О семейной жизни...

Солнце приближалось к горизонту, красиво раскидывая последние лучи, что отдавали оранжевым с красноватым оттенком. Птицы лениво пролетали в небе, и часто махали крыльями, чтобы удержаться на лету. На одном из высоких зданий Нью-Йорка сидел человек в красном костюме с черными вставками, и двумя перекрещенными катанами за спиной, раскрашивал что-то яркими мелками на листе, изредка покачивая свисающими ногами, порой смачно откусывая от буррито, купленного в забегаловке неподалеку. Маска была слегка приподнята, открывая вид на волевой подбородок, заросший каштановой щетиной, и острые скулы. Мужчина закончил красить на вид слишком детский рисунок, и запихнул за щеку последний кусочек фаст-фуда, когда ему на плечи кто-то резко положил ладони, обтянутые в красные перчатки с едва заметными элементами, похожими на паутину. — Уэйд! — вскрикнул он, начиная заливисто смеяться, когда тот от испуга вскакивает, и чуть не падает вниз (а это семидесятый этаж). Но Питер привык (за три года к этому точно привыкнешь) — его это даже начало веселить. — Питти-бой, детка, ну не так же резко! — обиженно лепечет он, поднимаясь на уровень с парнем. Он почти на две головы выше его, так что шатену только и приходится закидывать голову, чтобы увидеть своего альфу. — Извини. Просто ты был так умиротворен. Я даже испугался — где это мой сорвиголова без единой мысли о безопасности и спокойствия, — беззлобно хохочет парень, утыкаясь носом в грудь Уилсона. Тот в ответ лишь фыркает, и бормочет что-то своим голосам, и Питеру что-то о слепых и красных, но не разрывает нежных объятий, в ответ тыкаясь носом в душисто пахнущую каштановую макушку, улавливая запах какао и сладкой кокосовой стружки. Идиллия продолжается около минуты, когда Дэдпул подрывается на месте, и кидается в сторону недавно законченного рисунка. Он подбегает к омеге, указывая пальцем в бумагу, и Питер видит нарисованный на белом листе яркий торт с тридцатью свечками, и кричит: — Торт купить не смог, но нарисовал. С днем рождения меня! — альфа вскидывает руки вверх, пытаясь обнять Старка-уже-как-год-Уилсона, но тот почему-то ускользает, строит грустно-виноватую мордашку, и отходит на шаг. — Уэйд. Прости. Я забыл про твой день рождения, — он опускает глаза в пол, и кажется на карие — те самые, в которые Уэйд влюбился как только увидел — глаза поступает влага. Уилсон тут же обнимает его, гладя по макушке в попытках успокоить. — Лапочка моя, все хорошо! Все нормально! Главное ты здесь — в порядке, со мной. Большего мне не надо! Ну детка! — но внезапно, перед лицом Дэдпула оказывается что-то определенно незнакомое. Он отходит подальше, и видит в руках Старка-бывшего черного мишку с заплаткой на мордочке, близко посаженными глазами-бусинками, в лапках которого зажато сердечко с выделяющейся красно-черной надписью «папе». — У меня нет подарка. Но я надеюсь это компенсирует его отсу… — но он не договаривает, потому как тут же оказывается зажатым в крепких объятиях своего альфы. — Лапочка, спасибо! Не стоило, я же говорю! Тебя мне хватает. Но почему… — Уэйд едва хмурится, и на его глаза попадет небольшая кнопочка на пузе медведя, и тот ее непременно нажимает. Из аудиозаписи, спрятанной в кнопке доносится: «Меня слышно? Прием? О! Звук работает… Ага… Сейчас… — голос неловко прокашливается, и Дэд тут же узнает своего Питера, — Уэйд. Я не умею говорить красиво, но постараюсь как можно лучше. Так. Тебе исполняется третий десяток — и не говори мне, что тебе только восемнадцать, ты должен принимать свой возраст — и я бы сказал, что желаю тебе дежурного «здоровья, счастья, денег», но не буду… В этом нет смысла, как мне кажется. Ты говоришь мне каждый день, что ты счастлив, любишь меня и так далее. Я уже не припоминаю тебе нашу свадьбу на окраине Лас-Вегаса, с буррито, кольцами из ветки марихуанны, и пьяного бармена-священника, без разрешения отцов. Тогда ты ровно сто двадцать восемь раз сказал, что любишь меня. Но я знаю, что тебе не хватало еще. Ты говорил, что ты — наемник, я — герой, так что нам это невмоготу. Тем более родители, и прочее. Но я не слепой, Уэйд. Я вижу, как ты смотришь на малыша Наташи и Ванды, играешься с дочерью Баки, и даже нашел общий язык с трудным подростком — сыном Доктора Беннера. Уже не говорю про Лору. Все были в шоке… Я задумался об этом, и даже обговорил это кое с кем. И принял решения. А потом «этот» период две недели назад. Так что… Уэйд Уинстон Уилсон. Через восемь месяцев и две недели, ты станешь отцом. Не знаю, как ты отнесешься к этому, что будешь делать, получится ли вообще. Но я живу сегодняшним днем. И ты тоже, любимый. С днем рождения…» Запись прерывается, и Питер поднимает глаза на альфу. Лицо скрыто под маской, так что его мысли и эмоции прочитать было невозможно. Он стоит и молчит, сжимая в руках мишку. Питер напрягается, и смаргивает влагу в глазах. Сердце стучит в груди, и парень в любой момент готов сорваться, и прыгнуть с крыши — сбежать — лишь бы не видеть разочарование или раздражение в любимых небесных глазах. Дэдпул оживает через несколько минут, медленно поднимая голову. Питер сжимается еще сильнее, и уже готов приказать Карэн увести его отсюда куда-подальше, когда слышит бормотание альфы. Из него, он выловил лишь: «Уэйд… Станешь… Отцом… Нет…» Питер готов позорно бежать, потому что если его не принял любимый человек, то кто же примет? Ему казалось, что он делает все правильно. Что все будет хорошо. Уэйд подпрыгнет от счастья, обхватит его талию своими ладонями, расцелует, и на него польется река и маленькая тележка вопросов. Но он молчит. Почему он молчит?! — Питер… — с хрипом вырывается у Уэйда, и он вздрагивает. Он никогда не называет его «Питер». «Питти-бой», «Паучок», «Буррито», «Детка», «Любимый» — но никак не серьезное «Питер». Слезы уже нескончаемым потоком льются из его глаз, и он не хочет их вытереть. Не желает. Он хочет куда-нибудь подальше от этого города. И Питер уже подает голос Карэн — велит валить отсюда, и почти уходит, когда его резко подхватывают в воздухе, и прижимают к крепкой груди. — Питти. Любимый. Дорогой. Как так? Как? — он прижимается теплыми губами к виску, стирая мокрые дорожки слез. Уэйд проводит дорожку поцелуев от виска до губ, и впивается в губы мокрым поцелуем, одной рукой придерживая голову, а другой нежно поглаживая нижнюю часть живота, — Это правда? Ты не шутишь, Паучок? Тут правда живет маленький Уилсон? Питер в ответ еще громче рыдает. Только теперь от счастья. Как он мог подумать о Уэйде плохо? Голубые глаза напротив горят неподдельным счастьем, белозубая улыбка расплывается на щетинистом лице. Питер улыбается сквозь слезы, пытаясь утихомирить бушующие гормоны. Да…теперь он точно счастлив… А он всего лишь купил мишку.