El futuro es ahora

      Оле в хлопотах, размышлениях и тревогах не заметил, как пролетели стандартные полгода. За это время омега навидался тут всякого — и драк, и перестрелок, и даже космических разборок. Каждый залётный мусор мнил себя пупом вселенной, пока охрана не убеждала любезных гостей, что это не так.       Обычно оружие у посетителей не забирали, предупреждали на входе, что за любой, даже случайный, выстрел обладатель пушки полетит в открытый космос. Самые горячие головы это не остужало, и чужаки действительно вышвыривались за пределы станции. К этому Оле привык. Как и привык к тому, что публика тут не из лучших. Самая что ни на есть шантрапа. Пираты, перекупы, контрабандисты — чёрт знает, какими дипломатическими талантами обладал Тори, чтобы балансировать на лезвии ножа. И вашим, и нашим за кредиты спляшем.       Оле был умным омегой. Он не отсвечивал, управлялся с работой и не задавал вопросов. Последнее было самым ценным в списке его добродетелей, хотя вопросы у омеги закономерно возникали — и не один десяток. Хозяин вместе со своим четырёхруким приятелем изъяснялись на каком-то непонятном жаргоне, говорили с дичайшим акцентом и не испытывали никакого пиетета перед Зрящими в лице Са-Тэла, который периодически наведывался к бете, продавал добычу и потом сидел в баре и хлебал фирменный коктейль.       Ещё казалось необычным то, что других людей на станции, кроме него и Тори, не было, зато инопланетников ошивалась целая гора, да таких, что прошибал холодный пот и тряслись коленки. Омега однажды собрался с духом, чтобы спросить о причинах такого явления, но вовремя прикусил язык — Тори праздного любопытства не приветствовал.       Смышлёные лисята, как и Оле, вопросов не задавали. Они молча протирали полы за нехваткой роботов-уборщиков — накладно, энергии и без того кот наплакал, — драили до блеска столешницы, чистили гнёзда, настраивали накопители, скандалили с ксеносами, на особо сложные случаи вызывая карем, и учились делать выпивку из всего того дерьма, которое хозяин успел выменять у каперов.       Нет, омегу все устраивало. Их никто не обижал, наоборот, и хозяин, и бармен относились к Оле и лисятам доброжелательно. Работой сверх меры не загружали — уж если аврал, то пахали все одинаково, без продыху и перекуров. Кормили тоже хорошо. Все было просто, понятно и удобно. Иногда только грустно, но не более.       О депортации омеги домой и речи не шло. Сам Оле боялся заговорить с Тори на столь щекотливую тему, бета про это не вспоминал — имел на то полное право, и омега уже смирился с тем, что всю жизнь проведет где-то в глубоком космосе, на станции, среди чужаков и отморозков. Винить в том некого, кроме себя. Сладко было представлять, как все сожалеют и горюют? Теперь оно действительно так, но легче ли от этого?       Помогали лисята, последнее напоминание о доме, о далекой Терре. Они часто собирались в каюте Оле, обсуждали фильмы, моду, альф и бет. Омега в меру своих сил учил мальчишек этикету и правилам поведения, Кай, старший лисёнок-бета, с энтузиазмом собирал по инопланетникам слухи, которые немедленно притаскивал на суд общественности. А Рэй, огненно-рыжий омежка с красивым пушистым хвостом, только слушал их с открытым ртом и уписывал за обе щёки пирожные Раччжте.       Но вскоре Оле уже и не горевал по оставленному дому. Житьё на станции пришлось ему по душе — нет ни папочкиных нравоучений, ни отвратительных женихов, а сам он уважаемая и важная персона. Ещё бы, за места в очереди на его стряпню чужаки устраивали такие свалки, что даже ящеры-вышибалы предпочитали не вмешиваться, наблюдая за спектаклем со стороны.       Лисятам тоже понравилось существующее положение вещей. Они отъелись, залоснились и обнаглели до такой степени, что не боялись никого и ничего, даже Раччжте, хотя поначалу от его грозных окриков порскали по тёмным закуткам.       И Тори. Омега упорно гнал от себя крамольные мысли, пытался забыться в работе — Тори ему нравился. Пусть он был бетой, пусть у него не было запаха, от которого кружит голову, вот только низ живота сладко тянуло, когда Оле вспоминал красивые сильные руки Тори, его невероятные серые глаза. Стыдно признаться, но омега иногда фантазировал, плескаясь в душе — не каком-нибудь там ионном, а с самой настоящей водой! — как он ложится с бетой в одну постель, гладит его по груди, дотрагивается до… На этом месте воображение у Оле отказывало, и он выбегал из душевой с пылающими щеками и влажной от робкого возбуждения пятой точкой. Потом, конечно, приходилось идти и перемываться, старательно думая о чём угодно, только не о Тори и его сокровенных местах.       Бета же был предупредителен и заботлив. Он всегда советовался с омегой, интересовался его мнением по тому или иному вопросу, разрешал самостоятельно дополнять или полностью корректировать меню, да и вообще предоставил ему полную свободу действий. Тори по-настоящему видел в Оле человека, специалиста, а не красивую игрушку. Вот за такого омега бы вышел замуж без колебаний, пусть бета и не мог дарить ему украшения килограммами, и какая разница, что он не генерал космопехоты, а какой-то преступник и нелегал.       Никто и никогда не напоминал Оле, что он товар, раб и имущество без права голоса, и омега всё чаще начинал задумываться о том, что непристойные мечты имеют право на жизнь. Правда, открыто выразить свои чувства Оле страшился — приличный воспитанный омега первый шаг делать был не должен, а Тори, бесполезная органика (этому ругательству Оллиере тоже научился у беты), не мог догадаться, чего именно от него хотят.       Однозначно бета был странный до невозможного. Оле уже и не знал, с какой стороны к нему подойти. Умница Тори не понимал намёков, тупил, когда омега пытался объяснить ему элементарные вещи, называл Зрящих эльфами, практически всегда грёбаными, ИскИн величал ИИ, и на шее, чуть ниже линии роста волос, носил пластырь с едва уловимым запахом антисептика. Омега никогда не видел, чтобы Тори отдирал этот пластырь, и вместе с лисятами гадал, что же бета под ним прячет. Старый шрам или татуировку, которой стесняется? Непосредственные лисята рискнули спросить прямо, без экивоков, но Тори зыркнул на них так, что мальчишки бросились наутёк и нашли убежище только под стойкой Раччжте. Бармен их не сдал, хотя хозяин метал громы и молнии, обещая укоротить чересчур длинные языки — потом, правда, остыл так же быстро, как и разозлился, но лисята ещё долго старались не попадаться бете на глаза.       С Оле же было иначе. Хозяин его чуть ли не облизывал, иногда брал за талию или мысленно оглаживал ягодицы омеги, когда думал, что тот не видит — но и всё. Дальше ни туда и ни сюда. Всё могла бы решить течка, которая должна была начаться два цикла назад, однако не началась — никаких признаков приближавшегося гормонального всплеска не наблюдалось вообще. Оле это очень радовало (и в некотором роде огорчало) — неизвестно, как отреагирует Тори на течного омегу, ведь вряд ли он ведёт регулярную половую жизнь на станции, где инопланетников больше, чем звёзд в иллюминаторах.       Течки у Оле и без того были нерегулярными, слабо выраженными, он всегда прекрасно обходился подавителями, не испытывая дискомфорта. А теперь, в ответ на стресс и смену обстановки, организм омеги оторвался по полной.       Оле знобило с самого пробуждения. Он сначала решил, что заболел, забрался в медотсек и наелся капсул, припасённых на все случаи жизни — от инопланетой лихорадки до заурядного насморка. Помогло мало. То, что это не болезнь, а естественное состояние его тела, омега понял, когда внизу стало горячо и мокро, а голова закружилась так, будто он вращался в огромной центрифуге. Оле успел доползти до каюты — за ним шлейфом тянулся запах феромонов, — жадно напился тёплой воды и прижался щекой к переборке. Слышимость была хорошая: о чём-то спорили рабочие-инопланетники в ремотсеке, старший лисёнок громко ругался с гостями, шумно сопел, принюхиваясь, Тори.       — Рачжжте! — крикнул хозяин. Его голос разнесся по полупустому бару и эхом отразился от металлических стен. — Откуда яблоками прёт?!       Карем, который флегматично протирал стаканы, молча вскинул вверх две левые руки в жесте непонимания.       — «Натуру» не привозили, Тори, вообще не колыхаю.       Бета потёр шею — как раз в том месте, где был пластырь, и потащился к ангарам. Стало обидно до слёз, до горячего жжения в груди. Тупая органика Тори даже не подумал заглянуть к омеге, хотя всё было очевидно, а пошёл искать источник запаха к чужакам. Оле зло пнул сенсорную дверь, сильно ушиб ногу и свернулся калачиком на койке. Омега не находил себе места — его трясло, к соскам было больно притронуться, а плотная синтетическая ткань одежды причиняла сильный дискомфорт.       Он спешно, путаясь в застёжках, скинул с себя комбез — прохладный рециркулируемый воздух, нагнетаемый в жилые отсеки огромными турбинами, коснулся влажной чувствительной кожи, принёс мимолётное облегчение, но потом стало ещё хуже. Оле тихо скулил, грыз собственные пальцы, испачканные в смазке, и сам не понимал, чего ему хочется больше — чтобы бета, непрошибаемый и бестолковый, пришёл к нему или, наоборот, оставил его в покое и не трогал. Без любви нельзя. Нельзя, и всё тут. Но очень-очень хотелось. Хотелось вдыхать запах пота, густо перемешанный с антисептиком. Хотелось, чтобы сильные руки мяли тело, а тёплые губы касались набухших сосков. Хотелось ощутить приятную тяжесть, наполненность внутри — омега уже был готов вскочить и сам искать Тори, чтобы изнасиловать его на глазах чужаков, но, к счастью, не смог подняться.       В таком состоянии его и нашли лисята, которым срочно понадобился Оллиере, растерянно замерли на пороге.       — Оле, ты чего? Что с тобой? У тебя течка началась? — с тревогой спросил Кай.       Омега уже не мог связно говорить. Он натянул на голову одеяло, такое же жёсткое, как и комбез, всхлипнул.       — Да-а-а…       Лисята тихо, безмолвно скользнули прочь, а Оле сбросил одеяло, на ватных ногах кое-как добрался до душа и включил воду. Она была обжигающе холодной, с каким-то химическим запахом — омеге было всё равно. Он гладил себя по бёдрам, блестящим, липким от смазки, пальцами трогал пульсирующую, готовую к соитию дырочку, стискивал в ладони небольшой аккуратный член, и на этот раз фантазии были яркими, реальными, и такими грязно, неописуемо сладкими, что Оле кончил два раза — до звёзд в глазах, до срывающегося дыхания.       В голове немного прояснилось, и омега, мокрый, обнаженный, выжатый, как лимон, выбрался из душа, накинул на себя одеяло и замер в углу койки, изредка вздрагивая, как от икоты. Он не услышал, как в каюту осторожно заглянул Рэй с маленьким стаканчиком в руке, разглядел закуклившегося омегу и просеменил к нему.       — Выпей, Оле, — лисёнок протянул ему стаканчик, подождал, пока омега проглотит горькую вонючую гадость, и радостно заулыбался. — Скоро станет полегче, — и в ответ на полный муки взгляд Оллиере объяснил: — Мы же из дальних колоний, а там иногда даже самых простых лекарств нет, не говоря уж о блокираторах. Так что мы из подручных средств можем сообразить что угодно. Нас папа научил…       Рэй вдруг шмыгнул носом, развернулся и убежал, оставив стаканчик на кровати омеги. Оле хотел убрать его хотя бы на пол, чтобы не мешался, но сексуальное возбуждение и зуд в анусе неожиданно сменились страшной усталостью. Стало зябко. Омега завернулся в одеяло, как в кокон, и уснул.       Проснулся он как новенький. Ничто не напоминало о тяжёлой течке — только постель была влажная и пропахшая яблоками насквозь. Оле, прислушавшись к ощущениям в своём организме, запоздало удивился разительной перемене в самочувствии — ох уж эти лисята, им с такими знаниями цены не было, — и собрал бельё в охапку. Не хватало ещё, чтобы его обвинили в нечистоплотности.       Тори вёл себя как ни в чём не бывало, и Оле не знал, что ему следует сделать — смертельно обидеться или же поблагодарить бету, который не воспользовался случаем и поступил как джентльмен. Уязвлённое самолюбие омеги подсказывало оскорбиться, но разумом Оле понимал, что Тори выбрал единственный верный вариант из возможных — наверняка сообразил, что их отношения после секса… хотя нет, даже не секса, а дикого животного траха необратимо изменятся. И возможно, не в лучшую сторону — так что Оллиере великодушно простил бету и как-то позволил себе первым ущипнуть Тори за крепкую ягодицу.       Всё вернулось на круги своя, словно и не было этого неоднозначного эпизода. Они с Тори подолгу беседовали, когда появлялось свободное время. Лисята сначала тоже пытались участвовать в разговорах, но «взрослые» речи им наскучили быстро. Мальчишки предпочитали исследовать станцию, засовывали свои любопытные носы в каждый коридор, в каждый технический ход, изводили инопланетников расспросами и даже умудрились пострелять из ксенооружия, которое Раччжте именовал «гауссовкой».       — Ты почему от жениха-то сбежал? — спросил Тори у омеги, когда они в кои-то веки разогнали «уважаемых» клиентов по посудинам под предлогом санобработки. Оллиере тщательно прожевал печенюшку собственного приготовления — получилось вкусно, хоть омега испёк их не из настоящей муки, — и объяснил:       — Потому что я его не любил. А ещё он старый, страшный, меня ни во что не ставил.       — А зачем тогда это всё? — удивился бета.       — Потому что папа решил, — скривился Оле. — Он такой закостенелый блюститель старых традиций, что не понимает — без любви замуж выходить нельзя! Я ему так и сказал, а он мне — мол, присмотрись получше, он щедрый, богатый, что ещё надо, — омега мастерски передразнил манерное произношение папочки, тяжело вздохнул. — Я честно приглядывался…       — То есть ты до этого не был с ним даже знаком? — ещё больше удивился Тори. Оллиере молча кивнул, подтверждая его догадку, и бета продолжил неодобрительно: — Сущее ребячество. Может быть, жених твой был не таким гондоном, как ты предполагаешь?       — Говоришь прямо как папа, — надулся омега. — Я тебя уверяю, Тори, что он тот ещё гондон!       — Знаешь ли, от свадьбы можно было отвертеться любым другим способом, а не бежать, сверкая пятками, в космос, где молоденьким глупым мальчикам не место, — омега возмущённо засопел: он себя глупым мальчиком не считал. — Так дела не делаются, Оле, — бета тоже взял из лотка печенье и принялся им аппетитно хрустеть. — Ты сам успел убедиться, какие тут водятся уроды вроде этого сраного куска эльфа. И он, замечу, не самый кровожадный из экспонатов, хотя мразота та ещё.       — Редкостный ушлёпок, — подтвердил Раччжте. Он тихо стоял возле кресла беты, что-то изучая в планшете, покрикивал через проём на нерасторопных инопланетников и изредка встревал в диалог с комментариями.       Омега уже давно понял, что Зрящего на станции не любят — разговаривают сквозь зубы, прозвища дают самые неприглядные, но почему-то терпят.       — А почему вы его не выгоните, раз он ушлёпок? — не выдержал Оле. Бета промолчал, вместо него односложно ответил карем:       — Репутация.       Омега ничего не понял, но расспрашивать дальше не стал. Репутация так репутация, правда, какая репутация может быть у нелегальной станции, набитой отбросами — это же не аристократический салон, в конце концов.       Оле, конечно, был сообразительным омегой, но в тонкости бизнеса его никто не посвящал. Ему бы задуматься, откуда здесь взялась эта станция с хозяином-человеком, ведь империя находилась далеко отсюда, но мысли омеги блуждали в иных плоскостях — он всё еще был немножечко обижен на Тори за тот случай с течкой. Да и откуда было знать тихому домашнему мальчику, что ни один рукотворный объект не появляется в космосе просто так — у свободных торговцев нет возможностей, чтобы запустить на орбиту даже простой спутник, потому за спиной любого владельца станции или нелегального порта на астероиде стоит государство, которое закрывает глаза на пиратскую возню, пока ему это выгодно.       — У нас основа для синтезатора заканчивается, — прервал неловкое молчание бармен. Тори сгрыз печенье и озадаченно поднял брови.       — Шелупонь наша не толкает заправку, что ли?       — Тори, вот представь, всё толкают, кроме заправки.       — Солнце, чтоб его, великое и грёбаное! — с чувством выдал хозяин, стряхнул на пол крошки, и тут же маленький блестящий робот прошмыгнул меж его ног, собирая мусор. — Когда не надо, они мне её караванами прут, когда надо…       — Трос от лифта предлагают за полцены, — ввернул карем.       — Трос этот они могут себе засунуть хоть в глаз, хоть в жопу. У, куча бестолковой органики.       — Эльф цветы покупает ещё, — продолжал отчёт Раччжте.       Тори нахмурился, постучал пальцами по колену. Омеге очень не понравилось выражение его лица — Оле прекрасно знал, что такая складка на лбу у беты появляется, когда он крепко зол.       — Даже так? На кой ляд они ему?       — Вообще не колыхаю, — Раччжте развел руками. Выглядело это так, что карем хочет обнять всех присутствующих в кают-компании. Омега невольно хихикнул и сразу же осёкся, поймав недовольный взгляд Тори.       — Пусть в другом месте покупает, у нас откуда бы взялось.       — А с основой что делать будем? — напомнил Раччжте. — Бар ведь встанет. Да и сами зашьемся, на полцикла осталось примерно.       Бета задумался, поджал губы. Складка на его лбу разгладилась, и Оле незаметно перевёл дух — буря миновала. Тори переключился на насущные проблемы, и ни омега, ни карем не стали отвлекать его пустыми разговорами.       — На Эсдву лететь неэффективно. По крайней мере, в данный момент, — наконец произнёс Тори. Раччжте устало потёр лоб двумя ладонями.       — Как ты дос-с-с-тал уже со своей эффективностью. Вот ты их всё ругаешь, а сам такой же, повёрнутый на целесообразности. Ты живой вообще, Тори? Или тебе все мозги железом заменили? Посмотри на Оллиере — живёт малыш спокойно и не парится эффективностями, в отличие от тебя.       Бета предостерегающе кашлянул, и карем замолчал — видимо ляпнул что-то, что на станции было под запретом.       — У меня комбез рабочий порвался, — невпопад пожаловался Оле. Почему-то вполне себе невинный разговор начал его пугать. Омега, конечно, частенько слышал от Тори про эффективность, но значения не придавал — мало ли у кого какие жирные, размером с руку, личинки в голове. А упоминание про железные мозги и вовсе вогнало его в ступор — в Федерации с опаской относились к модификациям, особенно инородным, предпочитая естественность, не говоря уже о том, чтобы встраивать в себя железяки, как какие-нибудь ненормальные инопланетники. Да вряд ли это так: Тори не был похож на робота с железными мозгами — обычный человек со своими закидонами, пусть немного не от мира сего.       — А остальные? — не понял хозяин, оправдав надежды Оле — так изобразить недоумение робот бы не смог.       — А остальные лисята под себя укоротили. И дырки сделали… ну… на попе. Я в таком ходить не могу!       — Ох, как с вами трудно, — бета решительно встал. — Разберёмся. Можешь пока мой запасной взять. Тебе великовато будет, но если хорошо извернуться, то можно и утянуть.       — Тот чёрный? — недоверчиво спросил омега: над этим комбезом Тори почему-то трясся, как тот дракон над сокровищами, хотя комбез был как комбез, разве что такой же странный, как и его владелец. На памяти Оле бета надевал его всего пару раз, и тогда вся станция, начиная с чужаков и заканчивая Раччжте, почему-то начинала шарахаться от Тори, как от огня. — А можно?       Тори улыбнулся, взъерошил золотистые волосы омеги. Оле от удовольствия зажмурился, как сытый кот, разве что не замурлыкал.       — Да, можно. Этих мелких засранцев попроси, пусть помогут, — бета погладил Олиерре по щеке и вместе с Раччжте стремительно вышел из кают-компании; инопланетник продолжал что-то говорить вполголоса — проедал хозяину плешь насчёт заправки. — И передай им, чтоб герметик на место вернули, не надо из него лепить! — донеслось уже далеко из коридора.       Лисят Оле нашёл в своей каюте. Мальчишки сидели на голой кровати и лепили из пресловутого герметика целый инопланетный зоопарк. При звуке отъезжавшей сенсорной панели они синхронно ойкнули и спрятали свои шедевры под попы.       — Оле, блин-блин, ты нас напугал! — выдохнул Кай. — Подкрался прямо как Рач.       — Тори просил передать, чтобы вы герметик обратно положили, — с напускной строгостью сказал омега, но в глазах его плясали смешинки.       — Так мы немножко взяли, — лисята подвинулись, освобождая место для Оле, и округлили глаза, когда омега бросил на кровать чёрный хозяйский комбез. — О-о, чужепугалка! Тебе его Тори дал, да? А зачем? А можно потрогать?       — Он мне его поносить дал, потому что вы все остальные комбезы испортили. Так что давайте помогайте превратить эту чужепугалку не в мешок для омеги, а в приличную вещь!       — Ничего мы не портили, а усу… уса… усавершенсвавали, — выдал младший омежка и с непередаваемой гордостью задрал нос — аргумент был весомый и трудновыговариваемый. Оле с ним спорить не стал.