть, он действительно хотел умереть, поэтому я и не плакала? Может быть, я чувствовала его тогда? Не знаю, но его больше не было, а я продолжала жить. А он взял и обманул меня, сказал что вернется, но я не обижаюсь на него. Только в минуту волнения или тревоги я сама иногда задумываюсь об этом в своём-то возрасте, а он как-никак прожил тридцать семь лет. Почему же он это сделал? Ружье, из которого убили Молли, может быть его нынешние проблемы или его прошлое? Я слышала много разных версий, не только о его самоубийстве, но и о других. Я могу сказать только одно — это как нарастающий ком в горле — это просто накопилось и вырвалось. Зная его жизнь, я могу сказать, что там было чему накопиться. Тогда я уже ничего не пыталась понять, я просто приняла всё как есть. Вскоре мы покинули мой родной город у берегов моря, оказывается, у отца были долги, пришлось продать дом и переехать на север в небольшой город к тете отца. У неё мы жили три года, там мама познакомилась с Николасом. Вскоре она вышла за него замуж, и мы переехали к нему. Это мой новый папа, и именно из-за него у меня боль и ужас в душе от того, как такое могло произойти. Почему я здесь, за что мне это всё. Сейчас я, как загнанный в угол маленький зверёк, чувствую только страх. Я как в детстве и мне просто хотеться узнать, почему это всё приходиться проживать мне. Если бы меня спросили, чего я хотела, то сказала бы, что мне бы хотелось вернуться в детство, но ведь и там не было ничего хорошего. — Ах, моя Молли, папа помогите мне пережить завтрашний день — шепчу я в своей кровати.