Good Guy

      Теперь всё это кажется просто шуткой или случайностью. Может, так и было. А, может, просто он не помнит, за что ему это. Хотя надеяться, что всё это окупится ему никто не запрещал.              Глупее первого знакомства не придумаешь: столкнуться и облить его кофе – как банально и клишировано. Никто не был виноват. Неуклюжесть или случайная подруга тут ни при чём.              Просто случайность.              Вот только всё чаще Дэни посещают мысли, что он выжидал его, как лев невинную газель. Ведь любому вампиру неплохо бы иметь постоянный источник питания. А у жертвы прямо на лице написано: наивный, преданный, глупый. Молодой. Значит, ещё и надолго хватит.              Достаточно улыбнуться – и он весь твой.              Студентов в кафешке было много, но, видимо, во все реалии жизни не был посвящён только Даня. Все остальные знали: стоит только коснуться жизни Олега, и проблемы повалятся на тебя дождём. Ева тогда промолчала, Кристина пропустила мимо ушей, а Максим расценил это как шутку.              Мерзкая шутка вышла, однако.              Друзья коллективно решили не лезть, а то не дай Бог их заденет. Взрослый мальчик, сам разберётся.              Только вот Дэни не был взрослым.              Он рос не как они. Пока друзья лазали по деревьям, сбивали коленки, плакали, напарывались на первые разбитые сердца и разочарования, его бережно взращивали в теплице любви и понимания собственные родители. Дэни не плакал, не разбивал коленки, дружил только с хорошими детьми, не влюблялся толком никогда. Не знал, что такое ложь, предательство, боль, не знал особо, что такое флирт или знаки внимания, не умел целоваться и трахаться, что другие подростки уже активно использовали в свою пользу или даже в чужую. Не знал жизни.              Его жизнью была музыка.              Весь мир сошёлся на семи нотах, тёплом пледе, исписанных мелким почерком тетрадках и наборе пластиковых клавиш. Там не было места толпе громких друзей.              А Олегу место нашлось.              Вон там, в старом кресле с обивкой в цветочек. Казалось бы, с грубой кожанкой и кроссовками совсем не сочетается этот по-старушечьи интеллигентный стиль.              Но Терновой вписался. Неожиданно.              Вокруг Бурцева будто приглушили свет. Клавиши потемнели и истёрлись. Зато тетрадок стало будто в три раза больше. Конечно, с такой-то музой. Появились какие-то незнакомые вещи: стеклянная пепельница на подоконнике, блок Кэмэла на шкафу, прямо на коробке из-под синтезатора (от одной сигареты, стоило лишь постоять рядом при выкуривании, и от тебя несёт как минимум неделю, как от человека со стажем), коробки из-под фастфуда и суши, две чёрные толстовки, выцветшая розовая футболка на спинке стула (Олег с ней будто никогда не расставался).              Они часто мелькали в песнях, хоть к большинству сложно было подобрать рифму. Даня будто выписывал всё, что видел, а потом пытался собрать это в пару-тройку приличных строчек, стараясь не использовать местоимения третьего лица. На самом деле это довольно просто, когда пишешь на английском языке.              Да и многие согласятся: трудно было не писать об Олеге. Великолепные тёмные волосы, золотисто-карие глаза, обрамлённые ореолом пушистых ресниц, чистая бархатная кожа с шоколадной крошкой родинок. Будто вкуснейшее немецкое мороженое по два евро за шарик.              Несмотря на свои 192 см, он совсем не выглядел нескладным и неуклюжим, в отличие от Бурцева. И дело тут не в лишних четырёх сантиметрах. Терновой прекрасно чувствует себя в своём теле и владеет каждым мускулом. Свою же мимику и жестикуляцию Дэни считал судорогами умирающей косули, которую занесло в кювет из-за слишком длинных ног.              Джинсы, толстовки, пиджаки – на нём всё сидело идеально. Неизменной оставалась только пара чёрных армейских ботинок из грубоватого кожзама, но и они выглядели так, будто не знали московской грязи и пыли.              Олег будто просыпался и засыпал идеальным.              Друзья только сочувствовали неудачному фаворитству Бурцева.              И не то что бы Терновой был неисправимым бабником и разбивал несчастным сердца направо и налево. Он никогда ничего не обещал, не прикидывался, не жалел и не встречался. Не любил, но позволял себя любить. Никогда не отталкивал, но и не давал надежды на нечто большее, чем простое общение.              Дружить он никому и никогда не предлагал, и не то чтобы кто-то этого жаждал, кроме Дани, конечно. И это была не элементарная осторожность. Ведь чтобы по-настоящему дружить, необходимо понимать друг друга, а копаться в болоте проблем Тернового не многим хотелось и не многим позволялось.              Только одна Назима могла по праву считаться человеком, плотно засевшим в жизни Олега. Джанибекова крутилась почти в тех же мутных кругах, что и Терновой, и особо не брезговала мешать одну грязь с другой. Никто никогда не видел, чтобы они разговаривали по душам или как-нибудь помогали друг другу. Просто изредка замечали, как они подолгу курили на скамейке перед университетом. Это было их место. Место удручения, покаяния и молчаливой жалости к себе и друг к другу. Для этого совершенно не нужны были слова.              Разве не тот твой самый лучший друг, с которым удобно просто молчать?              Вне этой скамейки у каждого были свои жизни: извивались, закручивались в спираль, но всегда шли параллельно. Они всегда успевали выбираться из грязи в князи к началу сессии, оставляя разбитых в осколки фаворитов позади. Никогда не брезговали откупиться от некоторых важных людей своими поклонниками и почитателями, чтобы прожить спокойно хотя бы месяц.              Так они успешно вели дела уже несколько лет.              Многие знали о них правду. Некоторые стали умнее. Но жертвы из семестра в семестр не переводились. Даже удивительно, что Бурцев продержался так долго. Впервые природная застенчивость пошла ему на пользу. Впервые талант созерцателя был оценён его жизнью сполна.              Уже третий год он наблюдал, как каждый месяц с его факультета исчезают парни и девушки, будто на корм Минотавру, и продолжал смущённо улыбаться и опускать глаза перед Олегом на переменах. Всё равно ему бы никогда не поверили. Как это, один из лучших студентов на потоке и наёмник? И плевать на то, что все рефераты и курсовые ему ночами строчит Даня. Всё равно на то, что все конспекты у него написаны рукой Бурцева. Какая к чёрту разница, если в зачётке стоят пятёрки и четвёрки? Журнал пропусков чист, значит претензий быть не должно. Вы никому ничего не докажете, перестаньте портить репутацию ВУЗа.              А Олег будто каждый месяц испытывал его совесть. Будто ждал, что вот сегодня, вот в эту секунду милый Данечка сорвётся и приставит ствол из третьего ящика стола к его виску. Ждал, когда его ранимая творческая душа не выдержит пыток и повесится на собственном хвосте. Но Бурцев отчаянно прорвался, исписывая нотами тетради, заливая слезами пианино, но раз за разом, вытирая кулаками щёки и натягивая улыбку, вприпрыжку рвался к новому обрыву падая и поднимаясь.              В количества его оптимизма можно было утопиться.              Олег прекрасно понимал, что однажды Тимур Ильдарович потребует и Даню, который сделает всё, чтобы помочь Терновому. Но он не мог отпустить парня, даже для его блага. Потому что без него у Олега уже не будет, куда вернуться. Не будет его любимого кресла, папок с домашкой, пепельницы на подоконнике, блока Кэмела за изразцами старого шкафа, не будет запертого на ключ третьего ящика письменного стола и исписанных вдоль и поперёк тетрадей с песнями о любви. Даже если он всё равно забудет об этом. Останется только чувство, что о нём когда-то действительно заботились и переживали, ждали и верили.              Чувство, что его когда-то любили.              И что всё это было не зря, даже если продано за неделю спокойствия.